Крабат, или Преображение мира - Юрий Брезан

Живописная компания являла собой вполне мирное, вернее, безмятежное зрелище. Даже увлеченно предававшаяся любви парочка почему-то отнюдь не противоречила общему впечатлению покоя. Вероятно, это объяснялось тем, что при всем разнообразии индивидуальностей выражение лиц у всех было на удивление одинаковое: спокойствие с налетом какой-то - отнюдь не трагической - меланхолии, по настроению соответствующее песне светловолосого юноши с гитарой.

Крабат купил кольцо у молоденькой девушки-маргаритки. Девушка была нежная и хрупкая; ее темные волосы, разделенные четким пробором посередине, свободно рассыпались по спине и плечам, а светлая льняная блуза, вся в складках наподобие лепестков, была приспущена с правого плеча так низко, что обнажала маленькую полудетскую грудь, почти целиком умещавшуюся в руке юноши тоже в костюме маргаритки, на коленях которого она сидела. Юноша не гладил и не сжимал рукой ее грудь, а просто держал в ладони, то ли согревая своим теплом, то ли защищая от чего-то, а скорее всего, просто в знак их принадлежности друг другу. Глаза у девушки были из дорогих топазов, у юноши же из простого светло-голубого стекла.

Нищий прошептал Крабату на ухо: "Хочешь вот эту малышку? Но она стоит дорого, целый мешок сахара".

Юноша поднял голову; "В этом месяце ей хватит на жизнь, нищий". И он обнял другой рукой бедра девушки.

Она прильнула к нему и сказала: "Говорят, у совы отец был хлебник. Господи, мы знаем, кто мы такие" но не знаем, чем можем стать" (В. Шекспир. Гамлет. Перевод М. Лозинского).

Отойдя от них, нищий рассмеялся и сказал Крабату: "И кроме всего прочего: никакого тебе удовольствия. Ты трудишься в поте лица, а она лежит себе, как бревно, и цитирует Офелию. Тут кто хочешь собьется с ритма".

Улица, спускавшаяся прямиком к трактиру "Волшебная лампа Аладдина", была перегорожена. Стена высотой в два человеческих роста, тянувшаяся раньше вдоль левого тротуара, была с помощью огромных кранов, работающих почти бесшумно, перенесена на правую сторону улицы. Эта стена состояла из громадных - снаружи черных, внутри светло-зеленых - тесаных глыб, между которыми кое-где были вмазаны небольшие кубики из толстого розового стекла. Этих стеклянных кубиков, позволявших заглянуть сквозь стену, не было в старой кладке; наружная поверхность у них была выпуклой. Вмазаны они были на таком расстоянии от земли, что при желании посмотреть сквозь них приходилось становиться на колени. Под таким углом зрения всё в городе - и люди, и дома - виделось в розовом свете и намного крупнее, чем было в действительности.

За линией старой стены, подступая к ней почти вплотную, лепились приземистые, подслеповатые бараки, меж которыми вздымались вверх коробки двух одинаковых зданий без окон, производивших тем не менее отнюдь не мрачное, а скорее даже приятное впечатление. Оба здания были окрашены в золотисто-желтый цвет и отличались лишь изображениями на огромных декоративных фризах. На одном здании фриз представлял веселых пекарей за работой, на другом восхвалял в цветной эмали труд плотников.

Нищий не мог решить, хорошо ли, что стену перенесли, или плохо: с одной стороны, сказал он, хорошо, что горожане потеряли улицу, так им, болванам, и надо; с другой стороны, "окраинные" тем самым продвинулись в глубь города, а это настораживает.

"Окраинные", то есть жители лачуг за городом и приземистых бараков по ту сторону стены, такие же зрячие, как и он, что само по себе в какой-то степени естественно и, - разумеется, cum grano salis (Буквально: с зерном соли - то есть с некоторой иронией, язвительно (лат.)) - представляют собой чуждый, потенциально опасный для города элемент, без которого город, однако - и это также вполне естественно, - не может обойтись, ибо некому будет печь хлеб и стругать доски. К сожалению, этому симбиозу, хорошо сбалансированному и полезному для обеих сторон, в последнее время все чаще угрожают экспансионистские или даже аннексионистские поползновения "окраинных". Подавай им то пол-улицы, то целую улицу... Доступ в город, само собой разумеется, открыт для всех, нужно только временно сдать свои глаза. Есть специальная мастерская, где глаза им подбирают по желанию даже из полудрагоценных камней - в кредит и при предоставлении достаточных гарантий. Некоторые пользуются этой возможностью, но большинство хочет невозможного: сохранить свои глаза и стать полноправными гражданами города. В результате возникла бы полная неразбериха и... Тут ему пришла в голову такая потешная и нелепая мысль, что он весь затрясся от хохота и вынужден был прислониться к стене.

Сквозь смех он наконец выдавил: "Представьте себе, какая бы заварилась каша!"

Видимо, он сам попытался это представить, потому что вдруг сразу помрачнел и даже не на шутку забеспокоился.

Оглядевшись по сторонам и не обнаружив никого поблизости, он все же придвинулся вплотную к Крабату и Кушку и прошептал: "Ну ладно, нищий станет императором, хорошо - то есть ничего хорошего я тут не вижу, - но ПЕС этого не потерпит, и тогда повешенных не оберешься!"

Он увидел по их лицам, что они ничего не поняли. Тогда он поднял с земли острый камешек и нацарапал на тротуаре шесть кругов, но, едва закончив, испугался и хотел все стереть.

Однако Крабат и Якуб Кушк уже подошли и стали смотреть вниз, - вниз на главную площадь, на темном покрытии которой четко выделялись шесть кругов, выложенных белым мрамором. Посреди площади стоял герольд, разряженный, как попугай; герольд возвестил: "Граждане, выбирайте выборщика!"

В сумятице голосов, выкрикивавших разные имена, все чаще и громче звучало одно имя, которое в конце концов стали скандировать все горожане - там были одни мужчины, - столпившиеся вокруг огороженного пространства с шестью кругами: Се-баль-дус.

Трубочист Себальдус, видимо, предчувствовал свое избрание, потому что вынырнул из толпы, как только герольд, словно ища его, подошел к краю ограждения; на трубочисте был уже не люстриновый пиджак, а голубой сюртук хорошего покроя на желтой шелковой подкладке, как и полагалось по обычаю. В сопровождении герольда он торжественным и неспешным шагом совершил круг почета по огражденному пространству; толпа замерла в молчании, и над головами поплыли звуки органа в тональности до мажор и до минор, долго еще висевшие над площадью и после того, как орган умолк.

Герольд и выборщик возвратились на середину площади, и Себальдус, не сходя с места, трижды медленно и неуклюже повернулся кругом, очень смахивая при этом на танцующего медведя, а потом под звуки органа, игравшего в той же тональности, зашагал вперед. Невидимый орган умолк, когда он приблизился к первому кругу, а как только он в него вступил, зазвучал вновь, теперь уже в тональности фа мажор. Герольд возвестил: "Круг нищего!"

Толпа зааплодировала. Себальдус снова трижды повернулся кругом, прежде чем двинуться дальше, ко второму кругу.

На этот раз орган заиграл в тональности си мажор, и герольд выкрикнул: "Круг крестьянина!"

Вновь раздались аплодисменты, и опять выборщик Оскар Себальдус двинулся дальше, выполняя свой почетный долг: найти шесть звучащих кругов и назвать их - круг нищего, круг крестьянина, горожанина, дворянина, короля и императора, чтобы выборы в городскую управу происходили в точном соответствии с уставом города.

Наконец последний круг был найден и назван. Теперь музыкантская команда парадным маршем продефилировала по площади и заняла место на трибуне возле ратуши. Грохнули пушечные залпы, взвились в небо и разорвались на умеренной высоте ракеты, из которых на землю дождем посыпались пластмассовые бутылочки с водкой и коньяком. В ликующий рев толпы вплелась мелодия наимоднейшей песенки "И ангел вдруг с небес ко мне на лошадь влез", исполняемой музыкантской командой, а с крыш всех зданий, обрамлявших площадь, на огромных парашютах-крыльях прямо в толпу мужчин опустились девушки в костюмах ангелов и фей.

Только после того, как музыканты повторили мелодию песенки три раза вместо положенных двух, восьмерым фанфаристам, стоявшим на балконе ратуши, удалось в какой-то степени привлечь внимание толпы к герольду, чтобы он мог возвестить о начале выборов.

Распорядители выловили в толпе и удалили с площади растрепанных фей и ангелов, и из дверей ратуши торжеств венным шагом вышли прежние отцы города - бургомистр, комендант и казначей, которые по уставу имели право заново выставить свои кандидатуры на выборах, а от трех групп избирателей - город делился на три округа - выступили вперед еще три кандидата, уже отобранные на предварительных выборах. Все они были в одинаковых спортивных костюмах из голубого и желтого шелка. В задних рядах шумно суетились букмекеры, принимая последние ставки.

По сигналу герольда шестеро кандидатов под звуки органа, игравшего в первоначальной тональности, двинулись на середину площади, где выстроились в кружок лицами к толпе, словно для хоровода наизнанку. - Под те же звуки органа они стали исполнять диковинный танец, плотным кольцом медленно и торжественно двигаясь по кругу и низко кланяясь через каждый шаг.