Повести и рассказы - Аександр АБРАМОВ

– Теперь нет, – ответила весело, поставила ведро на асфальт возле Сеньки. – Я тебе помогать буду, тебе, ладно?

– Валяй!

И пошло-поехало, стена росла и впрямь как в сказке: за одну ночь – дворец. Только на кой нам дворец? Дворец нам держава за бесплатно построила, а мы лучше – стену, мы за нее дорого заплатили – кто чем! Впрочем, о цене уже говорено, не стоит повторяться… А вместо девицы-волшебницы, ускорению темпов весьма способствующей, у нас – обыкновенный паренек в куртке, типичный представитель юного поколения, славной смены отцов и дедов, никакой не фантом, наш с вами современник – школьник, пэтэушник, студент, работяга. Вон они, типичные, по двору носятся – кто с кирпичом, кто с лопатой, кто с ведром, в котором – песок, цемент или вода, три волшебных составных части сказки.

– Подноси! – кричат. – Замешивай! Клади!

Стену строим!

Столько лет всем колхозом возводили – пора бы и лбом в нее ткнуться…

Ровно в пять утра Алевтина Олеговна вышла во двор. Остановилась, глазам своим не поверила, спросила:

– Что это?

– Стену строим! – подскочил к ней давешний молодой человек.

– А стена в подъезде – тоже ваша работа?

– Почему наша? Ваша, общая… А высоко ли она забралась?

– До второго этажа. По лестнице спускаться трудно.

– Хорошо – успели! Через час-другой стена в квартиры прорастет – не войти, не выйти.

– А зачем? Зачем?

– Для лучшей коммуникабельности, – научно ответил молодой человек, – для удобства общения… А вы спешите, спешите, уважаемая Алевтина Олеговна, нам вашего тумана ох как не хватает…

– Был уже туман.

– Вечером-то? Не туман – так, намек. Зрячие поняли, слепые не заметили. Ваш муж, например… Ведь не заметил, нет?

– Нет.

– А надо, чтоб и слепые прозрели.

– Прозреть в тумане? Парадокс!

– Это ли парадокс!.. Вы байку слыхали? Безработных у нас нет, а уйма людей не работает; они не работают, а зарплату получают… Про такие парадоксы сейчас в газетах пишут, по телевизору – каждый день. А мы – без газет, мы – сами с усами. Тумана не видно? Мы его таким сотворим – никто шагу не сделает. А сделает – в стену упрется.

– Это больно, – тихо сказала Алевтина Олеговна. Молодой человек сделался серьезным, глупое свое ерничание прекратил. Так же тихо ответил.

– Прозревать всегда больно, Алевтина Олеговна, процесс это мучительный. Но – целебный. Сказано: увидеть – значит понять. Но как увидеть? Чтобы понять, надо глубоко-о смотреть, не в лицо – в душу. А тогда и стен не будет.

– Их еще сломать надо…

– Это уж кто сумеет, кто решится. Тоже, знаете ли, подвиг. А иные не захотят, так и жить станут – как жили.

– Как жили… – эхом откликнулась Алевтина Олеговна. Опомнилась, сказала решительно: – Я пойду.

– Идите, – кивнул ей молодой человек, – и помните: ваш туман станет катализатором. Вы только в окно его выпустите и можете быть свободной.

– Свободной? – невесело усмехнулась Алевтина Олеговна. – От чего свободной?

Молодой человек тоже усмехнулся, но – весело:

– От того, что в тумане увидите… Опять парадокс получается! Ну просто никуда без них…

Старик Коновалов кладку растил, а Павлик Топорин ему кирпичи подавал, раствор подносил. Ладно трудились.

– Хороший вы народ, мальцы, – сказал между делом Коновалов.

– Интересно, чем? – спросил Павлик. Весь он был в цементном растворе – и майка, и джинсы, и руки, и лицо. Даже волосы слиплись – не разодрать.

– Понимающий, – со значением изрек Коновалов.

– Что же это мы понимаем?

– Что жить открыто надо. Был бы поэтом, сказал бы: распахнуто.

Павлик засмеялся.

– Говорят: распахнуто жить – опасно. Вместе с хорошим всякая дрянь залететь может.

– А голова на что? Глаза на что? Дрянь, она и есть дрянь, ее сразу видно. У тебя в доме двери – настежь, ты ее и вымети, не храни.

– Неплохая метафора, – оценил Павлик.

– Не метафора это никакая, – сердито сказал Коновалов. – Житейское дело.

– А если житейское, чего ж не выметаем? Дряни накопили…

– А ты не копи.

– Совет принял. Но для меня что копить, что мести – все еще впереди. А сами-то вы как?

– Я, тезка, не копил. И сына тому учил, вот только…

– Не усек науку?

– Похоже на то.

– Почему?

– Понимаешь, тезка, мы в ваши годы такими же были – ну, сказано, распахнутыми. И Вовка мой, и Вовкины сверстники – тоже. Да только время – штука страшная, сопротивляться ему – большая сила нужна. Тебе сейчас сколько?

– Семнадцать.

– Немало.

– Что вы! Нас детьми считают.

– Дураки считают. Но я не к тому. За семнадцать лет сколько заборов тебе понаставили? С первых шагов: туда не ходи, этого нельзя, сюда не садись, там не стой, того не делай, сего не моги – целый лабиринт из «нельзя», мудрено выбраться. Вот ты и привык осторожничать: как бы чего не вышло…

– Не привык я!

– И молодец, вижу! А другие вон привыкают, еще и обживаются… Меня раз в школу позвали, как ветерана войны и труда: мол, расскажите, Пал Сергеич, о вашем героическом прошлом. Сидят передо мной пионерчики – чистые, глаженые. Рассказываю я им о чем-то, а сам подмечаю: они меня-то слушают, а сами нет-нет да на учительницу косятся. Та в ладоши захлопает, они – следом. Та сидит смирно – и они сидят. Дай, думаю, расшевелю, пусть посмеются. Война, она хоть и страшная гадина, а смешного тоже много было. А чего? Жизнь!.. Вспомнил я, как в сорок третьем, под Барановичами, фашист на нашу роту напал, когда мы спали. Не ждали нападения, разведка ничего не донесла, разлеглись кто как: кто одни сапоги снял, а кто и штаны с гимнастеркой. Лето, жара. Ну, фрицы и вмазали. Ротный орет: «Тревога? В ружье!» Мы – кто в чем был – автоматы в руки и в атаку… Так, босиком да в подштанниках, фашиста и отбросили. Вот ты рыгочешь сейчас, а пионерчикам тогда тоже весело было. Они – в смех, а учительница им: «Прекратить сейчас же! Как не стыдно! Война – это героизм, это каждодневный подвиг, и ничего смешного в истории товарища Коновалова я не вижу». Понял: она не видит. Значит, и они видеть не должны. И что ты думаешь? Стихли, заскучали… Жалко мне их стало – ну, до боли. Вырастут, что про войну нашу знать будут? Что она – каждодневный подвиг? Что мы – не люди, а какие-то каменные истуканы с памятников?.. Опять я не о том… Я к чему? Эти пионерчики уже застегнуты на все пуговицы. А дальше – больше. И их застегивают, и они ручонками помогают: так, мол, надо. Кому надо? Учительнице этой, мымре?.. Меня вон батька всего и учил: никогда не ври. Заставлять будут, а ты все одно не ври. Он сам по правде жил, да и я вроде… А тут – ты уж извини, тезка, – твоего деда назвать хочу. Может, не помнишь, давно дело было, чинил я Андрею Андреевичу его тачку, он рядом пасся. А тут ты бежишь: «Деда, деда, тебя к телефону». Ну, он и скажи, сердито так: «Я же тебя предупредил: всем говорить, что меня нет дома». Мелочь вроде, а тоже, знаешь, кирпичик…