Западня - Александр Воинов

Но Федор Михайлович просто не знал, что события уже развивались. Первые тюки с оружием и консервами резко изменили настроение. Пусть одна банка тушенки на троих, пусть голод едва утолен, все равно — это жизнь.

Еще только немногие из юношей и девушек видели десантников, но уже возникли крепкие связи, в глубине плавней сплачивался вооруженный отряд, пусть необученных и неопытных бойцов, но исполненных решимости биться с врагом.

…К месту крушения прибыл ремонтный поезд, за ним — второй эшелон с солдатами. Разглядывая насыпь из укрытия, Федор Михайлович прикинул: не меньше батальона! Саперы принялись поднимать паровоз и ремонтировать путь. Остальные, очевидно, готовятся к прочесыванию плавней.

Из мощного репродуктора, установленного на крыше вагона прибывшего поезда, несутся угрозы. Диктор, говорящий по-русски, приказывает всем, кто прячется в плавнях, немедленно выйти на насыпь. Тот, кто явится добровольно, будет помилован; неподчинившиеся — расстреляны, как бандиты.

Внезапно на плавни обрушился залп по крайней мере из пяти минометов. Немцы стреляли наугад, по разным квадратам, но с одной целью: класть мины как можно дальше, чтобы прижать прячущихся к насыпи.

Богачук взглянул на часы — стрелка приближалась к восьми. Ждать дольше невозможно. Три тюка — один с оружием и два с консервами — еще не разысканы, но времени уже нет.

Если идти на восток, то примерно через час он выведет юношей и девушек в почти безлюдные, изрезанные балками поля. Там много естественных укрытий и не так страшны самолеты. Он разделил вооруженных парней на две группы. Во главе одной поставил капитана Григоренко, другую оставил при себе.

Юноши, промокшие и изнуренные, проведшие бессонную ночь, стояли в камышах, слушая, что говорит полковник. Многим из них не было и восемнадцати лет, они и в Одессе остались потому, что были еще детьми. И Егоров, сам едва держась на ногах от усталости, понимал: нужно быть рядом с ними, чтобы они не дрогнули, когда начнется бой. А продержаться надо совсем немного — всего несколько часов.

Обстрел усиливался. Но вскоре немцев, очевидно, смутило, что из плавней никто не выходит. Вновь загремел голос диктора, но теперь слова сливались в неразборчивый поток.

Группы уходили от насыпи всё дальше.

Богачук, опасаясь потерять связь с идущими вслед, на всех поворотах оставлял по два-три человека. А Федора Михайловича и его группу, поблагодарив за помощь, отпустил.

Федор Михайлович действительно торопился. Как-никак, а его маленькая лавочка — надежное прикрытие, и, если двери ее будут долго заперты, полиция заинтересуется, куда исчез владелец.

Уже проглядывались сквозь камыши серые, безлюдные поля, когда вдалеке появилось несколько больших, крытых брезентом машин. Они мчались прямо по бездорожью и в какой-то момент круто затормозили. Из-под брезента выскакивали солдаты. Образовав цепь, они устремились к плавням.

Богачук мгновенно оценил обстановку: солдаты — в двух, в двух с половиной километрах от участка, где сейчас концентрируется молодежь. Надо выиграть время! Пусть немцы углубятся в плавни. Когда же их наблюдатели, оставшиеся у машин, подадут им сигнал к возвращению, будет уже поздно: он успеет организовать оборону по краям балки, а по дну ее в сторону лесов устремится колонна невооруженных.

Леса! Это единственное направление, в котором могла двигаться молодежь. Почему же каратели не спешат перерезать путь? Теперь решали выдержка и быстрота.

Богачук послал связных к группам с распоряжением, чтобы, достигнув края плавней, они остановились и ожидали приказа.

Вооруженный отряд из ста юношей выдвинулся вперед, прикрывая остальных с правого фланга.

Морщины на широком лице Богачука от напряженного внимания и холода словно задубели.

Раздвинув камыши, он пристально смотрел в сторону фургонов, около которых прохаживались часовые.

Теперь важно было точно высчитать время. До ближайшей балки метров триста. Не все связные вернулись. Некоторые еще бродят по плавням в поисках отставших. Это задержит темп движения. Если немцы их обнаружат и нападут, возможна паника среди невооруженных ребят, и тогда он утратит над ними власть.

Оставив Григоренко с двадцатью автоматчиками на месте и разъяснив всем остальным задачу — быстро добежать до балки и занять оборону по краю, обращенному к фургонам, — Богачук скомандовал:

— Вперед!

И первым рванулся с места.

Лавина рванулась из плавней и покатилась — неудержимо, стремительно, яростно. Сначала Егоров бежал рядом с ребятами из своей группы, но вскоре все перемешалось, и он уже потерял из виду примелькавшиеся лица. Только вооруженные парни держались друг друга, ощущая себя единым отрядом.

И вот уже первые скрылись в балке, а из камышей все бежали и бежали…

Глава одиннадцатая

Как он смертельно устал! Тело насквозь пронизано холодом. Ноги еще переступают, повинуются, но он их перестал чувствовать. И только пальцы с одеревеневшими суставами красными культяпками цепко вцепились в автомат.

Настороженный слух уже привык к монотонному шуршанию камышей. Никого не видно, все утонули в этих проклятых плавнях, но время от времени он слышит тяжкие вздохи и приглушенную ругань. Над головой серые, мглистые тучи, а кажется, что это слепящая пелена закрыла глаза.

Скоро ли наконец они выберутся на дорогу?

Где-то вдалеке прошумели машины, и почти сразу же над плавнями рассыпалась дробь автоматных очередей.

Стоп! Камыш перестал шуршать. Все остановились. Стреляли позади и сравнительно недалеко.

…Федор Михайлович огляделся вокруг. Рядом, словно насаженная на камыш, торчала голова Киры. На одутловатых щеках — синюшная бледность. Кира выжидательно смотрел на Федора Михайловича и что-то беззвучно шептал по-детски пухлыми губами.

— Иди! Иди!.. — прикрикнул на него Федор Михайлович и поразился, услышав свой сдавленный, осевший голос. Он двинул ногой и вдруг почувствовал, что не в силах сделать ни шагу, а поясницу пронзила невыносимая, острая боль.

Очевидно, он громко вскрикнул, потому что тут же услышал встревоженный шепот Киры:

— Что с вами?

Федор Михайлович не различал ни неба, ни камыша, стоял с широко раскрытыми глазами, ощущая лишь сосущую пустоту в груди и боль в левой лопатке. «Нельзя умирать, нельзя. Нужно не упасть». Если не упадет — будет жить. И он стоял, пошатываясь из стороны в сторону, инстинктивно ища опоры. Сердечный приступ… Второй раз в жизни.

Вдруг чья-то сильная рука поддержала его под локоть.

— Обопрись на меня! Крепче! Крепче, Федор Михайлович! Идем, дорогой, идем!.. — говорил ему на ухо Кира, обдавая щеку жарким дыханием.

Каждый шаг причинял страдания, но Федор Михайлович шел и шел, понимая, что не должен сдаваться. Он не смог бы и с места двинуться, если бы не твердая, сильная рука Киры, властно тянувшего его вперед.

Постепенно возвращалось зрение. Федор Михайлович уже различал коричневую щетину камыша, и в путанице зарослей — спину Бондаренко, согбенную под тяжестью рации, и закутанного в зеленую плащ-палатку Климова.

Внезапно Кира резким движением толкнул его в хлябь, и тут же, еще оглушенный падением и болью, Федор Михайлович услышал взволнованный, срывающийся шепот:

— Лежите тихо! Немцы!

Эти слова вернули его к жизни. Кто знает, в каких тайниках сохраняются запасы энергии, о существовании которых до поры до времени человек и сам не подозревает? Когда наступает критический миг, организм, как великий стратег, бросает в сражение свои неведомые резервы.

Федор Михайлович привстал на колени рядом с пригнувшимся Кирой, который пристально смотрел перед собой, стволом автомата раздвинув камыши.

— Лежите, лежите! — шептал Кира. — Их много, офицеры, солдаты…

Прильнув к его мощному плечу, Федор Михайлович разглядел среди поредевшего камыша зеленоватые шинели.

— Сколько примерно? — спросил он, отчетливо ощущая прилив сил.

— Человек десять, если не больше…

Бондаренко снял с плеча рацию и, примяв камыш, пристроил ящик так, чтобы он не касался мокрой земли. На его красном, исцарапанном лице застыло выражение отчаянной решимости, и Федор Михайлович, вспомнив, как суетился Бондаренко у насыпи, строго одернул его:

— Тише ты! Не лезь!

— А я и не высовываюсь, — обиделся Бондаренко и умолк; ломко зашуршал под его большим телом камыш, лязгнул затвор, и только глубокое, трудное дыхание выдавало всю сложность чувств, которые он сдерживал.

— Сначала стрелять по офицерам! — Федор Михайлович отполз от Киры чуть в сторону и стал медленно целиться в центр группы, в невысокого офицера-немца, который, перепрыгивая с кочки на кочку, что-то указывал офицеру в румынской форме.