Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

— Хорошо бы всем вместе на зону, — задумчиво сказал Ушастый, когда они остановились передохнуть. — Может, учтут, что мы это… сами… добровольно…

— Учтут… — буркнул Курган. — Прокурор все учтет, а суд все рассмотрит, взвесит и за все впаяет.

— Так, может… пока не поздно?

Ушастый кивнул в ту сторону леса, откуда они начинали выходить.

Курган подошел вплотную к Ушастому и дал ему под дых, отчего тот застонал и скрутился.

— Слышал, что старый сказал? Он теперь у нас за батю будет. За родного батю! Попробуй мне еще раз про рывок пикнуть… Урою на месте.

И снова замахнулся.

— А я что? — Ушастый немного отдышался. — Я как все. Единогласно то есть. Только сразу как-то все вдруг… Мы тут, старый там, Бог на небе… Связать бы все это воедино… У меня не получается.

— Базар, говорю, отставить, — Курган уже незлобно посмотрел на Ушастого. — И слушать, что старик сказал, не сметь никому залететь на беспредел. А он большего нашего в этих делах шарит. Поэтому как велел — так и делаем. Придем, сдадим стволы, обо всем расскажем, а дальше…

Он многозначительно указал пальцем вверх:

— Что старый сказал? Бог своих не сдает. Это тебе не фраера, не менты, волки позорные, и не шавки сученные, что всех сдать готовы. Дотемна должны поспеть, если раньше не нарвемся на ментовскую засаду.

И они снова пошли дальше, оставляя за собой стену дремучего леса. Курган вышел вперед:

— Я первый. Если что, то меня… первого уложат. Следом и вас, если не успеете пригнуть головы, залечь. Может, разберутся, поймут, не станут мочить всех подряд. Дай-то Бог, чтобы все обошлось…

Он хотел перекреститься, подняв правую руку, но вдруг остановился:

— Эй, Ушастый, а как правильно: слева направо или наоборот?

— Откуда я знаю? Спроси чего проще.

— Да ты же у нас разумаха по всем делам, — хохотнул Кирпич, хлопнул в того по плечу.

— Старого нужно было спросить, — с досадой вздохнул Курган, махнув рукой. — Если не постреляют нас, вернемся на зону, то первым делом крест себе закажу. И вам тоже.

— На могилу, что ли? — теперь хохотнул Ушастый. — На братских могилах не ставят крестов… И вдовы на них не рыдают.

— На шею, Ушастый, на шею. Попрошу братву, сделают, как надо. А потом, когда выйдем на волю, закажу крест на церковь в деревню… Ну, откуда этот батюшка молодой. Тоже, видать, бедствует. Ничего, пособим. Лишь бы…

Он не договорил. Они увидели место, где начался их побег: крутой овраг, следы разлитого горючего, мелкие обломки машины. Беглецы прислушались. Вокруг было удивительно тихо.

— Такое впечатление, что нас никто не ищет, — пожал плечами Курган. — Может, думают, что лесное зверье сожрало. Такого же не может быть, чтобы не искали, рукой махнули.

— После всего, что случилось, я лично уже ничему не удивляюсь, — Кирпич подошел ближе и тоже внимательно осмотрелся. — У меня на лягашей собачий нюх, чую за три версты. В горах без такого нюха нельзя было, абреки завалят вмиг. А тут все как-то странно: и туда менты свой нос не сунули, и здесь ни души. Хуже, если они снайперов своих расставили: тем не объяснить, что мы сами назад идем. Маслину в лоб, а потом протокол оформят как при оказании сопротивления. Кто там будет что проверять? Мы ведь не какие-то каталы вокзальные.

Они постояли еще немного на вершине оврага, откуда пошла под откос машина с пьяными водителем, а потом стали спускаться, чтобы затем подняться еще раз и уже идти дорогой, по которой ехали накануне — в ожидании встречи сотрудников милицейского спецназа, вызванного на их поиск и задержание.

Поднявшись на противоположную сторону, они еще раз осмотрелись. Нигде не чувствовалось присутствие милицейской засады. Наоборот: окруживший их вечер дышал умиротворением, спокойствием, безмятежной тишиной. Над вершинами деревьев появился месяц, тихим сиянием не мешая искриться, перемигиваться небесным созвездиям. Ветер, носившийся, как дикий зверь, по лесным оврагам, здесь, в открытом поле, тоже стал тихим, ласковым, почти ручным.

— Эх, братва, — мечтательно сказал Ушастый, — вот бы поселиться здесь! Жить-поживать да добра наживать… До смерти. Никаких городов больших не хочу, никаких столиц, ресторанов, кабаков. Тут бы маленький домик, землицы чуток, хозяюшку…

— Размечтался, — незлобно ткнул его в бок Курган. — Вот выйдешь — и поселяйся. Тебя ведь раньше нас из клетки выпустят. Давай сюда — и будет тебе домик в деревне, землица, бабенка, кошка с собакой…

— И нам заодно присматривай, — поддержал разговор Кирпич. — Я лично тоже не против сюда после зоны.

— Что присматривать? — повернулся к нему Ушастый. — Домик? Или бабенку с кошкой и собакой?

И на ходу получил подзатыльник.

— Все сразу! А лучше бабенку с хаткой и всем остальным.

Все трое рассмеялись.

— Правда, братва, базар в сторону. Выходим на волю — и сюда. Кто первым выходит — за других побеспокоится. Мне тоже надоела моя жизнь… Ни кола, ни двора, мечусь, как собака бездомная. Никто и нигде меня не ждет, кроме как в ментовке да на зоне. Хватит… Будем жить, семьями обзаведемся, как все нормальные люди, делишко раскрутим. У меня, между прочим, кое-какие планы уже имеются, обмозгуем. Никакого криминала. В церковь пойдем, батя теперь свой, да и старику подмогой будем. Все, братва, решено: селимся здесь!

Они прошли еще в сторону деревни, уже мерцавшей вдали теплыми огоньками своих домишек.

— Подтапливают люди, — Ушастый кивнул в сторону хаты, над которой шел дым. — На стол, небось, накрыли: картошечка, супчик, рыбка… Может, курочку пожарили, яичек сварили… Эх, туда бы сейчас…

— А мне кажется, мы сейчас туда и рванем, — Кирпич остановился, всматриваясь вдаль. — По-моему, там не подтапливают, а горят. Пожар там! А ну-ка, братва, ноги в руки!

Пробежав еще сотни три метров, они теперь точно убедились, что над крышей валил едкий густой дым, а из окон выбивается пламя.

— Да что там, ослепли все? Горят ведь люди! Горят!

Курган бежал первым, быстро приближаясь к месту беды, откуда уже доносились истошные женские вопли, детские крики и плач. Кто-то звал на помощь, но дом стоял на самой окраине деревни, в овражке, поэтому то, что было пожаром, со стороны самой деревни могло казаться просто дымом от большого костра.

Неожиданно вперед вырвался Ушастый и перегородил всем дорогу.

— Братва, у нас последний шанс, — он тяжело дышал. — Другого не будет…

Всем было понятно, о чем он говорил: для них это была последняя возможность скрыться от неизбежного ареста и последующего приговора за побег. Войти в деревню означало окончательно выдать себя.

— Вот мы тебе его и даем, этот последний шанс, — тоже задыхаясь от быстрого бега, ответил Курган. — Не оправдаешь нашего доверия — башку снесу.

— В смысле?.. — Ушастый растерянно посмотрел на Кургана и Кирпича.

— В том самом смысле: выходишь на волю — и сюда. Присматриваешь себе хатенку, бабенку, собачонку, а потом и для нас, пока мы там с Кирпичом остаток закрытые будем. Сейчас, братва, за дело! Там люди погибают!

Подбежав к самой хате, они увидели ее в огне со всех сторон. Окна и двери были наглухо закрыты, но из-под щелей вырывались языки яростного пламени, бушевавшего внутри.

— Господи, Царица Небесная! — причитала стоявшая на коленях обезумевшая от страха и отчаяния старушка. — Спаси, сохрани, изведи их оттуда!

Курган подбежал к ней и стал трясти за плечи:

— Кто там? Сколько?

Но та, ничего не соображая, лишь кричала и кричала, воздевая руки к небу:

— Спаси их, Матерь Божия! Укроти огонь! Пощади!

На мгновение придя в себя, она вдруг схватила за плечи самого Кургана:

— Дочка моя там… Галька… пьяница горькая… я ей сколько раз… а она, зараза… а теперь сама и пятеро внучат… живьем! Понимаешь ты или нет! Живьем! Пока пожарные приедут, от них только косточки… Галька… пьяница… Господи, спаси их, Господи!

И снова закричала, воздев руки к небу и никого не видя рядом.

— Так, — распорядился Курган, — стволы в сторону, вон туда под дерево, а сами…

Он увидел во дворе колодец.

— По ведру воды на себя — и в пекло! Может, успеем!

Окатившись ледяной водой, в мокрой одежде они одним ударом проломили входную дверь и ворвались вовнутрь. Раскаленный воздух моментально обжег им дыхание и легкие. Закашлявшись и чуть не лишившись сознания от ядовитого дыма, они легли на земляной пол, где гулял сквознячок, еще больше раздувая пожар; через нагромождение обгоревших ящиков, стульев, табуреток они протиснулись в комнату, стараясь разглядеть живых.

Первой увидели саму мать — Гальку, валявшуюся посреди этого хлама без чувств, но слабыми стонами еще подававшую признаки жизни. Она была грузная, заплывшая: ее обгоревшая кожа, покрытая страшными ожогами, местами свисала черными кусками. Взвалив на себя и набросив сверху мокрую куртку Ушастого, чтобы не добавить ожогов, Кирпич потащил ее к выходу, тогда как сам Ушастый и Курган искали в разных углах детишек, чьи крики о помощи разрывали душу.