Диалоги – моя фишка. Черные заповеди Тарантино - Коллектив авторов

– Знаешь что? Он не может отказаться. Это не просто выход – это выходка. И если он осуществит ее, я достану пушку и пристрелю его, и он наконец поимеет настоящее насилие из первых рук. Ему больше не надо будет ходить на фильмы Джона Ву.

Эллисон стала давить на чувства – она упрекала его в предательстве, унижала и оскорбляла. Средства оказались на редкость убедительными. Когда мы встретились с ним, он доложил мне: «Знаешь что? Я летел на самолете и перечитал сценарий. И он зацепил меня с новой силой».

«ПРЕМЬЕР»: Какова была ваша реакция после просмотра первоначального монтажа?

РОКУЭЛЛ: Я хотел выброситься в окно. Мы все отправились к Дэнни в Лос-Анджелес и засели там надолго, заказывая маисовую пиццу, жидкий кофе и колу. «Что касается меня, то я считаю, что фильм очень затянут», – сказал я. Просмотр занял у нас более двух с половиной часов – на сорок пять минут больше общепринятых норм. Роберт уточнил: на двадцать четыре минуты, но я чувствовал, что остаток нашего материала невыносимо длинен. Квентин сказал: «Выхода нет. Надо возвращаться и переделывать». Эллисон была крайне самокритична. Это очень по-женски. С Квентином вы всегда точно знаете, что он думает, но вы никогда не знаете, что он чувствует. Роберт – полная противоположность Эллисон. Вы никогда не знаете ни того, что он думает, ни того, что чувствует. Если он что и выскажет, то очень лаконично, вроде: «Это слишком длинно».

«ПРЕМЬЕР»: А почему вы не передали монтаж вашей «комнаты» кому-нибудь другому?

РОДРИГЕС: Монтаж – очень субъективная вещь. Если бы Алекс отдал мне свой материал, я смонтировал бы его по-своему, что не обязательно соответствовало бы его стилю и задуманному им фильму. В моей «комнате» – шестьсот монтажных склеек на двадцать минут. В «комнате» Квентина всего три склейки за первые десять минут. Если ты соглашаешься смонтировать чей-нибудь материал, то в итоге получается «ни вашим, ни нашим».

«ПРЕМЬЕР»: А каково было отношение «Мирамакса»?

РОКУЭЛЛ: Это был открытый вызов нашей дружбе, поскольку наши взаимоотношения интересовали их меньше всего. Я не показываю пальцем и не говорю, что они старались разобщить нас. Они просто делали свою работу. Это комедия. Войдите в их положение. Вы говорите: «Комедия должна быть длиною около девяноста-ста минут». Они: «Мы хотим, чтобы вы ее сократили». Вы не можете никак сократить часть Роберта – она сделана как комикс. Думаю, Роберт не выбросил ни кадра из первоначальной монтажной версии. Квентин снимает длинными планами, так что его тоже трудно перемонтировать. Поэтому остаемся мы с Эллисон. Знаете, мне нравится работа Квентина, и работа Роберта, и Эллисон, но, в конце концов, я тоже хочу провести свое войско по фильму. Я сказал Бобу и Харви Вайнштейнам из «Мирамакса»: «Хорошо, всем надо сделать некоторые купюры, правильно?» На что они поникли и говорят: «А кто скажет Квентину, что он должен подрезаться?» Харви говорит: «Допустим, я скажу ему, что Алекс укоротил свой материал, тогда он подумает, что может добавить несколько минут к своему».

«ПРЕМЬЕР»: Трудно было критиковать Квентина?

АНДЕРС: Квентин с самого начала захотел снимать последнюю часть, самую последнюю в фильме. А я сказала: нет. Он спросил почему. Я ответила: «Потому что это я написала. Это конец моей истории, пусть даже так будет указано только в самых последних строках титров». А он: «Ну и что?» – «Что „что“? – говорю я. – Что ты имеешь в виду?» – «Ну, – отвечает он, – ты же всегда говоришь, мы как одна группа, как „Битлз“, где каждый тянет одеяло на себя: „Я буду солистом…“ – „Нет, я хочу быть солистом…“ – „Нет – я“ – а потом делает свою запись и откалывается». Я говорю: «Но есть и другие группы, которые делают один хит и испаряются, как „Букингемс“, где все целуют друг друга в жопу». Он говорит: «Я бы предпочел, чтобы у нас было ближе к жопоцелуйной модели». А я говорю: «Ну еще бы, когда в жопу целуют тебя». И я выиграла.

«ПРЕМЬЕР»: Подорвет ли груз совместного кинопроизводства вашу дружбу?

РОКУЭЛЛ: Мы с Квентином говорили тут о том, как сохранить свою цельность. Вспомните семидесятые. Голливуд перемолол многих режиссеров того поколения. Многие перестали быть друзьями. Многие потеряли свою самобытность. Шон Пенн как-то спросил Брайана Де Пальму: «Что с вами, парни? Что случилось?» А Брайан ответил: «Знаешь, спустя некоторое время зрители начинают настолько предугадывать тебя, что их голоса проникают в твою голову и ты начинаешь предугадывать сам себя. Как только это случается, ты уже не можешь сделать ничего путного». Поэтому я сказал Квентину: «Поверь мне, они набросятся на тебя, как стая волков на мясо», что, как вы знаете, и произошло. Квентин вопросительно посмотрел на меня, вроде как – и что? Я почувствовал себя идиотом. «Господи! – подумал я. – Я – мистер Параноик из Нью-Йорка. А это мистер Мой Великий Шанс из Лос-Анджелеса, – он наслаждается участью поп-идола в центре попсовой круговерти».

«ПРЕМЬЕР»: А стоила ли игра свеч? Ввязались бы вы в такой проект еще раз?

АНДЕРС: Даже если бы фильм полностью провалился и мы возненавидели друг друга, все-таки мы попытались сделать то, за что еще никто не брался. Но, конечно, нам всем хотелось бы, чтобы этот фильм удался и чтобы наша дружба в результате окрепла.

ТАРАНТИНО: Я не знаю. Основная проблема в этом проекте заключается в том, что поскольку тут замешан зритель, то невольно возникает конкуренция в борьбе за него: кто сделал лучше, кто хуже? А это вовсе не то, о чем мы мечтали. Прямо сейчас я не стал бы опять ввязываться в такую затею. Сейчас я вообще ничего не хочу делать. Как бы там ни было, мы все еще друзья, даже более близкие, чем были до этой работы.

Из прошлого: Квентин Тарантино о честолюбии, конъюнктуре и о том, как играть психопатов

Дон Гибалевич, 1996 год

Квентин Тарантино любит кино. Именно поэтому он делает свои чертовы фильмы. Эпохальным откровением такую мысль не назовешь, но в беседе с Тарантино она всплывает снова и снова.

Сегодня в буфете переоборудованного под фотостудию авиационного ангара Тарантино, расслабляясь после дневной фотосессии за тарелкой с отменным рыбным тако, болтает о классических фильмах кунг-фу. Когда кто-то упоминает «Мастера летающей гильотины», его лицо озаряется таким восторгом, который большинство из нас приберегает для нежданных встреч с друзьями детства.

– Эти фильмы всегда были у меня одними из самых любимых, – подхватывает он. – Джимми Ван Ю! Кто-нибудь видел первый из них? Это же сиквел… «Мастер летающей гильотины» был сиквелом. В первом фильме показывается, как он стал таким потрясающим одноруким бойцом. Он называется «Однорукий боец» в Гонконге и Великобритании, а в Америке он вышел как «Китайские профессионалы».