Сорок 2 дня (ЛП) - Джорджия Ле Карр

Блейк хмурится.

— Раньше твой аппетит был намного лучше. Ты очень похудела. Почему?

Я пожимаю плечами.

— Прости. Еда великолепна, но я действительно больше не могу.

Он смотрит на меня, его вилка аккуратно лежит на тарелке, и он ждет объяснений.

Я опускаю глаза вниз на свои руки, они плотно сжаты в кулаки.

— В течение нескольких недель после случая с мамой, я не могла есть вообще. Каждый раз, когда я думала о еде, у меня перед глазами стоял, тот завтрак на столе. И потом похоже желудок словно сжался, и я могу есть только по чуть-чуть.

— Что за завтрак на столе?

Я сплетаю пальцы, они по-прежнему немного подрагивают. Я не никому не рассказывала, даже Билли, о том дне, когда открыла входную дверь и даже стены тихо кричали о моей маме. Я поднимаю на него глаза.

— В тот день у меня был назначен прием у врача. Мама хотела прийти, но я сказала ей: «Нет, у меня все в порядке.» Господи, лучше бы я никогда не произносила этих слов. Если бы только я держала свой рот на замке и позволила ей пойти со мной, она, возможно, была бы жива сегодня.

Я с сожалением качаю головой.

— Я все еще вижу ее лицо. «Ты уверена?» — спросила она меня. Даже тогда я могла бы сказать: «Хорошо, проходи, чтобы составить мне компанию.» Но я не сделала этого. Вместо этого я ответила: «Абсолютно. Останься дома и отдохни в больнице полно микробов.»

— Когда я вернулась домой и открыла входную дверь, позвав ее, она не ответила. Я прошла на кухню, и сразу поняла, что что-то не так, когда бросила взгляд на кухонный стол. Он должен был быть накрыт для обеда, но на нем все еще стояли остатки нашего завтрака. Нарезанные помидоры, лаваш, оливки, масло. И... мухи, — я закрываю рот рукой. — Мухи жужжали вокруг застывшей яичницы.

Я вижу перед своими глазами настолько четкое изображение этой застывшей яичницы, которое опять вызывает у меня тошноту, и я отодвигаю свою тарелку с едой подальше и пытаюсь выровнять дыхание. Я не собираюсь сообщать ему, что в тот же день у меня пропало молоко, ни осталось ни капли, чтобы кормить Сораба. Хорошо, что попалась доброжелательная женщина, через два дома, которая стала его кормилицей, пока я не покинула Иран.

Я смотрю на него, его глаза стали добрее и в них светиться понимание. В его мире с неограниченными денежными средствами и возможностями, почти все можно исправить, приложив немного усилий и способностей. Только этого он не может исправить. Даже он беспомощен перед лицом смерти.

— Она была невероятно чистым человеком. Я чувствовала, что произошло что-то ужасное. Мама пошла в магазин напротив, чтобы купить себе сахар для кофе и попала под колеса, переходя дорогу у нашего дома. В течение многих недель, я просыпалась от снов, в которых все время что-то летело или кружило над моей едой. Возможно, это был просто шок, как быстро мухи захватили мамину кухню, после ее неустанных усилий держать их подальше и сохранять в чистоте.

Моя грудь поднимается, и из горла вырывается тихий всхлип. О, нет, конечно, я не собираюсь снова впадать в истерику. Я пытаюсь проглотить, готовый вырваться еще один всхлип, но по моим щекам уже текут слезы. Я чувствую взгляд официанта, уставившегося на меня, и Блейк тянется к моей руке.

— Извини, — говорю я, сжимая его руку. — Я знаю, это пройдет, и все такое, но пока я просто не могу забыть свою потерю.

После обеда мы возвращаемся в палаццо, которое принадлежит семье Блейка. Словно припорошенный льдом с филигранью из белого камня трехэтажный палаццо напоминает мне свадебный торт. Внутри он так же прекрасен, как и любой дворец, с поблескивающей мозаикой, с мраморными статуями людей, с золотыми статуями зверей, с фресками, украшавшими потолки, с бесценным антиквариатом, и в довершение такого величия является великолепный золотой звонок, висящий на красном шнуре, и слуги, одетые в ливреи.

Джерри сидит на балконе под зонтиком с Сорабом, который визжит от восторга при моем появлении. Вторую половину дня я провожу на балконе с моим сыном. Для меня это такое удовольствие, жалко, что последнее время оно стало для меня немного редким. Я понимаю, что никогда не забуду этот день.

Вечером поднимаюсь на верхний этаж. Странное место. Гладкая мраморная лестнице прямо ведет к ванне, стоящей на золотых лапах с когтями, в центре этого огромного помещения. Я снимаю пеньюар и опускаюсь в душистую воду. Здесь слуги передвигаются почти бесшумно, словно призраки, они скрыты и невидимы. Я даю отдых моей голове, положив ее на теплый мрамор.

Высоко прямо передо мной словно темный мираж сводчатая крыша, с которой на железной цепи, свешивается стеклянная люстра непревзойденной красоты. Она сделана из множественного стекла ручной работы, скрученного и превращающегося в великолепные кристаллические подсвечники, в которых стоят настоящие свечи. Блейк рассказал мне, что люстра была когда-то сделана для Церкви Санта-Мария-Делла-Пьета, но один из его легкомысленных предков приобрел ее для себя. Он хотел смотреть на произведение искусства, когда купался — на сотню бриллиантовым плодов и хрустальных слезинок.

Я смотрю на них с благоговением. Каждая хрустальная капля находится на определенном месте и расстоянии от свечи, которая горит трепещущим огнем, и имеет разную форму, чтобы передавать свечение каждому уголку, в который они захватывают мерцающее пламя и отражают внутри своих призм.

Блейк появляется в дверях, и продолжает стоять в тени, отбрасываемой светом свечей. Какое-то время стоит полная тишина, и в воздухе витают только лишь дикие эмоции, заставляющие мои щеки гореть.

— Я мечтал увидеть тебя в этой ванной под этой люстрой, — хрипло говорит он, двигаясь к ванне, забирая мочалку из моих рук, и начинает тереть мне спину.

Я чувствую его рот сзади на шее, и вечерняя щетина царапает мою кожу. Мурашки поднимаются по моей обнаженной спине, голова мгновенно откидывается назад, предоставляя ему мое горло. Он мягко и нежно целует мою шею. Его сильные руки ласкают мои груди. Желание поднимается внутри меня, я хочу почувствовать его глубоко в себе, но он слегка покачивает головой.

— Нет, у меня другие планы на сегодняшний вечер, — он встает и приносит полотенце. Я поднимаюсь, и мыльная пена стекает с тела, в надежде, что он переменит свое решение. Его глаза темнеют, но он молча аккуратно закутывает меня в полотенце и заключает в свои объятия.

— Я люблю тебя, — говорю я.

Он замирает, и в его глазах мелькает какая-то неописуемо прекрасное чувство.

— Я знаю, — нежно говорит он. — Именно это заставляет меня существовать.