Магия крови - Олег Игнатьев

Приподнятое платье обнажало ее полную ногу выше колена, и ему со стыдом подумалось, что ей, наверное, известны его мысли. По чисто женской, видимо, привычке Шевкопляс осмотрелась и беззастенчиво-вольготно заложила ногу на ногу. Лучистая улыбка, слегка приподнятая бровь…

— Юрий Васильевич…

— Да, — поспешно ответил Климов и даже подвигал пальцами, точно показывал, что еще способен что-то понимать и делать.

Шевкопляс приняла это его движение за поторапливающий жест.

— Извините, что так сразу…

Перед тем, как что-нибудь сказать, она медленно и сосредоточенно облизывала губы, будто подчеркивала красоту их линий или пробовала на вкус перламутровую помаду.

— Я хочу…

У него совершенно  о з я б  затылок, словно он сидел возле сквозящего окна, но порывистый ветер, обрывавший листья с тополей, давно утих, и он подумал, что так заботливая мать щадяще дует на макушку своего зареванного сорванца, прижигая йодом ранку. Не в силах оторвать свой взгляд от женщины, он все отчетливее сознавал, что целиком находится во власти ее воли.

— Я вас слушаю.

Та смело подалась вперед.

— Мне тридцать лет. В четверг я праздную свой день рождения. Я очень вас прошу прийти.

Вопросительное молчание, исходившее от ее подавшегося вперед тела и замерших на горле пальцев, натолкнуло Климова на мысль, что вот таких, наверно, и встречают однажды в жизни, чтобы уже не забыть никогда. И храпел в оглоблях коренник, попутно унося земное счастье…

— Слышите меня?

Заклинающе-зовущий ее взгляд так проник в его сознание, точно и она увидела одновременно с ним того же самого коренника в оглоблях, и Климова обсыпало снежком, а пристяжные выгибали шеи, и волчьими огнями за спиной метнулась ночь… ненасытная, глухая, бесприютная. И куталось в медвежью шубу с намерзающим на шерсти инеем загадочное существо, которое, казалось, и создано было лишь для любви и обожания. Существо с отчаянно влекущим взором. И тянулись в поцелуе ее губы, и влекли глаза… Да! Из-за таких теряли голову, шли на обман, на разорение семьи, а то и жизнь свою кончали, кто каторгу избрав, а кто — свинец…

Климов непроизвольно привстал, чтобы пробормотать слова сердечной благодарности: конечно же, он обязательно придет, но какая-то преградная и праведная сила казняще вышибла его из мчащихся саней. Он попытался выкарабкаться из топкого сугроба и не смог. Снег был сыпучим, провальным. Он набивался в уши, таял и стекал за шиворот. Когда не стало сил, Климов разлепил глаза.

Холодное серое небо так низко нависало над лицом, что он в испуге затаил дыхание. Вернее, он хотел вздохнуть поглубже, но что-то сдавливало грудь и не давало лишний раз пошевелиться. Глубокий снег напоминал трясину. И тут до его слуха донесся храп коней. Он обрадовался, вскинул руку, чтоб его заметили и подобрали, но силы в руке не оказалось. Он подумал, что сломал ее, и застонал. Силясь быть замеченным с дороги, поднял голову и…

… Ничего не понял.

Какие-то голые стены, очертания кроватей, чей-то стриженый затылок… Слева раздавался мощный храп. Тяжелый, горловой, с хрипом и сдавленным присвистом.

Климов дернулся и понял, что привязан. Ни встать, ни сесть, ни просто повернуться на бок.

Что же это может быть? Где он находится и что с ним происходит?

Ступни его ног замерзли, и он стал растирать их одна об другую. Пальцы рук покалывало, шея затекла, и он откинулся на жесткую подушку. Теперь он видел, что над ним не серое ночное небо, а побеленный известкой потолок. Сумеречный свет неспешно проявлял на нем потеки, трещины, свисающие нити паутины…

Нет, это было что-то несуразное.

Он снова поднял голову, оперся кое-как на локти, поднапрягся, чтобы удержаться в этом положении, и стал изучать свое окружение.

Четыре кровати слева, четыре справа. На каждой — человеческое тело. Его кровать в проходе, значит, он девятый. Или первый, это как считать. Да нет, с трудом удерживаясь на локтях, подумал он, — девятый. В проходе ставят дополнительные койки.

Как же он сюда попал и что это за богадельня?

Черт возьми, ни сесть, ни встать. Он вновь попробовал согнуть в коленях ноги и не смог. Настолько крепко был прикручен простынями к остову кровати.

От неудобной позы и мучительного положения кровь прилила к голове и в висках тоскливо зашумело. Когда волна бессильной ярости прошла, он уже точно знал, что ему делать. Как только нянечки его распеленают, увидев, что он лишний, надо будет сразу позвонить в прокуратуру, потребовать арестовать всю гоп-компанию. В том, что он стал очередной жертвой изощренного гипноза, он не сомневался. В мозгу опять всплыла картина сексуальной оргии, затем он встретился глазами с Шевкопляс, и ему впервые стало жутко: эта ведьма, кажется, неуязвима! Знал бы, чем закончится их встреча, трахнул рукояткой пистолета по башке, чтоб года два потом по стеночке ходила… сволочь!

Сейчас он уже в полной мере сознавал глупость своего положения: лежит он, ясно же, в палате для умалишенных, одежды, пистолета, документов при нем нет… Скандал!

Климов вытянулся на кровати и задумался. Выговор ему обеспечен, это как пить дать, звание задержат, может быть, турнут из органов… Но ничего, надо крепиться. И не в таких передрягах бывал. Главное, дождаться обхода врача, все объяснить, если надо, попросить о встрече с Озадовским, и все образуется. «Интересно, почему они меня не придушили? — скосив глаза вправо, подумал он и решил, что его оставили в живых лишь потому, что от трупа просто так не отмахнешься. — Наши небось ищут меня по ярам. Таксист их должен был предупредить. Возможно, что Шрамко уже допрашивает борова или Червонца. Шевкопляс и Задереев, разумеется, остались в корпусе, они свои… а утром, утром они могут скрыться в любом направлении. Ищи-свищи… Вот гадство!»

Климов выругался и снова приподнялся на локтях. Ему до рези в животе понадобилось в туалет. Но простыни не отпускали.

Невозможность выполнить даже такую необходимую прихоть организма подняла в нем новую волну бешенства. Собаки! Взять бы их однажды утром, тепленьких, с постели, и привезти с полными мочевыми пузырями к прокурору! Мигом раскололись бы или в штаны напрудили, скоты.

Один из соседей, лежавший на угловой койке справа, поднял руку и посмотрел на часы. Климов затаился. Откровенно говоря, намертво прихваченный к своему ложу, он всерьез побаивался своих соседей. Кто знает их фантазии и тайные желания? Возьмут и за здорово живешь откусят ухо или нос или придушат. Освободить бы руки, что ли…

Загнуться на продавленном и дурно пахнущем матраце не хотелось.

Соседу в темноте никак не удавалось разглядеть циферблат, и он продолжал тянуться рукой к потолку.

Климов решил глянуть на свои часы и не ощутил привычной тяжести браслета. Вот так-так. Все сняли, даже трусы, чувствуя, что околел под тоненьким больничным одеялом, подумал он и предпринял новую попытку высвободиться из своих пут. Когда-то этому его учил знакомый цирковой артист. Сперва надо расслабиться как можно больше, а потом… потом забыть, что у тебя вообще есть суставы… главное внушить себе, что ты бескостный… не реагировать на боль.

Как только он справился с левым узлом и высвободил руку, ему показалось, что все двери, замки и засовы разом рухнули, и дело остается лишь за малым: переодеться в цивильное платье. Переодеться, позвонить Шрамко, взять санкцию у прокурора и арестовать все это преступное сборище ублюдков. Далеко уйти они не могли, об этом можно было не переживать. Затем он сообщит жене, что все в порядке, а вечером обнимет сыновей. Кстати, какое сегодня число? Сколько времени провел он в гипнотической прострации? Надо узнать.

Размотавшись и отбросив простыни, он сел на кровати и растер кисти рук. На нем была больничная рубаха с единственной, полуоборванной тесемкой на широком вороте и больше ничего. Хорошо, что рубаха длинная и доставала до колен. Серая, мятая, пропахшая чужим застойным потом.

Климов брезгливо передернулся и еще раз осмотрелся.

Сзади него по-утреннему скупо светилось узкое окно, изнутри и снаружи забранное толстой решеткой, по бокам — койки, впереди — дверь. В коридор, на лестницу, на волю…

Надо выбираться, приказал он себе, и его ступни коснулись холодного пола. Бррр! Он инстинктивно поджал ноги. Чтобы не пользоваться шлепанцами, валявшимися под кроватью, он намотал на ступни простыни и в таком виде вышел в коридор.

Желтый, вздувшийся линолеум, несколько кушеток вдоль стен, тусклый свет над головой. Часы над ординаторской с остановившимися стрелками. Столовая, раздаточная, процедурная…

Стараясь не шуметь и неуклюже подволакивая ноги, Климов добрался до туалетной комнаты и натолкнулся на работавшую шваброй нянечку.

— Простите.

Та его как будто и не слышала. Елозила дырявой мешковиной возле унитазов да пошмыгивала носом.