Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Что же касается пятисот восьмидесяти четырех тысяч франков, то сумма эта была объявлена оставленной Козетте по завещанию одним умершим уже лицом, пожелавшим остаться неизвестным. Первоначально капитал равнялся пятистам девяносто четырем тысячам франков, но из них истрачено было на воспитание девицы Эфрази десять тысяч франков, считая в том числе пять тысяч, уплаченные в монастырь. Капитал этот, хранившийся у третьего лица, назначено было вручить Козетте по достижении ею совершеннолетия или же при ее выходе замуж. Все это казалось весьма правдоподобным, в особенности же когда в доказательство к этому прибавлялось больше полмиллиона. Кое-что в этом рассказе казалось как будто несколько странным, но этого никто не замечал: глаза одного из заинтересованных были ослеплены любовью, а глаза остальных шестьюстами тысячами франков.

Козетта узнала, что она не была дочерью старика, которого она так долго называла отцом. Он приходился ей только близким родственником, а отцом был другой Фошлеван. Во всякое другое время это сильно огорчило бы ее, но в том состоянии блаженства, какое она переживала в этот момент, это только слегка ее омрачило, по ней пробежало точно облако, которое быстро сошло с ее чела. У нее был Мариус. Образ молодого жениха затмил образ старика-отца — это закон природы.

К тому же Козетта уже давно привыкла ничему не удивляться. Все, чье детство окружено таинственностью, всегда готовы ко всевозможным неожиданностям.

Несмотря на это, она все-таки продолжала называть Жана Вальжана отцом.

Сиявшая счастьем, Козетта была в полном восторге от дедушки Жильнормана. Действительно, он окружил ее таким вниманием, такими ласками и буквально засыпал подарками. В то время как Жан Вальжан хлопотал о том, чтобы создать Козетте прочное положение в обществе и обеспечить ее существование денежными средствами, господин Жильнорман заботился о ее свадебной корзинке. Ему доставляло особенное удовольствие устроить все как можно великолепнее. Он подарил Козетте платье из гипюра Бэнш, доставшееся ему по наследству от родной бабки.

— Прежние моды опять возвращаются, — говорил он, — старинные вещи производят фурор. Молодые девушки одеваются теперь точь-в-точь, как одевались старухи во времена моей юности.

Он опустошал громадные старинные комоды из красного кормандельского дерева с ящиками, не открывавшимися много лет.

— Надо посмотреть, — говорил он, — чем-то набиты эти старички?

И он с шумом выдвигал огромные ящики с платьями его жен, возлюбленных и бабушек. Он выбрасывал перед Козеттой китайскую тафту, камку, шелковые материи, затканный цветами муар, ярко-красный гродетур, шитые золотом индийские шали, которые можно стирать, штуки толстой двусторонней материи, генуэзские и алансонские кружева, старинные золотые парюры, шкатулки из слоновой кости с тончайшей резьбой, изображавшей батальные картины, уборы, ленты. Безумно влюбленная в Мариуса и полная бесконечной признательности к господину Жильнорману, Козетта мечтала о безграничном счастье в одеждах из атласа и бархата. Ей чудилось, будто серафимы поддерживают ее свадебную корзинку. Душа ее парила в небесной лазури на крыльях из малинских кружев.

Только одно восторженное состояние деда могло соперничать, как мы уже говорили, с упоением влюбленных. На улице Филь-дю-Кальвер царило нескончаемое ликованье.

Каждое утро дедушка дарил что-нибудь старинное Козетте. Всевозможные украшения во всем своем великолепии появлялись перед ней.

Однажды Мариус, который и в счастье охотно любил говорить о вещах серьезных, сказал по какому-то поводу:

— Деятели революции до такой степени велики, что они теперь уже приобрели то обаяние, какое много веков окружает имена Катона и Фокиона, и каждый из них представляется как бы воспоминанием о седой старине, точно антик…

— Муар-антик! — вскричал старик. — Спасибо, Мариус, ты сказал именно то, что мне было нужно.

И на другой же день великолепное муар-антиковое платье чайного цвета обогатило приданое Козетты.

Дедушка даже и из этих тряпок ухитрился извлекать тему для мудрых изречений.

— Любовь хороша, но к ней не мешает прибавить и это. Для полного счастья нужно и бесполезное. Счастье — это, так сказать, самое необходимое. Прибавьте к нему как можно больше всего того, что не составляет предмета первой необходимости. Вот вам сравнение: дворец и ее сердце, ее сердце и Лувр, ее сердце и версальские фонтаны. Дайте мне пастушку и постарайтесь сделать ее герцогиней. Приведите ко мне Филис с венком из васильков на голове и прибавьте к этому сто тысяч ливров ежегодного дохода. Разверните передо мной буколическую картину, но только покажите мне ее под мраморной колоннадой. Поверьте, я готов вести буколическую жизнь, но ничего не имею и против роскоши, против мрамора и золота. Счастье всухомятку похоже на сухой хлеб. Его едят, но для того чтобы пообедать, одного его недостаточно. Я хочу и всего остального, всего ненужного, всего, что кажется бесполезным, всяких излишеств, всего того, что ни на что не годится. Я, помнится, видел в Страсбургском соборе часы высотой с трехэтажный дом. Эти часы показывали время, или, вернее сказать, они были настолько милостивы, что показывали время и в то же время совсем не имели такого вида, что созданы специально для этого. Часы эти, пробив полдень или полночь, полдень — час солнца, полночь — час любви, или же какой угодно другой час, показывали вам луну и звезды, сушу и море, птиц и рыб, Феба и Фебу и целый длинный ряд предметов, выходивших из ниши, и двенадцать апостолов и императора Карла Пятого, и Эпонину, и Сабина, и бесчисленное множество маленьких позолоченных человечков, которые в довершение всего трубили еще в трубы. Прибавьте к этому еще очаровательную игру курантов, которой они неизвестно почему наполняют воздух при всяком удобном случае. Можно ли сравнить с ними простой обыкновенный циферблат, показывающий только одно время? Что касается меня, я всецело становлюсь на сторону больших страсбургских часов и предпочту их шварцвальдской кукушке.

Старик Жильнорман в особенности много толковал о свадьбе, и в его дифирамбах по этому поводу, как в зеркале, отражались взгляды и понятия XVIII века.

— Вы и понятия не имеете, как надо устраивать такие торжества. Вы не знаете, как сделать этот день днем величайшего торжества! — кричал он. — Ваш девятнадцатый век слишком слаб. Ему недостает размаха. Он не знает, что такое роскошь, что такое знатность. Он точно острижен наголо. Ваше среднее сословие безвкусно, бесцветно, безароматно, бесформенно. Хотите знать мечты ваших дам, когда они выходят замуж или, по-ихнему, пристраиваются: хорошенький, заново отделанный будуар, палисандровое дерево и коленкор. Дорогу! Дорогу! Господин Скряга женится на девице Грошиковой. Пышность и великолепие! К свечке прилепили целый луидор! Вот так времечко! Я желал бы убежать к Сарматам. Э! Я еще в 1787 году предсказывал, что все было потеряно в тот день, когда я увидал, как герцог Роган, принц Леон, герцог Шабо, герцог Монбазон, маркиз Субиз, виконт Туар, пэры Франции ехали в простых двуколках в Лоншан! Все это дало свои плоды. Люди нынешнего века дельцы, они играют на бирже, добывают деньги и скряжничают. Они заботятся о своей внешности и тщательно покрывают ее лаком, они всегда щегольски одеты, начисто вымыты, вычищены, выбриты, расчесаны, навощены, отполированы, натерты, безукоризненны, гладки, как отполированный булыжник, благоразумны, чисты до бесконечности. И в то же время — клянусь добродетелью моей возлюбленной! — на совести у них столько навоза и всякой грязи, что от нее отвернется даже коровница, сморкающаяся в руку. Я даже придумал девиз для этой эпохи: «Омерзительная чистоплотность». Не сердись, Мариус, позволь мне высказаться. Как видишь, я не говорю ничего дурного о народе. Я люблю народ, но, согласись сам, что я имею полное право уколоть буржуазию. Я ведь и сам такой же. Кто крепко любит, тот и бьет крепко. Поэтому-то я говорю совершенно открыто, что теперь люди хотя и женятся, но не умеют жениться. Если бы ты знал, с каким сожалением я вспоминаю о милой прелести прежних нравов. Я очень сожалею обо всем этом. Это изящество, это рыцарство, эти деликатные и вежливые манеры, эта веселящая сердце роскошь, которою каждый непременно обладал, эта музыка на свадьбах, симфония в высших слоях и барабан в низших, танцы, радостные лица пирующих, головоломные мадригалы, песни, ракеты, веселый смех, громадная фура, громадные банты из лент — вот что было тогда! Я с сожалением вспоминаю о подвязке новобрачной. Подвязка новобрачной — двоюродная сестра пояса Венеры. Из-за чего разгорелась Троянская война? Клянусь честью, из-за подвязки Елены. Из-за чего ведется борьба, почему божественный Диомед разбивает на голове Мерионея громадный шлем с десятью шишаками, почему Ахилл и Гектор награждают один другого такими ужасными ударами копий? Потому что Елена позволила Парису завладеть своей подвязкой. Подвязка Козетты дала бы Гомеру возможность создать «Илиаду». Он воспел бы в своей поэме такого же старого болтуна, как я, и назвал бы его Нестором. Друзья мои, в старину, в то чудное старое время женились по всем правилам науки: сначала подписывали как следует контракт, а потом устраивали пир. Как только уходил Куяс, на смену ему являлся Гамаш. И это очень просто — черт возьми! — потому что желудок — это такое, видите ли, животное, которое требует, чтобы ему непременно воздавалось должное, и которое хочет, чтобы и для него тоже была устроена свадьба. Ели в то время хорошо, и за столом у каждого была прекрасная соседка без косынки и с умеренно прикрытой шеей. О, как хорошо умели смеяться и как бывало весело в то время! Молодежь представляла собой настоящий букет, — молодой человек украшал себя веткой сирени или букетиком роз, воин превращался в пастушка, а если этот воин случайно оказывался драгунским капитаном, он умел найти средство устроить так, чтобы сделаться Флорианом. Все старались быть красивыми, все старались нарядиться в богатые костюмы с вышивками. Буржуа принимал вид цветка, а маркиз казался усыпанным драгоценными камнями. Тогда не носили ни штрипок, ни сапог. Тогда все были нарядны, блестящи, щеголеваты, в костюмах ярких цветов, все резвились, любили, кокетничали, что не мешало, однако, носить шпагу. Колибри тоже имеют клюв и когти. То была эпоха «Галантной Индии». С одной стороны, была деликатность, а с другой — великолепие и, клянусь честью, тогда умели веселиться. Теперь, наоборот, все стали серьезными. Буржуа стал скуп, а его жена жеманна. Ваш век — век несчастный. Вы изгнали бы граций за то, что они слишком сильно декольтированы. Увы! Теперь красоту прячут точно так же, как и безобразие. Со времени Революции все носят панталоны, даже танцовщицы, балаганная певица и та теперь должна быть серьезна. Вы не веселитесь, а священнодействуете. Вы хотите быть величественными. Вы рассердились бы, если бы вам нельзя было спрятать своего подбородка в галстук. Двадцатилетний мальчишка, вступая в брак, мечтает о том, чтобы как можно больше походить на Ройе-Коллара*. А знаете ли вы, к чему ведет эта мания величия. К тому, что все становятся ничтожеством. Запомните следующее: радость не только веселит, но и возвышает человека. Поэтому влюбляйтесь так, чтобы вам было весело, черт возьми! Делайте же так, чтобы и в самом деле видно было, что вы женитесь, когда вы вступаете в брак, пусть это будет лихорадочно, шумно, с треском и гамом счастья! Серьезность нужна в церкви — и только, но как только служба кончилась, тогда пусть целый вихрь волшебных сновидений закружит новобрачную. Брак должен нести в себе в одно и то же время и нечто величественное и языческое; церемония должна начаться в Реймском соборе и окончиться в пагоде Шантелу. Я прихожу в ужас при одной мысли о свадьбе без торжественной обстановки. Черт возьми! Поднимитесь на Олимп хоть в этот день по крайней мере. Будьте богами. Ах! Я понимаю, что можно желать быть сильфами, играть и смеяться, можно желать поразить блеском наряда, но не пресмыкающимися червями! Друзья мои, всякий новобрачный должен стать принцем Альдобрандини*. Пользуйтесь этой единственной минутой в вашей жизни, чтобы подняться вместе с лебедями и орлами в лазурную высь, рискуя завтра же снова погрузиться в лягушачье болото буржуазии. Не экономьте в расходах на свадьбу, не урезайте ее великолепия, не скупитесь на расходы в тот день, когда сами вы будете сиять счастьем. Расходы на свадьбу нельзя приравнивать к расходам по хозяйству. О, если бы только дали волю моей фантазии, это вышло бы восхитительно. Из кущи зеленых деревьев звучали бы скрипки. Вот моя программа: небесно-голубое и серебро. В празднестве приняли бы участие языческие божества, дриады и нереиды. Я создал бы подобие брака Амфитриты*, розовое облако, нимфы в изящных прическах, но совсем без костюмов, академик, подносящий богине четверостишия, колесница, влекомая морскими чудовищами: