Мир неземной - Яа Гьяси

врач просто встал и вышел из комнаты. За ним вошла медсестра с инструкциями по уходу, и мы втроем направились к машине. Больше из того дня я ничего не помню. Не помню, ходила ли в аптеку за таблетками. Не помню, были ли у брата костыли или корсет, провел ли он остаток дня, растянувшись в нашей гостиной с приподнятой ногой, и ел ли мороженое, пока наша мать обслуживала его, точно короля. Может, да; может, нет. Это был плохой день, но все плохие вещи по своей природе – совершенно обычное явление, просто невезение. И наша четверка совершенно обычно превратилась в трио. Обычно осталась в нашем крохотном уголке Алабамы. Однако сейчас я мечтаю вспомнить каждую деталь того дня, потому что тогда, возможно, смогу точно определить момент, когда мы отошли от обычного.

Глава 28

Я слишком привязалась к хромой мыши. Не могла не жалеть ее каждый раз, когда она ковыляла к рычагу, готовая к наказанию и удовольствию. Я наблюдала, как маленький язычок высунулся, лакая «Эншур». Смотрела, как бедняга сносит удары, а затем возвращается за новыми.

– Ты когда-нибудь пробовал «Эншур»?» – спросила я Хана однажды в лаборатории. После почти года совместной работы мы наконец сломали лед между нами. Пылающие, как пожарный гидрант, уши остались в прошлом.

– Я тебе кто – старушка или мышь? – рассмеялся Хан.

– Думаю, я куплю себе немного.

– Шутишь.

– Тебе разве совсем не интересно?

Он покачал головой, но я уже приняла решение. Я вышла из лаборатории и поехала в ближайший магазин. Купила два флакона, один с шоколадом и один с орехами пекан, просто ради разнообразия. Я перестала ходить в этот магазин из-за кассирши, с которой хотела переспать, но теперь смело воззрилась на нее, держа в руке «Эншур», мол, да, пытаюсь контролировать свое здоровье. На короткую секунду я представила, как она думает: «Какая сильная женщина», представила, как ее заводит мой необычный, но серьезный выбор, а затем она тайком затаскивает меня в кладовую. Вот только кассирша даже не подняла голову.

Я быстро вернулась в лабораторию. Полицейские часто патрулировали этот клочок дороги в поисках гонщиков, но моя наклейка Стэнфордской медицинской школы на бампере спасла меня как минимум от одного штрафа. В тот день полицейский проверил мои права.

– Что изучаете?

– Простите?

– Наклейка на бампере. Что вы за доктор?

Я не стала его поправлять. Вместо этого я сказала:

– Я нейрохирург.

Он присвистнул и вернул мне права.

– Вы, должно быть, очень умная, – сказал полицейский. – Вы должны беречь свой мозг. В следующий раз езжайте медленнее.

~

Хан рассмеялся, как только увидел меня с бутылками.

– Уверен, что не хочешь присоединиться? – спросила я. – Разве ты не хочешь знать, из-за чего сыр-бор?

– А ты странная, – сказал Хан, как будто только что это понял, а затем пожал плечами, смирившись с моей странностью. – Ты не хуже меня знаешь, что даже если мы его выпьем, то все равно не поймем, в чем суть. Мы не мыши. Мы не можем на него подсесть.

Конечно, он был прав. Я не ожидала получить кайф от обогащенного шоколадного молока. На самом деле я не ждала ничего, кроме легкой эйфории и, как бы глупо это ни прозвучало, точки, в которой я могла бы совпасть с той хромой мышью, которая привлекла мое внимание.

Я встряхнула бутылку с шоколадом, открыла ее, отпила немного, а затем протянула Хану, он тоже сделал пару глотков.

– Неплохо, – сказал Хан, а затем увидел выражение моего лица. – Что случилось, Гифти?

Я сделал еще один глоток «Эншура». Хан был прав. Неплохо, но ничего особенного.

– У моего брата была зависимость от опиоидов, – сказала я. – Он умер от передозировки.

~

В первый раз, увидев Нана под кайфом, я не поняла, что происходит. Он рухнул на диван, его глаза закатились, на лице появилась слабая улыбка. Я думала, что брат дремлет и ему снится что-то приятное. Так прошли дни, потом неделя. Я наконец поняла. Никакой сон не мог нанести такой ущерб.

Набравшись храбрости, однажды я спросила Нана, каково это, когда принимаешь таблетки или колешься. Он шесть месяцев сидел на игле; оставалось два с половиной года до его смерти. Не знаю, что побудило меня задать такой вопрос. До того момента я придерживалась принципа «не смей упоминать об этом», полагая, что если я буду избегать разговоров о наркотиках или зависимости, то проблема исчезнет сама по себе. Но дело было не только в этом, просто она настолько плотно вошла в нашу жизнь, что упоминание о ней казалось нелепым, излишним. За короткое время зависимость Нана превратилась в солнце, вокруг которого вращалась вся наша жизнь. Я не хотела на него смотреть.

Когда я спросила Нана, каково это – быть под кайфом, он слегка ухмыльнулся мне и потер лоб.

– Не знаю. Не могу описать.

– Постарайся.

– Просто становится хорошо.

– Конкретнее, – настаивала я. Мой пыл удивил нас обоих.

Нана уже привык ко всем крикам, мольбам и слезам нашей матери, когда она пыталась убедить его остановиться, но я никогда не кричала. Мне было слишком страшно, слишком грустно.

Нана не мог заставить себя взглянуть на меня, но когда наконец это сделал, я отвернулась. За годы до его смерти я смотрела в его лицо и думала: «Какая жалость. Какая растрата».

Нана вздохнул и сказал:

– Это потрясающее чувство, как будто все мысли из головы просто выливаются наружу и ничего не остается – в хорошем смысле.

Глава 29

После несчастного случая с Нана маме пришлось работать еще и в воскресенье вечером. Флакон с оксиконтином еще не начал истощаться быстрее, чем следовало бы, поэтому мы не знали, что есть поводы для беспокойства, помимо его лодыжки. Мать взяла перерыв на неделю, чтобы ухаживать за сыном, пока гневное голосовое письмо от босса не вынудило ее вернуться в дом Палмеров.

Я спросила ее, не возьмет ли она меня в церковь по дороге на ночную смену. Мама ужасно разволновалась, что я сама хочу пойти в церковь, без уговоров, и согласилась, пусть и пришлось сделать крюк.

В тот вечер народу было не так уж и много. Я выбрала место посередине и заставила себя не спать. Хористкой в тот вечер была женщина с певучим голосом.

– «Тому-у-у, кто сиди-и-ит на престо-о-о-оле», – выводила она с таким сильным вибрато, что слегка не попадала в такт.

Я хлопала в ладоши, борясь с желанием заткнуть уши, пока не вступит какой-нибудь другой солист.

После хора пастор Джон поднялся на кафедру. Он читал из книги