Новые семейные обстоятельства - Маша Трауб

Если честно, я не уточняла, что больше волнует дочь – возрастной ценз или качество. Смотрю, говорю, например, что можно.

– И сколько ты посмотрела? – строго уточняет дочь. – Пять минут?

– Одну серию, – признаюсь я.

– Посмотри три хотя бы и после этого делай выводы, – отчитывает меня Сима.

«Пастернака не читал, но скажу…» в нашей семье не бывает.

* * *

Маленькие дети пахнут одинаково – солнцем, молоком. Всеми цветами на свете и всеми сладостями вселенной. Дети пахнут невероятным счастьем. Даже после беготни целый день или после тренировки дети не пахнут по́том. И вдруг буквально в один день этот сладкий ребенок перестает пахнуть цветами. У подростков появляется собственный запах тела. Сначала по-другому начинает пахнуть голова, даже хорошо промытая шампунями и бальзамами. Потом и весь еще вчера детеныш, источавший амброзию, пахнет как взрослый человек: смесью уличной пыли, дезодоранта, первых духов, школьной раздевалкой после урока физкультуры. Но волосы, голова – всегда пахнут по-другому. Наверное, поэтому я всегда целовала детей в голову. Чтобы понюхать. Мой уже взрослый сын пахнет мной. Это совершенно точно. Мой запах. А дочь-подросток пахнет всем сразу – мной, нашим домом, своей любимой художественной школой и формой для фехтования. Гремучая смесь, уже не сладкая до одури, а просто любимая, родная.

Друг семьи, отец дочери-подростка, однажды признался, что никогда не думал еще раз в жизни почувствовать любимый запах. Бабушки. Вырастившей его так, как умеют только бабушки. С абсолютной любовью. Он говорил, что все эти годы скучал по ее запаху. До слез.

– Я наклонился поцеловать дочь и вдруг почувствовал, что она пахнет моей бабушкой. Волосы, ее голова. Бабушкин запах. Я чуть с ума не сошел. Неужели так бывает? Чтобы не только черты лица или таланты, но и запахи передавались через несколько поколений?

Я верю, что бывает. И благодаря этим запахам и возможности уткнуться в голову ребенка мы еще живы и счастливы в те самые, пусть и короткие, мгновения. И это – та самая любовь, на которой держится семья.

* * *

Сима стала панически бояться собак. Любых – маленьких, больших, средних. Шарахалась в парке даже от тех, кого вели на поводке. Я недоумевала, откуда появился страх. Ее никто не кусал. В нашем парке все собаки – очень вежливые и воспитанные. С соседским псом Пахомом – йоркширским терьером – Сима дружила с раннего детства. Пахом считал, что он как минимум волкодав, и взял Симу под свою опеку. Дочь стала подростком, Пахом – псом в преклонном возрасте. Но, когда они встречались в лифте и вместе выходили на прогулку, Сима превращалась в маленькую девочку, а Пахом – в молодого, уверенного в себе волкодава. Он облаивал добродушных лабрадоров, сонных бульдогов и собак всех пород, которые не понимали, где лают. Собак, которые были с него ростом, Пахом не удостаивал даже поворотом головы, не то что лаем.

Чтобы справиться с фобией дочери, я согласилась завести собаку. Сима выбрала породу – карликового шпица, похожего на мягкую игрушку. Шпицу требовалось столько одежды, что она могла уместиться только в шкафу сына, собиравшегося покинуть родное гнездо. На шкаф уже имелись большие планы у его отца и сестры, а тут мог появиться еще один претендент на вешалки и полки. Да и трусы для собак-девочек стоили дороже, чем мой лифчик. А Сима, изучив характеристики породы, решила, что нам нужна девочка, поскольку мальчики очень ветрены и способны забыть о хозяине, если увидят перед собой барышню. И ладно бы хозяина, они дорогу домой могли забыть.

– А какие еще собаки тебе нравятся? – спросила я дочь в надежде, что она передумает заводить щенка, который стоил как чистокровный жеребец.

– Мне нравился Пончик, – ответила Сима.

С Пончиком мы оказались соседями по загородному дому отдыха. Пончик был мопсом, не карликовым, а обычным, но стареньким. Он терпеть не мог вставать рано утром и гулять по мокрой траве. Каждое утро начиналось с того, что хозяйка Пончика убеждала пса, а заодно и мужа, что им обоим необходим моцион для здоровья. Муж выходил на улицу и усаживался в кресло. Так он дышал свежим воздухом. Пес пристраивался рядом, но хозяйка, не справившись с супругом, переключала внимание на Пончика. Она тянула его на поводке «гулять». Пончик садился на попу, хозяйка тянула, и пес съезжал с террасы на мокрую траву. Потом возмущенно хрюкал и норовил вернуться побыстрее домой. Пончика понимал только хозяин. Он заботливо раскрывал зонт, под которым пес любил лежать, даже если дождь не предвиделся. Но на озере под Питером дождь никогда не предвиделся, а обрушивался сразу и резко. Хозяин сидел на стульчике без зонта, капли падали на крышу, стекали ручейком по сливу, и правая часть одежды хозяина быстро промокала. Пончик лежал под зонтом и сладко дремал под звук падающих капель. Пончик не умел лаять – ни в старости, ни в юности, как рассказывала хозяйка. Она вызывала кинолога, чтобы тот научил собаку лаять и бегать за палкой – перед другими собаками стыдно. Но Пончик так ничему и не научился. Кинолог сам отказался от занятий, посыпая голову пеплом, или чем там посыпают голову эти специалисты. Раньше Пончик чихал, теперь, постарев, хрюкал и сопел. В молодости не храпел, а сейчас по ночам издавал рулады на весь дом. Хозяин Пончика тоже храпел, жена пихала его в бок. А Пончика не пихала. Только гладила, когда тот, забравшись в постель, храпел ей прямо в ухо.

По утрам пес подходил к мангалу, установленному у каждой двери таунхауса, и терся мордой – чесался. Есть он предпочитал не из миски – их у него было целых три, с косточками, собачками и косточками, просто с собачками, бежевая, белая и черная, – а с рук. Сначала еду нужно было положить в миску, а потом доставать и кормить Пончика. Если иначе, пес есть отказывался и смотрел так, будто его морят голодом. А его вес и отсутствующая талия – это вода и мышцы. Так-то он голодает. Пончик на прогулке доходил до первой елки и разворачивался. Все, нагулялся. Спортивная хозяйка сдавалась – под попой собаки были шишки и хвоя и тащить по ним Пончика она не могла. Они возвращались. Пончик с хрюканьем облегчения ложился под зонтик, заботливо раскрытый хозяином.

В котором бы часу мы ни проснулись, хозяин сидел на террасе. В котором бы часу ни ложились спать, хозяин все еще сидел на террасе. Пончик не умел лаять, а хозяин, кажется,