История моей матери - Семен Бронин

Дорио и Фоше засмеялись.

- Видали? - Гюйо не стал обижаться на нее: он приехал не за этим.-Отбрила по первому разряду. Но кого-то ты все-таки знаешь? Хотя бы по фамилии.

- Кого-то знаю.- Рене образумилась и отступила.

- И кого же?

- Мориса Тореза и Жака Дюкло.

- А Кашена?

- И Кашена тоже.

- Наверно, и Дорио?

- С Дорио мы, считайте, приятели,- сдерзила Рене, вспомнив про раздоры, царящие в партии, и наживая себе врага в лице Гюйо, своего руководителя по комсомолу. Дорио и Фоше снова засмеялись, а Дуке покачал головой:

- Что ты со мной делаешь? Что обо мне люди подумают?

- Да ничего они не подумают! - вступился за Рене Дорио.- Испугался, что она партийных фамилий не выучила? Или что у меня в приятельницах? У нее память, может, такая - не на фамилии, а на лица. Кого видит, того и запоминает. Верно, Рене? И вообще - в ней порода чувствуется, я это с самого начала сказал. Тебе, Дуке, этого не понять: ты всю жизнь будешь за фамилиями следить, кто кого подсидел, а ей на это наплевать. Ей суть важна, а не частности. Ладно, давайте к делу перейдем. Нам сегодня, насколько я понимаю, всем достаться может. Но и не делать ничего тоже нельзя. До сих пор все им спускаем - на шею садятся. У нас в Сен-Дени недавно парижский кюре вылазку устроил - с демонстрацией прошел с правыми лозунгами: новая, видите ли, спортивная организация, под церковными хоругвями. Мы не сразу сообразили! Когда опомнились, они уже в грузовики садились, со своими транспарантами. Чтобы по Сен-Дени правая манифестация прошла? Да это год назад и в страшном сне не могло присниться!

- Революционная активность на спаде,- согласился с ним Гюйо.- Поэтому и созвали конгресс в Клиши. Сейчас, как никогда, важно единство.

- Золотые слова,- сказал Дорио с неопределенностью в голосе, а Фоше закончил за него:

- Только каждый понимает их по-своему.

- К этому мы еще вернемся,- обещал Гюйо.- Пока что надо заняться текущим моментом...

Текущий момент выглядел так. Мэр Клиши, одного из предместий красного пояса Парижа, человек, близкий к коммунистам, отдал свой Дом праздников под конгресс, посвященный подготовке к Дню первого августа. Префект дважды указывал ему на недопустимость подобного использования муниципальных помещений - мэр пропустил мимо ушей эти предупреждения. Теперь, за день до съезда делегатов пришло письмо, форменным образом запрещающее проведение его в названном здании. Стенка на стенку - партия решила не отступать; полиция приняла собственные меры; коммунисты Клиши известили товарищей об опасной концентрации сил порядка на ближних подступах к городу. Политбюро решило принять вызов. Гюйо хотя и остановился в нейтральном девятом районе, но на деле приехал за подмогой в Сен-Дени, куда немного не доехал: люди здесь были настроены решительно, и имелась мобильная группа боевого прикрытия, которую возглавлял тот самый Любэ, который собственноручно побил Фонтеня - бывшего социалиста, не захотевшего расстаться с прежними иллюзиями и привычками...

На следующий день Рене не пошла в лицей: было не до этого. В автомобиль, принадлежавший мэрии Сен-Дени, влезло семь человек: партийное руководство района и города и с ними Гюйо - сзади ехал грузовик с боевиками Любэ. Рене сильно сжали на заднем сиденье. В руках она держала сумку с бинтами: ее взяли с собой не только как вожака комсомола, но и как сестру милосердия.

- Может, на колени к кому-нибудь сядешь? - беззлобно пошутил Дорио.

- Обойдусь без этого,- запальчиво возразила она.- Я конечно отдаю себя партии, но кое-что и себе оставлю! - И все рассмеялись, будто она сказала что-то очень забавное - что именно она сама не знала, поскольку возразила, не подумав, по наитию.

- С тобой, Рене, ухо востро надо держать. Не знаешь, чего ждать от тебя.

- L'enfant terrible.- Гюйо точил на нее зуб за вчерашнее.

- Тогда уж лучше la fille terrible,- сказала она, входя в роль острослова, и они снова, привычно уже, засмеялись, но оставили ее затем в покое и перешли к тому, что интересовало их куда больше: как далеко пойти в предстоящей схватке с полицией, чтоб не залезть в нее с головою.

(Если перевести игру слов на язык родных осин, то Гюйо сказал ей, что она "ужасный ребенок", а она возразила, что хотела бы быть "страшной красавицей" - или что-то в таком же роде.)

Площадь перед Домом праздников Клиши была запружена людьми и оцеплена полицией: чинами в мундирах и людьми в штатском, которых было не меньше, чем первых, и которые выдавали себя тем, что слишком безразлично и рассеянно оглядывались по сторонам или, напротив, чересчур сосредоточенно глядели перед собой, держа под непрерывным наблюдением то, что делалось у них сбоку. Наряд конных гвардейцев перекрывал доступ в Дом праздников: там стоял префект, прибывший из Парижа. Коммунисты толпились на противоположной стороне площади - между ними и полицией сновали наиболее непостоянные и подвижные, ртутные, элементы: любопытствующие и самые отчаянные. Среди последних Рене, стоявшая рядом с партийными деятелями, увидела Мишеля. Он тоже ее заметил, но не спешил подойти ближе: расхаживал по площади с торжественным и мрачным видом и вел себя так, будто один был на площади. Рене сама подошла к нему.

- Я здесь со вчерашнего вечера,- объявил он ей.- Площадь наизусть выучил. Истоптал вдоль и поперек. Это классовая борьба в действии.

- Что ты имеешь в виду? - спросила она: он изъяснялся слишком коротко как телеграф или как кондуктор, объявляющий остановки.

- Не видишь, сколько полицейских? Я их всех на версту чую. Они как я: с утра место заняли. Вместе торчим. Меня, наверно, за своего приняли: никто не спрашивает - будто так и надо. О если б они знали, как я их ненавижу!

- За тебя дома беспокоиться не будут? - Все женщины мыслят одинаково, и Мишель ответил ей по-мужски:

- Дома?! Что я там не видел? Отцовской библиотеки и его менторства? Разве сравнишь с этим?..- и обвел взглядом площадь.- Знаешь, чем я сейчас занят?

- Нет.

- И не догадаешься. Строю план сражения. Между нами и полицией. Куда пойдет правое крыло, куда левое. Вот там я бы поставил боевую группу и ударил бы ею по полиции. В моем ранце, Рене, жезл фельдмаршала. А дом? повторил он пренебрежительно.- Пусть привыкает к моему отсутствию. Смотри, что-то задвигалось! Может, и правда дело дойдет до потасовки!..

Площадь и в самом деле пришла в движение. К префекту направилась делегация мэров красных предместий: чтоб вести с ним спор на надлежащем уровне. Первым был Вильморен, гладкий, упитанный и хорошо одетый мэр Сен-Дени, который умел ладить со всеми - и с рабочими, ценившими его за представительность и вальяжность, и с префектурой и прочей бюрократией, которая чувствовала в нем лицемера, какими по большей части были сами. Он взял на себя ведение переговоров: другие были не столь авторитетны и самонадеянны.

- Статья одиннадцатая "Декларации прав человека и гражданина",-вкрадчиво и убедительно втолковывал он префекту,- гласит: "Свободное сообщение мыслей и мнений - одно из наиболее ценных прав человека, поэтому каждый гражданин может излагать свои мысли свободно в устном и письменном виде..."

- "но должен отвечать за злоупотребление этим правом в случаях, предусмотренных законом",- прервал его префект, заканчивая за него статью.-Я знаю Декларацию, Вильморен.

- "Должен отвечать",- согласился тот не колеблясь.- И мы ответим после проведения конгресса, если в чем-то окажемся неправы. Заплатим штрафные санкции. Но вы не можете препятствовать нам в осуществлении права, предусмотренного конституцией. Мы заранее сообщили о проведении митинга.

Префект покосился на него: до этого он смотрел на площадь - там, а не в разговоре с мэром, решалась судьба дня.

- Уже не конгресс, а митинг?.. В любом случае - муниципальные здания существуют не для проведения политических акций, а для нужд округа,- отрубил он.- Мы тоже сообщили вам об этом заранее.

- И хочется вам драки, префект? - спросил уже иным, бретерским, тоном красный мэр.- Ею ведь все кончится.- Но префект был непреклонен:

- Я знаю это. У меня и на это есть полномочия. Мы к драке готовы...

Вильморен со товарищи вернулись на другой конец площади, на исходные позиции. Здесь переговорщики разделились. Вильморен подошел к Дорио, стоявшему слева, среди ближайших соратников, двое других - к группе, обособившейся справа: здесь был Морис Торез, числившийся первым лицом в партии. Это был невзрачного вида человек с неяркой, чисто рабочей внешностью, который, однако, все более возвышался в Политбюро - видимо, как раз благодаря своей неприметности: в темные, смутные времена, какие переживала тогда Французская компартия, ценятся как раз неброские люди, ничем среди других не выделяющиеся. Он тоже был окружен советниками, но в отличие от группы Дорио, где происходил заметный обмен мнениями и где была живая жестикуляция, здесь разговор шел незаметно, почти беззвучно, короткими репликами в сторону, a parte. Руководители враждовали между собой почти в открытую и не могли сойтись для принятия решения - функцию связующего звена вновь взял на себя главный комсомолец Гюйо, челноком заходивший между ними, от одного полюса к другому.