Крабат, или Преображение мира - Юрий Брезан

Не только манера говорить и двигаться, но и весь его облик изменились до неузнаваемости: нищий остался за дверью, а перед ними стоял уверенный в себе хозяин дома, скупым жестом приглашая гостей войти внутрь. Они вошли и увидели просторное помещение, сильно смахивавшее на костюмерную солидного театра. Трое муж-чип средних лет и две женщины, намного их моложе, громко и весело болтая, раздевались догола и сдавали одежду гардеробщицам, а те вешали ее на плечики и подтягивали на блоке под самый потолок. Оставив при себе лишь бумажники или сумочки, гости выбирали из нищенских лохмотьев, имевшихся здесь в большом ассортименте, то, что приходилось им по вкусу; одна молодая дама ограничилась рваной бумазейной рубашкой и обтрепанной шалью, которую повязала вокруг бедер.

Хозяин заведения с привычной: учтивостью приветствовал гостей и, расхваливая только что полученную зернистую икру, запустил руку под бумазейную рубашку молодой дамы. Та как ни в чем не бывало продолжала приводить в беспорядок свою тщательно уложенную прическу, болтая без умолку о предстоящем вечере по случаю дня рождения ее супруга, который они весело проведут сегодня в "Аладдине".

Хозяин дома поздравил виновника торжества, пожелал всем приятно провести вечер и сделал Крабату и Якубу Кушку знак следовать за ним. Миновав короткий и узкий переход со сводчатым потолком, они попали в другой вестибюль, куда выходили еще две двери: одна - для гостей из-за городской стены, другая - для жителей огороженной части города; обе двери были такие крохотные, что войти в них можно было только боком и пригнувшись.

Гардероб здесь был невелик, но зато совсем иного свойства: костюмы из самого тонкого сукна, дорогие вечерние туалеты, белье в кружевах, блестящие мундиры и ко всему этому богатству еще два сундука с драгоценностями, настоящими и поддельными.

Здесь гостей встречали пятеро гардеробщиков ростом никак не ниже метр девяносто и таких дюжих, что каждый из них играючи мог преградить вход в любую из дверей.

"Гости, прибывающие в заведение с этой стороны, - сказал хозяин дома, чтобы объяснить или оправдать присутствие в гардеробной этих чемпионов по боксу и борьбе, - приходят сюда зрячими, выбирают туалеты и украшения и лишь после этого сдают на хранение глаза. И слабосильными этих плотников и пекарей или крестьянских парней из-за городской стены никак не назовешь, так что здешние молодцы отнюдь не лишняя мера предосторожности". По его знаку один молодец открыл железный ящик, и перед ними засверкали, заискрились двадцать четыре пары глаз из великолепных драгоценных камней, уложенных по цветам и размерам. С этой стороны в заведение не впускали сразу большого числа гостей. Из внутренних помещений дома появился красивый юноша в белых шароварах и красной феске и что-то шепнул шефу на ухо, тот кивнул и обратился к Крабату и Якубу

Кушку: "К сожалению, мне придется покинуть вас на время, - сказал он. - Но мой дом в вашем распоряжении. Как только освобожусь, непременно присоединюсь к вам, если, конечно, вы, - он любезно улыбнулся, - до тех пор не найдете более приятной компании".

Кусок стены со скрипом повернулся на невидимых и, по всей вероятности, ржавых петлях, и нищий исчез в образовавшемся проеме, тут же плотно закрывшемся за ним. В сопровождении молодого красавца в костюме турка Крабат и Якуб Кушк вошли во внутренние залы "Волшебной лампы Аладдина".

На первый взгляд казалось, что заведение это либо строилось без всякого плана, либо к первоначальному зданию впоследствии постепенно пристраивались новые помещения, так как все комнаты носили отпечаток разных эпох и разнобоя во вкусах строителей. Из ультрасовременного бара, сверкающего хромом и никелем, в котором за бокалом содовой сидели со скучающим видом лишь три плоскогрудые девицы, они спустились по витой каменной лестнице с выщербленными от времени ступеньками и оказались в караван-сарае, где два морских офицера - не то адмиралы, не то капитаны - громко торговались с несколькими весьма смазливыми погонщицами верблюдов. Денег у офицеров, по-видимому, было в обрез, как и предметов туалета у девиц. Из караван-сарая узкий, занавешенный старыми верблюжьими одеялами переход вел в средневековый винный погребок, а поднявшись по другой лестнице, они попали в типичную баварскую пивную. В обоих залах кельнеры и кельнерши стояли наготове в ожидании гостей. Якубу Кушку очень приглянулись кельнерши в винном погребке, но Крабат потащил его дальше.

Портовый кабачок, курильня опиума, японский чайный домик с улыбающейся гейшей Серебряный Серп Месяца, турецкая кофейня - они совсем заблудились и уже не понимали, что внизу, что наверху, что в самом заднем уголке, а что рядом с первой или второй гардеробной Якуб Кушк сказал: "Насчет девочек нищий не соврал, но в остальном его заведение сильно смахивает на мышеловку. Не пора ли сматывать удочки, брат, пока кошку не впустили!"

Крабат беззаботно возразил, что с удовольствием познакомился бы с кошкой, коль скоро она существует. О том, что охотно вернулся бы к гейше, он умолчал.

Они вошли в английский клуб: чопорный слуга, электрический камин, в глубоком кожаном кресле - лорд. Нос у лорда был непомерно длинен, а уши непомерно велики; он был, по всей видимости, глуховат: в правом ухе у него торчал слуховой аппарат величиной с пуговицу.

Крабат потянул Якуба Кушка за портьеру и вытащил из его трубы сосиску, которую этот лорд засунул туда перед прилавком Леверенца. Он снял кожицу с сосиски, прилипшей к трубе так прочно, словно она уже срослась с ней, и сосиска, оказалась крошечным радиопередатчиком.

Он поднес сосиску к губам Кушка и жестом дал понять, чтобы тот изобразил на трубе пистолетный выстрел - у него это очень похоже получалось. Якуб Кушк набрал в легкие побольше воздуха, вынул заглушку и дунул так, что ушастый лорд взлетел в воздух, как будто его катапультировали, плюхнулся обратно в кресло и замер в каменной неподвижности, словно соображая, жив он еще, хотя бы отчасти, или уже окончательно умер.

Крабат вновь сунул передатчик в сосисочную кожицу, а Якуб Кушк стал приглядываться, ища укромное местечко, куда можно было бы надежно спрятать аппарат. В переходе между венским кабачком с оркестром народной музыки и каким-то помещением, где они еще не были и где, судя по смеху и гомону, веселились вовсю, он обнаружил туалет и счел это место самым подходящим. Крабат прилепил передатчик под сиденье, ибо контроль за деятельностью кишечника граждан тоже должен входить в круг обязанностей их тайных соглядатаев.

Помещение, где столь шумно веселились, было самым большим в заведении и походило на деревенский трактир с полотен Брейгеля. Вероятно, в нем раньше и был трактир, положивший начало всему остальному.

Зал, уставленный грубо сколоченными тяжелыми столами, был набит битком; буфетчик и девушки, обносившие гостей кушаньями и напитками, буквально сбивались с ног.

Когда две девушки пронесли на подносе огромные глиняные миски с аппетитно дымящимися клецками, кислой капустой и копченой грудинкой, Якуб Кушк забыл все свои опасения и стал высматривать, нет ли где свободного местечка. За огромным круглым столом в углу зала, занятым изрядно захмелевшей и крайне разномастной компанией, он заприметил ту дамочку, что вырядилась в рваную бумазейную рубашку. "Там можно, пожалуй, выкроить местечко, - заметил он, - правда, только одно".

"Обо мне не беспокойся, - сказал Крабат, - побеспокойся лучше о том, как схватить кошку за хвост раньше, чем она тебя за горло!"

Якуб Кушк возразил, что именно это он собирается сделать и что это - та самая кошка, на которую у него руки чешутся. Он поднес к губам трубу и заиграл: О девица Мадлен... Лица всех гостей мгновенно повернулись в его сторону, а за круглым столом один весельчак тут же подхватил: Колышек с двери-то выбрось, у меня получше вырос, о девица Мадлен! Второй куплет пели уже все, а мельник Кушк направился прямиком к круглому столу и бесцеремонно втиснулся между дамочкой в бумазее и оборванцем пиратом; пират было заартачился, но дамочка с готовностью потеснилась, высвободив место веселому музыканту.

Наблюдая за происходящим, Крабат всем своим существом вдруг ощутил беспричинную, непонятную тревогу, какое-то смутное беспокойство, зародившееся где-то в глубинах подсознания, - необъяснимое, неосознанное и потому необоримое. Он вспомнил о нищем, так и не показавшемся больше на глаза, о большеухом лорде... А Якуб Кушк в веселой компании как ни в чем не бывало вовсю распускает руки и, кажется, не встречает препон или запретов. Слишком открытая местность, надо быть начеку, мне очень жаль, Серебряный Серп Месяца, очень жаль.

Отыскав свободное место неподалеку от круглого стола, Крабат взял с буфетной стойки большой стакан красного вина и уселся на лавку спиной к стене, обшитой деревянной панелью. Слева и справа от него за столом восседали почтенные дамы и господа с довольно кислыми физиономиями; кое-кто из них, правда, подпевал громкому хору за круглым столом, грянувшему теперь разудалую песенку о девице из Монтиньяка, которая "имела колодец лишь один, но вволю напоила всех жаждущих мужчин", однако пение их отдавало не весельем, а скорее потугами показать свою причастность к общему веселью. В числе подпевавших был молодой щеголь с очень красивым и сильным голосом, на звук которого обернулась красавица цыганка в отрепьях, сидевшая за соседним столом; цыганка коснулась ногой щиколотки певца, и он тут же пододвинул свой табурет, подсел к ней и обнял ее за оголенные плечи. Однако оборванка стряхнула его руку и заявила: "Поёшь ты недурно, только весь клеем провонял". Ее сосед, с виду похожий на жестянщика, проворчал: "Проваливай отсюда, гробовщик!" - и отпихнул табурет на прежнее место.