Том 3. Поэмы 1828-1834 - Михаил Лермонтов

Аул Бастунджи*

Тебе, Кавказ, — суровый царь земли —Я снова посвящаю стих небрежный:Как сына ты его благословиИ осени вершиной белоснежной!От ранних лет кипит в моей кровиТвой жар и бурь твоих порыв мятежный;На севере в стране тебе чужойЯ сердцем твой, — всегда и всюду твой!..

Твоих вершин зубчатые хребтыМеня носили в царстве урагана,И принимал меня лелея тыВ объятия из синего тумана.И я глядел в восторге с высоты,И подо мной, как остов великана,В степи обросший мохом и травой,Лежали горы грудой вековой.

Над детской головой моей венцомСвивались облака твои седые;Когда по ним гремя катался гром,И пробудясь от сна, как часовые,Пещеры окликалися кругом,Я понимал их звуки роковые,Я в край надзвездный пылкою душойЛетал на колеснице громовой!..

Моей души не понял мир. ЕмуДуши не надо. Мрак ее глубокойКак вечности таинственную тьмуНичье живое не проникнет око.И в ней-то недоступные умуЖивут воспоминанья о далекойСвятой земле… ни свет, ни шум земнойИх не убьет… я твой! я всюду твой!..

Глава первая

Между Машуком и Бешту, назадТому лет тридцать, был аул, горамиЗакрыт от бурь и вольностью богат.Его уж нет. Кудрявыми кустамиПокрыто поле: дикий виноградЦепляясь вьется длинными хвостамиВокруг камней, покрытых сединой,С вершин соседних сброшенных грозой!..

Ни бранный шум, ни песня молодойЧеркешенки уж там не слышны боле;И в знойный, летний день табун степнойБез стражи ходит там, один, по воле;И без оглядки с пикой за спинойДонской казак въезжает в это поле;И безопасно в небесах орел,Чертя круги, глядит на тихий дол.

И там, когда вечерняя заряБледнеющим румянцем одеваетВершины гор, — пустынная змеяИз-под камней резвяся выползает;На ней рябая блещет чешуяСеребряным отливом, как блистаетРазбитый меч, оставленный бойцомВ густой траве на поле роковом.

Сгорел аул — и слух об нем исчез.Его сыны рассыпаны в чужбине…Лишь пред огнем, в туманный день, черкесПорой об нем рассказывает нынеПри малых детях. — И чужих небесПитомец, проезжая по пустыне,Напрасно молвит казаку: «Скажи,Не знаешь ли аула Бастунджи?»

В ауле том без ближних и друзейКогда-то жили два родные брата,И в Пятигорье не было грознейИ не было отважней Акбулата.Меньшой был слаб и нежен с юных дней,Как цвет весенний под лучом заката!Чуждался битв и крови он и зла,Но искра в нем таилась… и ждала…

Отец их был убит в чужом краю.А мать Селим убил своим рожденьем,И, хоть невинный, начал жизнь свою,Как многие кончают, преступленьем!Он душу не обрадовал ничью,Он никому не мог быть утешеньем;Когда он в первый раз открыл глаза,Его улыбку встретила гроза!..

Он рос один… по воле, без забот,Как птичка, меж землей и небесами!Блуждая с детства средь родных высот,Привык он тучи видеть под ногами,А над собой один безбрежный свод;Порой в степи застигнутый мечтамиОдин сидел до поздней ночи он,И вкруг него летал чудесный сон.

И земляки — зачем? то знает бог —Чуждались их беседы; особливоПаслись их кони… и за их порогПереступали люди боязливо;И даже молодой Селим не мог,Свой тонкий стан высокий и красивыйВ бешмет шелко̀вый праздничный одев,Привлечь одной улыбки гордых дев.

Сбиралась ли ватага удальцовОтбить табун, иль бранною забавойПотешиться… оставя бедный кров,Им вслед, с усмешкой горькой и лукавой,Смотрели братья, сумрачны, без слов,Как смотрит облак иногда двуглавый,Засев меж скал, на светлый бег луны,Один, исполнен грозной тишины.

Дивились все взаимной их любви,И не любил никто их… оттого ли,Что никому они дела своиНе поверяли, и надменной волиСклонить пред чуждой волей не могли?Не знаю, — тайна их угрюмой долиТемнее строк, начертанных рукойПрохожего на плите гробовой…

Была их сакля меньше всех других,И с плоской кровли мох висел зеленый.Рядком блистали на стенах простыхАркан, седло с насечкой вороненой,Два башлыка, две шашки боевых,Да два ружья, которых ствол граненый,Едва прикрытый шерстяным чехлом,Был закопчен в дыму пороховом.

Однажды… Акбулата ждал СелимС охоты. Было поздно. На долинуТуман ложился как прозрачный дым;И сквозь него, прорезав половинуКосматых скал, как буркою, густымОдетых мраком, дикую картинуРодной земли и неба красотуОбозревал задумчивый Бешту.

Вдали тянулись розовой стеной,Прощаясь с солнцем, горы снеговые;Машук, склоняся лысой головой,Через струи Подкумка голубые,Казалось, думал тяжкою стопойПерешагнуть в поместия чужие.С мечети слез мулла; аул дремал…Лишь в крайней сакле огонек блистал.

И ждет Селим — сидит он час и два,Гуляя в поле, горный ветер плачет,И под окном колышется трава.Но чу! далекий топот… кто-то скачет…Примчался; фыркнул конь, заржал… СперваСпрыгнул один, потом другой… что это значит?То не сайгак, не волк, не зверь лесной!Он прискакал с добычею иной.

И в саклю молча входит Акбулат,Самодовольно взорами сверкая.Селим к нему: «Ты загулялся, брат!Я чай, с тобой не дичь одна лесная».И любопытно он взглянул назад,И видит он: черкешенка младаяСтоит в дверях, мила как херувим;И побледнел невольно мойСелим.

И в нем, как будто пробудясь от сна,Зашевелилось сладостное что-то.«Люби ее! она моя жена! —Сказал тогда Селиму брат. — ОхотойРодной аул покинула она.Наш бедный дом храним ее заботойОтныне будет. Зара! вот мояОтчизна, всё богатство, вся семья!..»

И Зара улыбнулась, и устаХотели вымолвить слова привета,Но замерли. — Вдоль по челу мечтаПромчалась тенью. По словам поэта,Казалось, вся она была слита,Как гурии, из сумрака и света;Белей и чище ранних облаковЯвлялась грудь, поднявшая покров;

Черны глаза у серны молодой,Но у нее глаза чернее были;Сквозь тень ресниц, исполнены душой,Они блаженством сердцу говорили!Высокий стан искусною рукойБыл стройно перетянут без усилий;Сквозь черный шелк витого кушакаБлистало серебро исподтишка.

Змеились косы на плечах младых,Оплетены тесемкой золотою;И мрамор плеч, белея из-под них,Был разрисован жилкой голубою.Она была прекрасна в этот миг,Прекрасна вольной дикой простотою,Как южный плод румяный, золотой,Обрызганный душистою росой.

Селим смотрел. Высоко билось в немВстревоженное сердце чем-то новым.Как сладко, страстно пламенным челомПрилег бы он к грудям ее перловым!Он вздрогнул, вышел… сумрачен лицом,Кинжал рукою стиснув. — На шелковомКовре лениво Акбулат лежал,Курил и думал… О! когда б он знал!..

Промчался день, другой… и много дней;Они живут как прежде нелюдимо.Но раз… шумела буря. Всё чернейУтесы становились. С воем мимо,Подобно стае скачущих зверей,Толпою резвых жадных псов гонимой,Неслися друг за другом облака,Косматые, как перья шишака.

Очами Акбулат их провожалЗадумчиво с порога сакли бедной.Вдруг шорох: он глядит… пред ним стоялСелим, без шапки, пасмурный и бледный;На поясе звеня висел кинжал,Рука блуждала по оправе медной;Слова кипели смутно на устах,Как бьется пена в тесных берегах.

И юноше с участием живымОн молвил: «Что с тобой? — не понимаю!Скажи!» — «Я гибну! — отвечал Селим,Сверкая мутным взором, — я страдаю!..Одною думой день и ночь томим!Я гибну!.. ты ревнив, ты вспыльчив: знаю!Безумца не захочешь ты спасти…Так, я виновен… но, прости!.. прости!..»

«Скажи, тебя обидел кто-нибудь? —Обиду злобы кровью смыть могу я!Иль конь пропал? — Забудь об нем, забудь,В горах коня красивее найду я!..Иль от любви твоя пылает грудь?И чуждой девы хочешь поцелуя?..Ее увезть легко во тьме ночной,Она твоя!.. но молви: что с тобой?»

«Легко спросить… но тяжко рассказатьИ чувствовать!.. Молился я пророку,Чтоб ангелам велел он ниспослатьХоть каплю влаги пламенному оку!..Ты видишь: есть ли слезы?.. О! не тратьМолитв напрасных… к яркому востокуИ западу взывал я… но в моейДуше всё шевелится грусть, как змей!..

«Я проклял небо — оседлал коня;Пустился в степь. Без цели мы блуждали,Не различал ни ночи я, ни дня…Но вслед за мной мечты мои скакали!Я гибну, брат!.. пойми, спаси меня!Твоя душа не крепче бранной стали;Когда я был ребенком, ты любилРебенка… помнишь это? иль забыл?..

«Послушай!.. бурно молодость во мнеКипит, как жаркий ключ в скалах Машука!Но ты, — в твоей суровой сединеВидна усталость жизни, лень и скука.Пускай летать ты можешь на коне,Звенящую стрелу бросать из лука,Догнать оленя и врага сразить…Но… так, как я, не можешь ты любить!..

«Не можешь ты безмолвно целый часСмотреть на взор живой, но безответный,И утопать в сияньи милых глаз,Тая в груди, как месть, огонь заветный!Обнявши Зару, я видал не раз,Как ты томился скукою приметной…Я б отдал жизнь за поцелуй такой,И… если б мог, не пожалел другой!..»

Как облака, висящие над ним,Стал мрачен лик суровый Акбулата;Дрожь пробежала по усам седым,Взор покраснел, как зарево заката.«Что произнесть решился ты, Селим!» —Воскликнул он. Селим не слушал брата.Как бедный раб он пал к его ногам,И волю дал страданью и мольбам.

«Ты видишь: я погиб!.. спасенья нет…Отчаянье, любовь… везде! повсюду!..О! ради прежней дружбы… прежних лет…Отдай мне Зару!.. уступи!.. я будуТвоим рабом… послушай: сжалься!.. нет,Нет!.. ты меня как ветхую посудуС презреньем гордым кинешь за порог…Но, видишь: вот кинжал! — а там: есть бог!..

«Когда б хотел, я б мог давно, поверь,Упиться счастьем, презреть всё святое!Но я подумал: нет! как лютый зверьОн растерзает сердце молодое! —И вот пришло раскаянье теперь,Пришло — но поздно! я ошибся вдвое,Я, как глупец, остался на земли,Один, один… без дружбы и любви!..

«Что медлить: я готов — не размышляй!Один удар — и мы спокойны оба.Увы! минута с ней — небесный рай!Жизнь без нее — скучней, страшнее гроба!Я здесь, у ног твоих… решись иль знай:Любовь хитрей, чем ревность или злоба;Я вырву Зару из твоих когтей;Она моя — и быть должна моей!»

Умолк. Бледней снегов был нежный лик,В очах дрожали слезы исступленья;Меж губ слова слились в невнятный крик,Мучительный, ужасный… сожаленьеУгрюмый брат почувствовал на миг:«Пройдет, — сказал он, — время заблужденья!Есть много звезд: одна другой светлей;Красавиц много без жены моей!..

«Что дал мне бог, того не уступлю;А что сказал я, то исполню свято.Пророк зрит мысль и слышит речь мою!Меня не тронут ни мольбы, ни злато!..Прощай… но если! если…» — «Я люблю,Люблю ее! — сказал Селим, объятыйТоской и злобой, — я просил, скорбел…Ты не хотел!.. так помни ж: не хотел!»

Его уста скривил холодный смех;Он продолжал: «Всё кончено отныне!Нет для меня ни дружбы, ни утех!..Благодарю тебя!.. ты, как об сыне,Об юности моей пекся: сказать не грех…По воле нежил ты цветок в пустыне,По воле оборвал его листы…Я буду помнить — помни только ты!..»

Он отвернулся и исчез как тень.Стоял недвижим Акбулат смущенный,Мрачней, чем громом опаленный пень.Шумела буря. Ветром наклоненныйСкрипел полуразрушенный плетень;Да иногда грозою заглушенныйИз бедной сакли раздавался вдругБеспечной, нежной, вольной песни звук!..

Так, иногда, одна в степи чужойЗалетная певица, птичка юга,Поет на ветке дикой и сухой,Когда вокруг шумит, бушует вьюга.И путник внемлет с тайною тоской,И думает: то верно голос друга!Его душа, живущая в раю,Сошла печаль приветствовать мою!..

Селим седлает верного коня,Гребенкой медной гриву разбирая;Кубанскою оправою звеня,Уздечка блещет; крепко обвиваяСедло с конем, сцепились два ремня.Стремёна ровны; плетка шелкова́яНа арчаге мотается. Храпит,Косится конь… пора, садись, джигит.

Горяч и статен конь твой вороной!Как красный угль, его сверкает око!Нога стройна, косматый хвост трубой;И лоснится хребет его высокой,Как черный камень, сглаженный волной!Как саранча, легко в степи широкойПорхает он под легким седоком,И голос твой давно ему знаком!..

И молча на коня вскочил Селим;Нагайкою махнул, привстал немногоНа стременах… затрепетал под нимИ захрапел товарищ быстроногой!Скачок, другой… ноздрями пар как дым…И полетел знакомою дорогой,Как пыльный лист, оторванный грозой,Летит крутясь по степи голубой!..

Размашисто скакал он; и кремни,Как брызги рассыпаяся, трещалиПод звонкими копытами. ОниСырую землю мерно поражали;И долго вслед ущелия одниДруг другу этот звук передавали,Пока вдали, мгновенный, как Симун,Не скрылся всадник и его скакун…

Как дух изгнанья, быстро он исчезЗа пеленой волнистого тумана!..У табуна сторожевой черкес,Дивяся, долго вслед ему с курганаСмотрел и думал: «Много есть чудес!..Велик аллах!.. ужасна власть шайтана!Кто скажет мне, что этого коняХозяин мрачный — сын земли, как я?»

Глава вторая