В лабиринте секретных служб - Йоханнес Зиммель

Лооз смотрел на него недружелюбно.

— Что вам угодно, мистер Ловой?

— Я хочу сделать вам предложение. Речь пойдет о Томасе Ливене.

— Я так и думал, — кивнул головой абверовец.

— Вам он доставил кучу неприятностей, — сказал Ловой с горечью, — мне тоже. Мы враги, мы должны ненавидеть друг друга, и, несмотря на это, сейчас я предлагаю сотрудничество.

— Сотрудничество?!

— Майор, мы люди одной профессии. Я апеллируюк вашему чувству профессиональной солидарности. Все зашло слишком далеко, не правда ли? Какой-то наглый любитель выставляет нас на посмешище, ведет себя так, как будто мы идиоты.

— Из-за этого типа я стою на грани перевода из разведки, — раздраженно сказал Лооз.

— И я, — проговорил англичанин, — или я доставлю его в Лондон, или меня отправят в части береговой обороны. А знаете вы, что это такое? Ведь у меня жена и двое детей.

— А моя жена со мной развелась.

— Мы в разведке не бог весть сколько получаем, но нельзя позволить какому-то проходимцу разрушать наше благополучие!

— Надо было его оставить тогда в лапах гестапо! А сейчас он исчез, вернее, не исчез, а сидит в тюрьме.

— В тюрьме?..

— Я вам сейчас все объясню. Он там не будет сидеть вечно. Я подкупил кое-кого из управления тюрьмы, меня поставят в известность, когда его выпустят.

— А что случится тогда? Снова начнется цирк между мною и вами; с яхтой, подводной лодкой, хлороформоми размахиваниями револьвером.

— Майор, скажу вам честно, если это повторится, я сам не выдержу.

— Думаете, я переживу это легко?

— Поэтому я предлагаю — работать вместе. Когда онвый дет, мы его встретим. У меня есть человек, вы понимаете, для грязной работы. Тогда я спокойно доложу в Лондон, что немцы его убрали. А вы доложите своему адмиралу, что это сделали англичане. Вы не попадете на фронт, а я в береговую оборону. Разве это не деловое предложение?

Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — майор глубоко и облегченно вздохнул и вдруг закричал — Акула! Там впереди!

Сквозь голубую воду видны были плавники, направляющиеся к ним. Потом плавников стало несколько пар.

— Мы пропали! — закричал Ловой.

— Спокойно, изобразим мертвецов, — приказал Лооз. Плавники приблизились к ним, играючи поднырнули под велосипеды и подбросили их в воздух. Велосипеды с шумом опустились в воду и вновь взлетели в воздух. Майор Лооз очутился в воде. Он вынырнул, лег на спину и раскинул руки, изображая утопленника. Огромное животное проскользнуло мимо, не обращая внимания на Лооза, раскрывая и закрывая свою пасть. Майор успокоился. И вдруг он услышал страшный крик и увидел, как его британский коллега взлетел на воздух и приводнился рядом с ним.

— Ловой, — закричал он, — не пугайтесь, это не акулы, а дельфины.

— Де… де… де…

— Да, мы попали в стаю дельфинов. Они не причиняютвреда людям, дельфины играют с ними.

И они действительно играли: брали людей в кольцо, подныривали под них, перепрыгивали, обдавая фонтанами брызг, а затем уплыли.

Наконец, агенты уцепились за один из перевернутых велосипедов и стали подталкивать его к берегу. Через некоторое время Ловой застонал:

— Я задыхаюсь, что скажете, Лооз?

— Скажу, что с большой радостью застрелил бы этого мерзавца Ливена собственноручно.

В Португалии мало едят картофель. Несмотря на это, жирный Франческо, тюремный повар, достал несколько клубней, когда Томас и Лазарь пожелали получить на обед картофель в мундире.

15 ноября 1940 года, как было заказано, Франческо сварил картофель в мундире и очень горячим доставил на пятый этаж, где он для господ Леблана и Алькобы сервировал его с маслом, уксусом и португальскими сардинами. Надзиратель Хуан разрезал, по желанию господ, не совсем мягкий картофель на две половинки.

Оставшись одни, оба сеньора не притронулись к еде. У Томаса было много дел. На столике у окна он положил рядом формуляр, изготовленный Лазарем, и письмо оботклонении просьбы заключенного Морвило с оттиском печати прокурора.

Вспоминая гениального художника Ренальдо Перейра, Томас принялся за работу.

Он взял горячую половину картофелины и приложил ее к оттиску печати. Через 15 минут он ее снял. На картофелине осталось зеркальное изображение печати.

— Сейчас последует главный трюк, — объявил Томас. Сила привычки заставила его несколько раз подернуть ртом. Это происходило уже помимо его воли.

— Дай мне свечу, Лазарь.

Из своего матраца Лазарь вынул свечу и спички, которые он украл в канцелярии. Эти предметы нужны были ему, чтобы удалить волосы с головы Томаса. Лазарь зажег свечу. Томас откусил осторожно краешек картофелины и поднес огонь свечи, чтобы ее подогреть.

Специалисты называют это «сделать колокол», — объяснял он свои действия удивленному Лазарю, — картофель нагревается, оттиск сыреет. Еще пару секунд, теперь…

Элегантным движением Томас приложил картофелину с серым теплым оттиском на формуляр об освобождении. 15 минут, слегка нажимая, он держал картофелину, а затем поднял ее. На положенном месте красовалась печать.

— Фантастично! — прошептал Лазарь.

— Теперь давай пообедаем, — предложил Томас, — остальное сделаем потом.

После обеда Томас вложил постановление об освобождении Лазаря в конверт, принесенный горбуном из канцелярии, и заклеил его. Этот конверт Лазарь положил в послеобеденную почту начальника тюрьмы.

— Теперь все идет по плану, — сказал Лазарь, вернувшись в камеру. — Начальник отослал постановление в бюро. Там утром составят документ об освобождении и, как подсказывает мой опыт, около 11 часов тебя вызовут. Это означает, что сегодня я должен удалить твои волосы.

Стрижка продолжалась полчаса, но это были самые страшные 30 минут в жизни Томаса.

С обвязанной головой он сидел перед Лазарем, в правой руке Лазарь держал свечу, которой сжигал его волосы до самых корней. Левой рукой он держал мокрую тряпку, которой промокал кожу черепа, чтобы ее не повредить. Делал он это с быстротой молнии. Однако иногда недостаточно осторожно. Томас стонал от боли.

— Кто хочет свободы, тот должен страдать, и этот закон нельзя изменить, — подбадривал его Лазарь.

Наконец мучения были окончены.

— Как я теперь выгляжу? — спросил потрясенный Томас.

— Если засунешь за щеки хлебные шарики и будешь подергивать ртом, то точно, как я, — гордо ответил Лазарь.

В эту ночь оба спали плохо. Утром незнакомый надзиратель принес завтрак. Было воскресенье 16 ноября 1940 года, а по этим дням, как мы уже говорили, дружелюбный надзиратель Хуан имел выходной. Это было известно Лазарю, поэтому он не случайно указал в постановлении дату 16 ноября, воскресенье.

Лазарь взял у надзирателя поднос с завтраком. Томас храпел на своих нарах, укрывшись с головой. После завтрака Лазарь принял три таблетки снотворного и лег на нары Томаса. Томас надел пальто и в течение двух часов проводил сам с собой генеральную репетицию. Потом он засунул в рот хлебные шарики, между пальто и рубашкой подвязал подушки, чтобы не сползал горб, и стал ждать.

В 11 часов вновь появился надзиратель. Лазарь спал, укрывшись с головой. В руках надзирателя был ордер на освобождение.

— Лазарь Алькоба!

Приседая и подергивая ртом, Томас поднялся с нар.

— Слушаюсь!

— Вы Лазарь Алькоба?

— Так точно!

— Что случилось с другим? Он все еще спит.

— Очень плохо спал ночью, — пояснил Томас.

— Вы свободны!

Томас схватился рукой за сердце и бессильно опустился на нары, изображая охватившую его слабость.

— Я всегда знал, что правда восторжествует, — проговорил он.

— Перестаньте болтать и следуйте за мной.

Томас шел за надзирателем через длинные коридоры и переходы в канцелярию тюрьмы. Железные двери открывались и закрывались за ним. Ходьба на полусогнутых ногах стала причинять ему боль.

«Только бы не началась у меня судорога, тогда я не выдержу», — мелькало у него в голове. Лестница вверх, лестница вниз. Снова длинные коридоры. Надзиратель внимательно посмотрел на Томаса: Вам жарко, Алькоба, снимите пальто. Вы весь в поту.

— Нет, нет, спасибо. Это от волнения. Мне, наоборот, холодно.

Наконец, они пришли в бюро освобождения. Деревянный барьер делил комнату на две части. За барьером находились три чиновника. Перед барьером стояли еще два заключенных, подлежащих освобождению.

Томас обратил внимание на то, что чиновники не спешили, что перед барьером не на что было сесть. Боль в коленках становилась все нестерпимее. Без пяти 12 часов чиновники закончили с освобождением двух заключенных. Перед глазами Томаса поплыли огненные круги, казалось, он потеряет сознание от боли, поднимающейся от колен по всему телу. Бессознательно он облокотился на барьер.