Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Сугубо засекреченная система учета жертв гигантского катаклизма с ее многоступенчатостью и запутанностью ввиду наложения разных видов репрессий друг на друга, перетекания контингентов из тюрем в лагеря военнопленных и обратно, а также в систему лагерей ГУЛАГа до сего дня остается во многом непрозрачной. Некоторая ясность была внесена освобождением части репрессированных в связи с созданием польской армии. Собранные в 1942— 1943 гг. свидетельства нескольких сот человек показали, что приемные пункты и передаточные лагеря военнопленных насчитывали девять десятков, а на территории РСФСР, УССР и БССР было не менее 48 лагерей или их филиалов разного ведомственного подчинения, в которых содержались поляки, что в сумме составило, по данным служб Армии Андерса, 138 лагерей.

Дальнейшие исследования показали, что целый ряд временных лагерей-распределителей на присоединенных территориях превратился в постоянные, обслуживавшие дорожные работы, строительство аэродромов и т.д. В РСФСР с сентября 1939 г. по июнь 1941 г. было создано 22 трудовых лагеря военнопленных, 19 из них ликвидировано с перемещением контингента, в УССР — 27, затем 19 ликвидировано{21}. Исследователи из «Мемориала» установили существование еще нескольких лагерей, где работали поляки.

Собственно, на Управление по делам военнопленных с самого начала ложилось трудовое использование пленных в промышленности и сельском хозяйстве. «Оприходование» дармовой рабочей силы на стратегических объектах осваиваемых земель было строго засекречено, как и обеспечение добычи сырья и функционирования военно-промышленного комплекса на Северах, на Урале и в Сибири. Пленных бросали на самые тяжелые работы топливно-энергетического комплекса — на лесоповал, на добычу нефти Ямала, угля Воркуты и т.д.

Сталинское руководство держало под постоянным контролем прохождение акций распределения польских пленных. Уже 11 октября Берия докладывал Молотову, что в соответствии с решением ЦК ВКП(б) и СНК СССР о военнопленных (то есть решение Политбюро было проведено и через ЦК, и через СНК) закончена работа по отбору и с 10-го начата отправка по домам жителей Западной Украины и Западной Белоруссии из рядового состава. В этом сообщении нельзя не отметить термин «работа по отбору»: здоровые и физически сильные солдаты задерживались и направлялись на хозяйственные объекты, в трудовые лагеря{22}. Берия информировал, что, разобравшись к 18 октября с этим контингентом, его ведомство примется готовить отправку оставшихся около 33 тыс. «жителей территорий бывшей Польши, отошедших к Германии, преимущественно поляков», для чего следует начать переговоры с германским правительством{23}. Предлагалось осуществлять передачу непосредственно на границе в пунктах Тересполь и Дорогуск, эшелоны направлять с 23 октября по 3 ноября.

На этот раз прохождение решения, направленного Молотову, было несколько иным: его визировал «За-Молотов». Далее следовали визы Ворошилова и Сталина и секретарская помета «Т. Микоян — за, т. Андреев — за, т. Каганович — за, т. Жданов — за, т. Калинин — за». Оформление собственно решения, традиционно выделяемого из текста докладной, было аналогичным оформлению решений Политбюро. Текст выделялся абзацами, рассматриваемый пункт имел заголовок «Вопрос НКВД», отмечалось его направление в особую папку (ОП). Помета на тексте указывала на прохождение решения через Политбюро, протокол 8/61 от 13 октября. Кроме визирования этого решения партийно-государственной верхушкой, текст носит следы непосредственного редакционного участия Сталина, его красного карандаша в пункте о передаче пленных германским властям, с сокращением деталей, адресованных НКПС. Сталин укрупняет проблему, видя прежде всего ее международный аспект. Именно так она решалась с самого начала.

Проводившаяся при этом тщательная фильтрация предполагала изначально освобождение немцев из польского плена с предоставлением «возможности и средств» направиться или в германское посольство, или в расположение германских частей. Арестовывать немецких колонистов было запрещено.

Обмен пленными с Германией базировался и на доверительном протоколе-приложении к советско-германскому договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. Оба правительства обязались не препятствовать желающим переселиться в Германию или в «сферу германских интересов» немецким гражданам и другим лицам германского происхождения, а с другой стороны — желающим переселиться в СССР или в его «сферу» лицам украинского или белорусского происхождения, проживающим в «сфере интересов Германии»{24}. 16 октября состоялось решение СНК СССР об обмене военнопленными и интернированными, а 21 октября было подписано соответствующее советско-германское соглашение, в подготовке которого участвовал посол Ф. фон Шуленбург и замнаркома В.П. Потемкин. Во время проведения обмена (24 октября — 23 ноября) создавалась видимость соблюдения международной нормы: эшелоны оплачивали, формировали и доставляли органы НКВД, а передавали пленных представители наркомата обороны, чтобы продемонстрировать, якобы пленные находятся в СССР в ведении армии. Польские офицеры не передавались. Советская сторона отправляла рядовых, унтер-офицеров и офицеров — немцев по национальности, а также тех, за кого ходатайствовало германское посольство.

Количественные показатели были одного порядка (советская сторона поставила 42,5 тыс. чел., немецкая — 38.424). Но судьбы обмененных были различны: отправленные в Германию провели войну в шталагах; жители украинских и белорусских областей были на короткое время распущены по домам, а затем получили сроки по обвинению в шпионаже против СССР и в северных лагерях ГУЛАГа использовались на самых тяжелых работах — в шахтах никеля, на загрузке и разгрузке вагонов, на лесоповале — в самых нечеловеческих условиях{25}. По строгой инструкции из них сразу выявили офицеров и унтер-офицеров и заключили в спецлагеря.

Проблема «спецконтингента» и «спецлагерей» была в центре внимания как НКВД, так и руководства страны постоянно — в ходе пленения и многократных перевозок, тщательной селекции и фильтрации разных категорий задержанных, причисленных к категории «военнопленных». Об этом свидетельствуют многочисленные документы, в свое время снабженные целым набором грифов строгой засекреченности и лишь недавно не только открытых, но и изданных в многотомной совместной российско-польской публикации материалов, связанных с Катынским делом. Изначально была взята установка на строжайший учет и просеивание без «какой-либо самодеятельности», с предписанием держать до получения «дальнейших инструкций» и «детальных директив» те категории арестованных-пленных, которые уже при создании Управления по делам военнопленных должны были быть зарегистрированы в картотеке 1 спецотдела НКВД СССР «для отражения в учете антисоветского элемента». А это требование распространялось «на весь офицерский состав», с детализацией компромата (на «ведущих антисоветскую работу, подозреваемых в шпионской деятельности», на «примыкавших» к политическим партиям и организациям «контрреволюционного направления», которые перечислялись уже 15 сентября в упоминавшейся директиве Берии), а поскольку в польской армии партийно-организационная принадлежность была запрещена, эта рекомендация касалась гражданских лиц и мобилизованных резервистов{26}. Такой установкой сразу и однозначно были припечатаны ведомственным клеймом дальнейшие судьбы тех, в отношении которых инструкции строго предписывали «не допустить освобождения из лагерей кого-либо из вышеназванных лиц под видом солдата», полностью изолировать от советского населения и постоянно держать под наблюдением с возможностью применения репрессивных мер{27}.

При выработке «Положения о военнопленных» и «Правил внутреннего распорядка лагеря НКВД СССР для содержания военнопленных» статус пленных все более ущемлялся. Например, было вычеркнуто международно-правовое запрещение «применять к военнопленным меры принуждения с целью получения от них сведений о положении их страны в военном и иных отношениях», было изъято упоминание об институте назначаемых администрацией уполномоченных (определялись только старшие групп, комнат, бараков), на военнопленных распространялась уголовная ответственность по законам СССР и союзных республик, а дисциплинарные взыскания налагались в соответствии с Уставом РККА. Контролирующая же функция международных организаций фактически отменялась. Было снято положение о допуске представителей иностранных и международных краснокрестных и иных организаций для ознакомления с условиями содержания пленных. Утвержденное 20 сентября Экономсоветом при СНК СССР «Положение о военнопленных» содержало в пункте 30 абзац о немедленном сообщении в Исполком Союза общества Красного Креста и Красного Полумесяца об осуждении пленного к высшей мере наказания и приведении приговора в исполнение не ранее месяца после такого сообщения. Это положение никогда не соблюдалось, аресты и расстрелы тщательно скрывались, но свидетельства о них есть в реляциях узников ряда лагерей{28}. Возможность оказания помощи со стороны международных организаций формально признавалась, однако, когда польское правительство в эмиграции предложило ее оказать через посредничество Турции, Молотов в этом отказал. Исчезло положение об обмене списками военнопленных и о создании Центрального адресного бюро. Правда, пленным разрешалось подавать жалобы и заявления начальнику и комиссару лагеря, в УПВ и даже в правительственные органы СССР. Со всей очевидностью не было и речи об их освобождении согласно международному праву после окончания военных действий. Их будущее являлось внутренним делом сталинского руководства, и прежде всего НКВД, производным от курса на ликвидацию социально и политически активного слоя польского общества, устоев Польского государства.