Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

Путь обратно по коридору казался бесконечным. Надежды рухнули. А вскоре кузнец, сопровождаемый двумя безучастными солдатами, лишь оружием выделявшимися среди каторжников, привычно отмерил на локте кусок цепи и равнодушно заковал мои ноги в железные обручи.

Два дня он не появлялся, и я решил уже, что с допросами кончено.

Но я ошибся. Грубые кольца тёрли мне ноги, когда ступал я в третий раз привычной уже дорогой. На сей раз он пришёл в сопровождении какого-то человека, лицо которого скрывалось во тьме глубокого капюшона.

– Сегодня я убываю, – сообщил он. – Итак, ваш ответ.

– Мне нужны гарантии.

– Вы ознакомились с письмом? – спросил Беранже. – Один из моих друзей скоро собирается в ваши края. Он мог бы передать ответ.

– Я лишён пера и бумаги. Как и веры вам.

– Вы могли бы передать на словах, бумага так ненадёжна и может попасть недругам.

Мне и без того стоило чудовищного труда хранить хладнокровие. Он наблюдал за моими зрачками и руками – тем, что прежде всего выдаёт чувства человека.

– Мы лишь друзья, – солгал я. – Из письма, что вы дали мне, это вам, надеюсь, стало ясно.

– Тогда вам не о чем беспокоиться, – произнёс чей-то знакомый голос.

– Я предпочитаю оставить вас. – Шепча это, полковник наклонился близко ко мне, но не из вежливости, а чтобы я мог увидеть, как его спутник опускает с лица покрывало. Не ужас, а отвращение овладели мной, когда я узнал в этом человеке Этьена Голуа. Они что же – все здесь заодно, или есть хоть кто-то, кого я могу не считать за оборотня?

Ещё не в силах сопоставить факты и связи, я просунул руку между прутьев и придавил Беранже за шею к решётке. Мне удалось прижать его так крепко, чтобы он не мог звать на помощь, не мог говорить. Я тянул его на себя, книзу, и вскоре он рухнул на колени, а глухой сип не мог стать призывом караула. Ещё немного, и я, возможно, сломал бы ему шею, но мне слишком многое хотелось ему высказать.

Подоспевший наконец Голуа бросился на землю, чтобы укусить меня за руку – более ничто не могло спасти его компаньона.

– Я отыщу вас и с того света, Беранже, если только вы посмеете сделать какую-нибудь подлость в отношении княжны Анны, – успел я напоследок бросить я в ухо врага, прежде чем отпустить его за мгновение до того, как челюсти сомкнулись бы на запястье.

Беранже накинулся на Голуа с упрёками, но я не мог разобрать его итальянский. Голуа с достоинством и, кажется, не без злорадства, оправдывался, что не вступился сразу лишь потому, что думал, будто мы ведём тайную беседу, не предназначенную его ушам. С виду это могло считаться за правду, но неспешность его могла объясняться и радостью унижения своего сподвижника, а то и желанием доказать тому, что без него и он пропадёт ни за грош.

Они удалились, и пока стража медленно передвигалась ко мне, я увидел втоптанный коленом Этьена в пыль платок. Я протянул руку и взял его. Самый обыкновенный, без вензелей и надписей, он мог пригодиться мне здесь по прямому назначению своему. Если он что-то и хотел сказать этим, я не понимал его.

Им хорошо заплатили, потому что они старались вовсю. Без бакшиша же ни один турок не поднимет батога на человека, совершенно ему постороннего. Мне объявили, что наказание моё состоит из двух сотен ударов длинной бамбуковой палки, которое предстоит мне вытерпеть порциями через день.

6. Карнаухов

Кое-что открылось, когда спустя три дня в тюрьме неожиданно появился Игнатий Карнаухов. Боль моя не давала мне удивляться, кажется, уже ничему. Как теперь и я сам, закованный в кандалы, он попытался играть роль моего товарища по несчастью, обвиняя своих врагов, но не убедил меня открыться. Впрочем, про Карно и Беранже он и не спрашивал, зато Россетти и Голуа упоминал как злейших своих соперников. Я не желал вполне доверять его чересчур свежему шраму и повязке, скрывавшей ранение плеча, уж слишком всё походило на хорошо поставленный полковником спектакль, где сопротивление при аресте нуждалось в подкреплении множеством синяков.

Несколько дней он пытался сблизиться со мной, но я не простил ему дикую выходку в Мегиддо, хотя за Дамаск и Яффу не держал обиды. От побоев он с трудом передвигался и сам, правая нога его изрядно распухла, но он не ленился, хромая, приносить мне смоченные в воде тряпки, облегчавшие хоть на малое время моё положение.

– Чувствовали ли вы когда-нибудь такую силу, что способна двигать горы? Такую волю, творческий порыв ощущал я в себе с отрочества. Кто же не знал о Союзе Благоденствия? Немало приятелей моих числилось там. Кое-кто состоял и в Обществе любителей российской словесности. Я же – в Вольном Обществе учреждения училищ по методе взаимного обучения. Впрочем, и туда проник не сразу, ведь я не дворянин. То, куда я попал обучать и обучаться, скоро привело меня к весьма полезным знакомствам. И за некоторые обещания меня представили бывшим иллюминатам, хотя раскаяние их было без сомнения притворным, лишь на бумаге.

Как ни странно, рассуждения его, в ином положении могшие казаться искусственными, здесь не вызывали у меня отторжения. Невдалеке от смерти любая романтическая напыщенность сродни молитве.

– Эх! Поймёте ли вы, что значит ощущать в себе знание, как упорядочить человечество, и не иметь чашки супа; знать, куда вести общественный прогресс и обивать пороги канцелярий в поисках места? Вы, дворянин, ступали по коридорам Университета как равный уже по праву рождения, я же овладевал всем сам по природной жажде знаний. Мне их не хватало, а денег на учёбу я не имел. Случай дал мне многое. Я выиграл в банк. Хотя бы в том, что я игрок, надеюсь, вы не усомнитесь? Сразу много – тысячи три. Другой бы устроил кутёж, но я понял это как перст свыше, уехал за границу, учился, жил скромно, в два года окончил четыре, на меня обратили взор – те, кого искал я сам. Представьте, Петербург полон мистиками и иллюминатами, а я еду в Берлин и Рим, искать их вождей. И кого же я нашёл там? Всё наших же – Голицыных, Волконских да Гагариных. Впрочем, я не гнушался их протекцией и пансионом. У нас надо быть дворянином, чтобы войти в круг избранных к служению свету. Я знал многих из них, Рытин, там полно глупцов, интересующихся потусторонними силами лишь из праздного любопытства страха. Туда мне не находилось дороги. Кроме одной. В Европе можно не иметь титула, чтобы стать почтенным членом общества, даже и тайного. Меня, как я сказал, заметили. Я оказался призван. Но кем! Теми, кого презирал, ведь единственной моей целью было пройти по лестнице их иерархий выше настолько, чтобы, будучи командированным в Россию, свободно войти в круг властителей, но только с чёрного хода, раз парадный навсегда закрыт для меня происхождением. И уж там, как равный, займусь я всеобщим благом. Да, не меньше того: всеобщим. Хотя, как можно говорить о благе для всех членов общества, если отбирая крестьян у ленивых помещиков, последних обрекаем мы на прозябание! Однажды свершилось, они спросили о князе Прозоровском. Я солгал, что служил у него, и коварный рок вместо унылого Петербурга привёл меня в искрящуюся морем Одессу.