Гончий бес - Александр Сивинских

Марк неожиданно понял, что звонок Зарины — чего уж там говорить, крайне подозрительный звонок! — пробудил в нём личность, о существовании которой скромный клерк Фишер даже не подозревал.

Личность авантюриста и… дона Жуана.

Он быстрым шагом прошёл в свою комнату. Запер дверь на замок и достал из ящика «Пустынного Орла». Пистолет был такой огромный, что спрятать его под одеждой не представлялось возможным. Марк вытащил «адвокатский» портфель, вытряхнул из него бутафорские документы и положил пистолет на их место. Затем открыл большой одёжный чемодан, собранный Пэт, и переоделся: вельветовые джинсы, водолазка табачного цвета, коричневый пиджак спортивного покроя. На ноги мокасины, на голову шляпу с узкими полями. Затемнённые очки. Получилось вполне пристойно. Не то диджей, не то сутенёр, а в целом — очень креативный перец.

В гостиной он мимоходом бросил Тиму и Киру: «На часок съезжу в город. По де-лам», — и вышел на улицу.

Номер такси в списке последних вызовов телефона стоял в самом верху.

Глава 11

Павел

Зарина увидела нас и помахала рукой. В первый момент её милую мордашку исказила гримаса неудовольствия. Однако выражение лица сменилось на приветливое так быстро, что я решил — показалось.

— Привет, наша нежная пери! — Стараясь держаться просто дружески, я чмокнул её в свеженькую щечку.

— Салют, лохматик!

Ну конечно, «лохматик» опять оказался первым! Впрочем, соревноваться с ним за женское внимание глубоко бесперспективно. Победит, что называется, всухую и в одни ворота.

Дошла очередь и до меня.

— Привет, Паша! — Зарина ответила мне сестринским поцелуем.

Её губы пахли ванилью и кокосовой стружкой, и мне сейчас же захотелось впиться в них страстным лобзанием. На счастье или на беду к нам подошла официантка. Поздоровалась, заботливо придвинула высокий стульчик для Жерара и спросила, что будем кушать.

Не ответишь же ей, что я с огромным удовольствием съел бы вот эту большеглазую девушку, благоухающую пломбиром! Пришлось заказать банальное овощное рагу с индейкой, вишнёвый торт и большую чашку чёрного кофе без сахара для себя. И тоже индейку, только с макаронами под сыром да полстакана топлёного молока — Жерару. После чего за столом воцарилось молчание. Бесёнка всецело поглотило ожидание еды, Зарина с отстранённой улыбкой ковырялась в мороженом, а я мучительно соображал, как быть дальше. Клятв в любви и верности мы друг другу не приносили, даже о новой встрече не договорились… Но продолжать держаться по-старому, с заурядной симпатией молодых разнополых коллег? Нет, это было выше моих сил. Пусть не любовь, но нежность к девочке-аниме переполняла меня.

— Ты сегодня на редкость неразговорчива, — наконец решил я завязать разговор. — Как поживаешь?

Зарина чиркнула по мне взглядом и снова опустила глаза.

— Лучше всех.

Общаться она была явно не расположена. И это — после всего, что с нами было? О, женщины, вам имя вероломство! И ведь знал я, знал, что такая фигня рано или поздно случится. Был готов к ней. Почему же мне настолько погано? Я обиженно уставился в окно.

Голодный Жерар был выше глупых сердечных мук. Его волновала только еда и её количество. Бедняжка едва дотерпел, пока принесут заказ. Проглотил свою порцию в мгновение ока и с умилением начал таращиться на торт.

— Прекращай гипноз, обжора. Всё равно ничего не обломится. К тому же это не качковская пища. — Я съел кусочек торта, зажмурился от удовольствия, прихлебнул кофе и подтвердил: — Нет, совсем не качковская!

Жерар перевёл взгляд на меня. В его широко распахнутых глазах, влажных от под-ступивших слёз, смешались мольба и укоризна. Готовность пожертвовать ради меня собственной жизнью и с благодарностью принять самую чёрствую корку. Этот шельмец смог бы разжалобить и средневекового тирана! Разумеется, уже через минуту я отправился к стойке, чтобы взять для Мистера Бездонное Брюхо большую порцию креветочного салата. Жерар признательно хрюкнул… и слупил салат за какую-то минуту.

Наблюдая за продолжателем славных дел Гаргантюа и Пантагрюэля, Зарина слегка оживилась:

— Что с ним? Это не заразно?

— Для кого как… — Я подмигнул. Может, ещё не всё потеряно, и зря я себя накручиваю? Мало ли, почему девушка может быть задумчива. — Он, понимаешь ли, влюблён.

Намёк она проигнорировала начисто. Сделалось окончательно ясно, что моему появлению она совсем не рада. Мигай не мигай.

— Странные симптомы. Обычно от любви аппетит теряется.

— Так ведь животное… — вздохнул я.

Жерар быстро огляделся и, убедившись, что на нас никто не смотрит, погрозил мне сжатой в кулачок лапкой.

— Опасное животное! — добавил я. — Особенно в брачный период.

Зарина усмехнулась, посмотрела на часики и сказала:

— Мальчики, если вы уже покушали… Могу я смиренно попросить вас оставить меня одну?

У меня кровь прилила к лицу.

— Кого-то ждёшь?

— Ага, — ответила она с голубиной кротостью. — А почему это тебя так рассердило, Пашенька?

— Рассердило? Какая же ты выдумщица! — возразил я ей в тон. (Знал бы кто, чего мне стоило придерживаться такого тона.) — Да разве можно на тебя сердиться? Всё равно, что на щенка или котёнка. Они ведь даже если напроказничают, то не со зла, а потому что балуются. Натура такая… шаловливая. Скажи, Жерар?

Тот после долгой паузы кивнул. Морда у него стала безрадостной. Догадался, что мы развели пикировку неспроста.

Зарина приложила руки к груди:

— О, спасибо за лестные сравнения! Кстати, я могу рассчитывать, что удалившись, вы удалитесь по-настоящему? Шаловливые котята вроде меня любят играть, когда за ними не подсматривают.

— Само собой! — пообещал я, поднимаясь из-за стола. — Навсегда уйдём в закат, скроемся за горизонтом, растворимся в ночи, исчезнем с глаз долой из сердца вон… — Жерар несильно цапнул меня за палец, я осёкся и завершил: — Передавай привет новой игрушке. Бай-бай!

— Чмоки, Пашенька, — сказала она.

С одеревенелой физиономией я прошагал к кассе, расплатился и покинул кафе.

Не оборачиваясь.

Ну и какая слежка может быть после таких сцен?! Меня придавила жуткая депрессуха пополам с агрессивностью. Хотелось до полной потери интеллигентности накачаться какой-нибудь гадостью вроде картофельной браги, а потом рвать меха гармони, с матом ломиться в запертые двери, бить посуду, фонари, витрины и морды. Жерар мигом почувствовал моё настроение и благоразумно отбежал подальше. Я изо всей силы пнул кучу палой листвы. Хоть бы рассерженный дворник появился, что ли. Поругаться всласть. Но улица оставалась пустынной, лишь в стеклянной будке у входа в «Серендиб» маячил привратник.

— Зря ты пил кофе. Кофеин тебе вреден, — тявкнул Жерар. — Или торт. Вишни были с ликёром, да?

— Да пошёл ты, остряк! У меня душевная травма, дай пострадать.

— Значит, догадка верна. У вас с Заринкой прошлой ночью был не просто разговор!..

— Догадки оставь при себе, блохастый.

Он не обратил внимания на мою реплику и продолжал:

— Впрочем, чему удивляться? Эта змея смотрела на тебя как на добычу с первого дня твоего появления в агентстве. Только тогда ей по малолетству нельзя было э-э-э… сладенького, а сейчас стало можно.

— Ты скоро заткнёшься?

— Я-то без проблем. Но заткнёшь ли рот Правде?

— Да легко! — рявкнул я и бросился его догонять.

Он пулей — не помешало и полное брюхо! — метнулся к «Серендибу» и влетел в будку охранника. Я подбежал со значительным отставанием. Из «стакана» навстречу мне, косолапя, вышел дядька Горбунов по прозванию Конёк-Горбунок. Хороший мужик, надёжный как кувалда. Отставной военный, а затем рубщик мяса на рынке, где его и приметил Сулейман.

— В салки играете, молодёжь? — добродушно спросил Конёк-Горбунок.

— Ага. Поймаю мерзавца, шкуру спущу. А сало на мыловарню сдам.

— Суров ты, Павлик.

— Наоборот, дядь Миша. Это будет актом милосердия по отношению к человечеству. Да и лишний брусок мыла не повредит. У терьеров жир нежный, можно «Детское» сварить.

— Ну, не знаю… Ещё Лев Толстой спрашивал, стоит ли счастье человечества жиринки одного терьера?

Похоже, окружающие сегодня сговорились добить меня цитатами.

— Может, всё-таки Достоевский?

— Может и он. Я их постоянно путаю. Оба бородатые, лохматые. Нет бы, побрить башку как я. Сразу бы индивидуальность проявилась.

— Ага, действительно отразила бы мир.

Я перешучивался с Горбуновым, но напряжение не спадало. Оно уползало куда-то вглубь, перестраивалось, будто камень под руками комбинатора, в аморфную и очень опасную массу, состоящую из злобы и нетерпимости. Мне становилось только хуже. Нужно было с этим что-то делать.

— Кончаем прикалываться, дядя Миша, — сказал я, посерьёзнев. — Давайте лучше поспаррингуем. Сулеймана нету, ругаться некому. А то у меня, блин, адреналиновый пере-доз. Сами знаете, какой я при этом дурак. Не приведи господь, натворю чего.