Чайковский - Василий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ведь я почти старик? Может быть, вам будет скучно жить со мной?
– Я так люблю вас, – отвечала я, – что только сидеть рядом с вами, говорить с вами, иметь вас постоянно около себя – наполнит меня блаженством.
Мы посидели с час.
– Дайте я подумаю до завтра, – сказал он, уходя»[117].
«Расставшись с ней, я стал обдумывать всю легкомысленность моего поступка, – писал Чайковский баронессе фон Мекк. – Если я ее не люблю, если я не хочу поощрить ее чувств, то почему я был у нее и чем это все кончится? Из следующего затем письма я пришел к заключению, что если, зайдя так далеко, я внезапно отвернусь от этой девушки, то сделаю ее действительно несчастной, приведу ее к трагическому концу. Таким образом, мне представилась трудная альтернатива: или сохранить свою свободу ценою гибели этой девушки (гибель здесь не пустое слово: она в самом деле любит меня беспредельно), или жениться. Я не мог не избрать последнего. Меня поддержало в этом решении то, что мой старый восьмидесятидвухлетний отец, все близкие мои только о том и мечтают, чтобы я женился»[118].
А вот что передает нам Кашкин: «Я был как бы в бреду. Все время сосредоточенный на мысли об опере, я почти бессознательно или полусознательно относился ко всему остальному… Все эти смутные колебания не то чтобы очень тревожили или беспокоили меня, но они мешали сочинять, и я решил покончить лучше с этим вопросом, чтобы освободиться от него… Приняв такое решение [жениться], я совершенно не осознавал его важности и даже не отдавал себе отчета в его смысле и значении; мне было необходимо устранить хотя бы на ближайшее время все, мешавшее сосредоточиться на захватившей все мое существо идее оперы, и мне казалось всего естественнее и проще поступить именно так».
Короче говоря, нити судьбы сплелись не самым лучшим образом, что и привело к необдуманному шагу. Надо признать, что подкрепление сострадательных мотивов стремлением к спокойной творческой работе выглядит красиво и убедительно.
А теперь давайте отставим то, что нам подали на блюдечке с голубой каемочкой, и прочтем письмо, написанное Антониной Милюковой 21 мая (2 июня), на следующий день после визита Чайковского. Среди фраз, словно кочующих из одного ее письма в другое, содержится одна весьма важная для понимания мотивов Петра Ильича фраза: «Ну право, я сочла бы себя совершенно счастливой быть только постоянно около Вас и охранять Вас настолько, чтобы никто не мог раздражать Вас».
Если уж жизнь вынуждает к женитьбе, то лучше выбрать для этой цели женщину, обещающую быть покорным ангелом-хранителем, разве не так? И зачем утруждать себя поисками подходящей кандидатуры, если рыбка сама плывет в руки? Тем более что кандидатура неплохая – относительно молодая (двадцать девять лет) образованная дворянка, не красавица, но миловидная. Имелось и приданое – лесной участок в Клинском уезде стоимостью приблизительно в четыре тысячи рублей. Не бог весть что, но все же… С учетом обстоятельств Петра Ильича Милюкова могла представляться ему идеальной кандидаткой на роль супруги.
Пардон, но в том же самом письме, о котором шла речь, Милюкова признается: «Хоть я и написала в последних письмах много глупостей, но будьте уверены, что на деле я не такая смелая и никогда не позволю себе это сделать». О какой гибели может идти речь? Да и вообще угроза покончить с собой от неразделенной любви звучала как-то несерьезно, неубедительно.
Давайте не будем городить огородов (их и без нас нагородили много), а пойдем от фактов к выводам.
Весной 1877 года Чайковский «сильно подумывал о женитьбе», но при этом терзался муками ревности из-за связи Котека с Зинаидой Эйбоженко. Привычек своих он не переменил, ну разве что мог надеяться изменить их в браке, и то навряд ли. Главной целью женитьбы вырисовывается цель репутационная. Разорвать цепи, приковывающие его к консерватории, могла помочь популярность, делающая творчество востребованным и доходным, но человеку публичному нужно быть если не образцом добропорядочности, то хотя бы комильфотным. Слухи о содомитских пристрастиях в той или иной степени пятнали репутацию, а брак превращал эти слухи в пустопорожние сплетни. Репутация! Все дело в репутации, и только в ней!
Давайте уж скажем прямо, называя вещи своими именами: Милюкову Петр Ильич рассматривал как ширму, не более того, а брак с ней – как формальность. На венчании, прошедшем 6 (18) июля 1877 года в церкви Георгия Победоносца на Малой Никитской улице[119], со стороны жениха было два гостя – брат Анатолий и Иосиф Котек. Антонина Ивановна вспоминала о «самом счастливом дне в своей жизни» так: «Вернувшись 4 июля, Петр Ильич объявил мне, что на свадьбе от него будут только 2 человека: брат его Анатолий и приятель его… скрипач Котек… Анатолий пришел 5 июля с ним [Чайковским] вместе днем. У меня сидела одна сестра (не родная) Мария. Она из близких одна была на свадьбе. Мы представились друг другу и говорили так, разные пустяки. Через полчаса я провела их обоих к своим будущим посаженым отцу и матери. Настал день свадьбы… Когда я приехала в церковь, то оказался забытым розовый атлас под ноги (дурное предзнаменование). Сейчас же поехали за ним, но привезли уже к концу венчания. Мой шафер подостлал Петру Ильичу свой белый шелковый носовой платок, а я стояла так. После венчания Анатолий Ильич… уехал только вдвоем с Петром Ильичом на его холостую квартиру… [!] Через несколько времени за нами прислали карету, и мы поехали в гостиницу “Эрмитаж”… Внизу лестницы встретил меня Анатолий Ильич и повел меня под руку. Комната, в которой все было приготовлено, была большая. Убрана была букетами. Яств всевозможных было очень много, но я едва прикасалась ко всему. У меня и тогда уже было предчувствие чего-то недоброго. Я просто холодела от страха. Потом мне это сестра говорила: что это за обед был, точно похоронный – так было невесело… После обеда Петр Ильич снова поехал на свою холостую квартиру с братом [!], а меня опять отвезли к Виноградовым [родственники подруги Милюковой]. К семи часам вечера мы приехали на поезд Николаевской железной дороги, и я отправилась с мужем в Петербург…»
После венчания молодой муж уезжает на холостяцкую квартиру или куда-то еще вместе с братом и делает то же после торжественного обеда,
