По ту сторону рассвета - Ольга Чигиринская

И они сошлись, соприкоснулись как две открытые ладони, как земля и небо, как жизнь и смерть сходятся воедино, сливаясь в единое целое, но не смешиваясь; когда каждый становится иным, оставаясь собой — чудо, которому за долгие века эльдар не нашли объяснения. Когда покорность дает власть и силу, когда нежность разит наповал, когда каждое "я" растворяется в единственном «ты» и утверждает его превыше могуществ Арды.

И когда эти два «ты» снова расходятся в темноте, и лишь тела соприкасаются в последней ласке, наступает долгое мгновение покоя.

— Каждый раз, — прошептал Берен, и его дыхание обожгло ей шею, — я дивлюсь тому, как я посмел.

— Что же делается с храбрым рыцарем, когда он оказывается один на один с женой? Неужели она страшнее Саурона?

— Нет, — он перевернулся на спину, перевернув ее вместе с собой. — Но к ней нельзя подходить ни силой, ни хитростью, ни с оружием, ни с подкупом, ее не взять ни доблестью, ни подлостью — вот и думай тут, как быть…

— А храбрый рыцарь не умеет иначе?

Улыбка Берена стала печальной.

— Я знавал одного эльфа, который изыскал семь способов летать по небу. Но пришел его срок — и он отлетел так, как ему велела судьба, а не так, как сам хотел. Вот и я вроде него, — Берен выдохнул. — В конце концов думаешь — будь, что будет — и ложишься в чью-то ладонь.

— …И тот, в чью руку ты лег, обнаруживает себя сжимающим рукоять меча — и что ему делать с мечом?

— Разве меч может знать, что нужно с ним делать? Разве он может сказать?

— Помнится, ты разговаривал со своим мечом.

— Это был Дагмор… Мой новый меч — меч Келегорма; он молчит.

Берен положил руку Лютиэн себе на грудь и прижал ладонью сверху.

— Больше всего на свете я хочу забыть обо всем… Выпросить у леди Галадриэль немного земли, сделаться ее вассалом, построить дом и жить с тобой… Сеять хлеб, пасти овец и растить детей…

— Ты знаешь: что бы ты ни решил, я последую за тобой. Если ты хочешь прожить жизнь в уединении, со мной и нашими детьми — значит, такова и моя воля.

— О, да… Я могу пойти против воли всех королей Средиземья — но что я сделаю с тобой, когда ты ложишься мне в руку?

— А я — тоже меч?

— По-моему, да. И очень острый.

— Никогда о себе так не думала.

Прижав ее голову к своему плечу, он гладил ее волосы, пока она не уснула. Потом и сам забылся — коротким сном, который прервал рассветный холод.

Берен выбрался из-под одеяла, поежился и влез в нижнее платье. Для прогулки на задний двор сошло бы, но Берен, направившись к дверям, остановился на середине комнаты, вернулся к лавке, где была разложена его одежда и надел ее всю — и верхнюю рубаху, и эльфийский полукафтан без застежек, подпоясался и плащ перебросил через руку. Вышел за двери и встретил изумленный взгляд Хуана.

— Береги ее, — тихо сказал Берен.

Пес поднялся со своей лежанки, подошел к человеку и, легко подпрыгнув передними лапами, положил их Берену на плечи так, что головы оказались вровень. Золотые глаза смотрели с укоризной.

— Я не могу иначе, пес богов. Я, как и ты, не выбираю, подчиняться или нет, а выбираю только — кому.

Хуан отпустил плечи Берена, сунул свою башку ему под руку для прощальной ласки и тихо вошел в спальню, лег, свернувшись у изножия кровати.

Берен вздохнул и закрыл дверь. Спустился в оружейную палату и снял со стены меч — длинный, узкий клинок с восьмиконечной адамантовой звездой и золотыми языками пламени в перекрестии гарды — тот, что подлинней и потяжелей. Феанор ковал его для более высокого Келегорма, и Берен выбрал его себе, потому что привык к более тяжелым клинкам.

— У тебя все еще нет имени, — сказал он, сжимая тисненые ножны. — А я так и не придумал, какое бы тебе подошло…

Он вспомнил, как горело закатное солнце на этом лезвии, когда Келегорм хотел поразить его в лицо, и усмехнулся.

— Нарсил, вот как я буду тебя звать.

Он перепоясался этим мечом, пошел на кухню; ему было мало нужно, так — краюха вчерашнего хлеба на утро, да кружка воды. В Доме Княгини он думал подготовиться к дороге по-настоящему. Вышел из кухни через задний ход, прогулялся по обычному утреннему делу и пошел в конюшню.

Оба коня были там — высокие, длинноногие жеребцы, оба смешанной породы, как и Митринор, но с большей примесью валинорской крови. Берен взнуздал и оседлал того, что был потемнее, вывел из стойла и, повернувшись к выходу, увидел в дверях высокого эльфа.

— Лорд Келеборн, — человек слегка поклонился.

— Судя по мечу, ты собрался не на прогулку, — эльф вошел в конюшню и оперся о столб перегородки между денниками.

— Сегодня ночью, лорд Келеборн, я понял, что не могу здесь оставаться. Это место искушает меня своим покоем, еще несколько дней — и, кажется, я никогда не смогу ни на что решиться.

— А на что именно ты решился?

— Я должен принести государю Тинголу его свадебный выкуп.

— Если ты отправляешься на честное дело — почему уходишь тайно?

— Потому что прощания тяжело мне даются. Я оставляю свою кожу и плоть, как на железе в мороз.

— Что ж, иди… Скажешь ли ты мне какие-нибудь слова, которые я мог бы передать… тем, кого ты покидаешь?

Берен немного подумал, опустив голову.

— Нет, — сказал он наконец. — Соловушке я все сказал, что был должен, твоей леди — тоже… Благодарю тебя, лорд Келеборн.

— Тогда прощай, — коротко кивнул эльф. — Или мы опять не в последний раз видимся?

— Я надеюсь, — Берен вывел коня на двор и вскочил в седло.

Дортонионский тракт, заброшенный за десять лет войны, оживал. Покинув владения леди Галадриэль, Берен добрался до поселения горцев в Бретиле и, прибыв в имение Брегора, застал того в сборах. С новоявленной дочкой у него как будто все складывалось хорошо — ее дерзость не была старику в новинку, потому что потерянные сыновья покорностью не отличались, но и старик был кремень. Даэйрет, похоже, боялась его, но не очень. Теперь она была одета как горянка — в длинное нижнее платье из некрашеного льна и цветное верхнее, из дорогой тонкой шерсти. Берен с легким удивлением вдруг понял, что девчонка-то хороша собой. Совсем не то, конечно, что Морвен, которую звали Эльфийкой, так она была стройна и белолика. Даэйрет больше походила на Риан, после родов такие женщины обычно становятся толстушками. Но как раз против толстушек беоринги ничего не имели. Особенно против сероглазых чернобровых толстушек с тонкой кожей и красивыми округлыми губами.

Брегор купил своей названой дочери также маленькие серьги со вставленными гранатами — и Берен, похвалив их, с запозданием сообразил, что они куплены под гранатовую серьгу, подаренную Руско Айменелом: теперь Даэйрет носила ее подвеской на груди. Оба они мгновение-другое молчали об одном и том же, а потом глаза девчонки снова оказались на мокром месте, и Берен, обняв ее, прижал к себе, чтобы она могла незаметно утереть слезы и чтобы не заметила, как у него самого дрожат ресницы.