Компонент - Али Смит

Никакого всеобщего веселья и смеха, обычных при таких развлечениях.

Этот явный раскол означает, что ей нужно поскорее отсюда выбираться, иначе придется взять на себя вину за то, в чем она не виновна, чтобы они смогли проделать все это снова с подлинным удовольствием – в отместку за то, что не получили достаточного удовольствия в первый раз или были вынуждены даже устыдиться этого казуса.

Когда ей освобождают руки, она сразу же идет к колодцу охладить ожог. Но из-за боли не может потянуться, чтобы набрать воды.

Три девушки проталкиваются сквозь толпу, чтобы ей помочь. Она ложится навзничь на землю и руководит ими.

Одна поднимает ведро и наливает воду в горшки. Пока другие льют воду на ожог, первая набирает еще воды, чтобы снова наполнить опорожненные горшки.

Одна из девушек – Кристин Гросс.

«Это моя двоюродная, – говорит Кристин Гросс, показывая на девушку, перевесившуюся далеко через край колодца, чтобы забросить ведро. – А это родная».

Кристин Гросс и ее сестра сидят вместе с ней на мокрой земле, в пролитой и проливаемой воде, и льют воду на ожог, а народ все не расходится по домам, и люди надсмотрщика принимаются его разгонять. Девочки отправляются на ферму Гроссов. Но отец Кристины Гросс говорит, что она ведьма и ей нельзя входить в дом.

Кристин Гросс отводит ее вместо этого на конюшню: лошади ее знают и кивают ей – ну еще бы, ведь она помогала подковывать их каждый сезон почти половину своей жизни. Кристин Гросс нарезает лук и прикладывает кусочки к обожженному месту. Она сама, а также ее родная и двоюродная сестры сидят вместе с девочкой у ног серой лошади Гром и учат девочку, пока их не заставляют вернуться в дом, словам песни о том, как этот город был давным-давно сожжен дотла – почти двадцать лет назад, задолго до того, как все они родились.

Она уходит, как только начинает светать. У ворот фермы ее дожидается узелок с двумя пирогами и семью яблоками.

Как только она отходит подальше от дороги, появляется птица и, широко расставив крылья, молча подлетает к ней под небесами, по-над спелыми колосьями.

Но у дверей рыщет волк. Приходит осень, уже неся в руках зиму.

Как-то вечером девочка ждет в сумерках, пока новый кузнец пробьет у Шеклоков комендантский час и, перейдя через двор, пойдет к тому старому дому, где Энн Шеклок рассказывала ей легенды о святом Элигии и Вулкане, а Джек Шеклок научил ее той песне.

Когда новый кузнец замечает ее там, в полумраке, лицо его резко бледнеет, он пускается наутек, словно кролик, и добегает до самого конца улицы.

Это хорошо.

На следующий день она идет в город, в котором пела песню на ярмарке. Кузница – одно из самых первых строений на пути. Девочка дожидается у дороги, пока кузнец пробьет комендантский час.

Выйдя из кузницы и заметив, как она дожидается, он знаком показывает, что заметил ее. Поворачивается и снова отпирает дверь кузницы, заходит внутрь и закрывает ее за собой. Выйдя обратно, он несет что-то в руках.

Он переходит дорогу и направляется к ней. Отдает ей ее молоток, клещи и кремни.

«Тебе нужна работа?» – говорит он.

«Нет, – говорит она. – Спасибо».

«Я тебя возьму», – говорит он.

«Вы добрый, – говорит она. – Нет, но спасибо».

«Приходи и работай здесь, когда тебе надо, – говорит он. – Пока я здесь – добро пожаловать».

«Я не приду, – говорит она. – Спасибо».

Она отступает от дороги к деревьям.

Теперь она свободна как птица.

Она может идти куда угодно, до тех пор, пока сможет выжить.

А еще у нее есть новая песня для пения – про городок, охваченный пламенем. Это просто песня, но в ней рассказывается о том, на что способен огонь и что чего стоит, когда огонь берет что-нибудь и сжигает, оставляя лишь пепел, и девочка может петь ее, словно сама песня и есть огонь, может наполнять ее жаром, чтобы она ослепительно разгоралась, а затем угасала.

Что происходит дальше?

Она идет и снова находит артистов?

Она следует по маршруту туда, где в этом году еще должны проходить местные ярмарки, чтобы увидеть, как артисты разыгрывают свою историю на рыночных или ярмарочных площадях перед народом в обмен на деньги, еду и ночлег в тепле?

Ей дадут роль в той истории, о которой они рассказывали?

Бедная безумная девочка, погубленная местью и утратой.

Молодой человек в ярости от того, что не в силах ничего изменить и не знает, жить ему или умереть.

Когда на помосте она сражается мечом со злодеями, то сходит ли толпа на ярмарке с ума от восторга, видя, как она превосходно фехтует?

Скорее всего, да, ведь она всегда хорошо владела своими ремесленными орудиями, словно дополнительными руками, вдобавок к своим и без того умелым рукам, и теперь она понимает, насколько умело и искусно тонкокостная птица пользуется своим длинным и очень крепким клювом.

По-прежнему ли птица следует за ней на безопасном расстоянии в летние месяцы, когда она бывает в мире, густо населенном людьми? Или наконец счастливо упорхнула в мир других птиц?

Оставляет ли она в холодные месяцы мир, населенный людьми, чтобы пойти и встать на берегу, где собираются птицы, похожие на ее птицу, чтобы посмотреть: вдруг одна из них поднимет голову, повернет ее, покинет стаю и бесстрашно направится к ней?

Я не буду рассказывать вам, что случилось в самом конце с девочкой, помимо того, что она пошла путем всех девочек.

Это же касается и птицы: ничего, кроме того, что в самом конце она пошла путем всех птиц.

Если хоть что-то из этого когда-нибудь происходило, если кто-то из них вообще существовал.

Так или иначе, вот они обе перед вами.

А теперь на краткий, как вспышка от искры, миг перенесемся в 1930-е годы, в Ирландию:

девочка, которая станет моей матерью, наконец-то пришла к дому врача. Она стучит в огромную закрытую дверь.

Кто-то открывает одну дверь за другой по ту сторону закрытой двери, а затем открывает входную.

Это экономка.

Она смотрит с верхней ступеньки на мою мать, переминающуюся с ноги на ногу.

– Чего тебе?

– Нам нужен врач для моей сестры, пожалуйста.

– Деньги есть?

– Денег нет.

Экономка говорит ей, что врач ужинает и его нельзя беспокоить. Она обещает передать врачу.

Когда моя мать добралась домой, сестра уже умерла.

Этот врач приходит на следующий день поздно вечером. Он говорит матери и отцу моей матери: если они кому-нибудь скажут, что он не пришел тотчас же помочь их девочке, он донесет властям, что они мятежники.

Два дня спустя им приходит счет за визит этого врача.

Эту последнюю часть истории рассказывает мне отец.

Раньше я об этом не знала.

Он рассказывает запинаясь, урывками, и так, будто долго ждал.

Я звоню по телефону, который держу перед собой, виртуально навещая его в больнице из своей кухни. Сначала со мной говорит врач в маске и с лицевым экраном. Она говорит, что он по-прежнему в критическом состоянии, но дела уже гораздо лучше. Я благодарю ее. Затем Виола в маске и с лицевым экраном ставит перед ним больничный айпад. Я благодарю ее. Я благодарю их за все, поскольку в целом и в частности все это какое-то чудо.

Теперь он обсуждает сквозь маску с айпадом – со мной – такую близкую мне историю, о которой я даже не догадывалась.

– Значит, они все же были мятежниками? – спрашиваю я после его рассказа.

– Были?… – говорит он.

Он закрывает глаза и щурится. С ответами у него пока еще туговато.

Меня передергивает от собственной тупости. Я беру телефон и снова показываю ему собаку в корзине.

– Ужасно хочет гулять, – говорю я. – Поведу ее, как только смогу.

– Значит, пока еще у меня, – говорит он. – Это хорошо. Будь как дома.

Так мы и начали разговор несколько минут назад: я показала ему собаку на подстилке, собака услышала его голос, встряхнулась, а затем озадаченно уставилась в телефон. Он сказал: ты пока еще у меня, это приятно, я сообщила ему о нежданных гостях у меня самой, и он сказал:

– В гостях. Гостеприимная ты моя.