Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

— Денис.

— А меня Юркой зовут. Юрием, — не дожидаясь вопроса, сказал Ушастый.

— Так и пишите: Владимир, Денис, Юрий. А потом всех своих дружков: «циклопов», «гнид», «хмырей», «мух» и прочих точно так же — по именам.

— Начальник, — застонал Ушастый, — святой отец, да они сами своих имен не помнят. Все имена с фамилиями и отчествами — у прокурора и в суде. А у нас все просто, по-нашенски, по-людски: Ту ея, Шайба, Семга…

— Это как раз не как у людей. Клички или, как вы называете, погоняйла — у кого угодно, только не у людей. Ваши имена на небе написаны! Какой позор терпят ваши Ангелы Хранители, когда вы обращаетесь друг к другу по бандитским лагерным кличкам, как смеются над ними бесы. Переписать заново! И не забудьте родителей своих, близких людей.

Все трое снова вышли наружу и примостились вокруг пня.

— Ну что, братва, давай вспоминать. Чувствую, что мы отсюда не скоро возьмем на рывок. Влипли…

Совершив молебен, отец Игорь стал читать молитвы перед исповедью.

— Называйте свои человеческие имена, — строго сказал он беглецам, на что те произнесли их тихо, безропотно.

Первым под епитрахиль смиренно опустился сам старец. Но перед этим он подошел к беглецам и перед каждым склонил голову, прося прощения. Потом, положив правую руку на Святое Евангелие, он горько заплакал и стал перед священником открывать Богу свою душу.

— Во комедия, — хмыкнул в недоумении Курган, — плачет, как дитя малое… Нам-то, ладно, есть в чем каяться, а ему? Что можно такого натворить, чтобы вот так соплями хрюкать? Сидит здесь бирюком, кукует: ни водки, ни баб, ни в карты порезаться, ни словцом с кем перекинуться… А плачет, натворил что-то…

— Может, совесть старого заела, что пожрать нам не дал ничего, кроме орешков, — тихо высказался Ушастый. — Сам, небось… курочку… сальца…

— Заткнись, — Кирпич локтем стукнул его в бок.

Прочитав над старцем разрешительную молитву, отец Игорь повернулся к остальным, ожидая их готовности исповедаться. Но те молчали, переминаясь с ноги на ноги.

— Начальник, святой отец, — промямлил Кирпич, — а нам что? Тоже?.. Вот так же?

— Нет, — ответил отец Игорь, — вам не так же. С вами строже, потому что у вас все по-другому было.

— Но мы не сможем, век свободы не видать, — Кирпич кивнул на старца. — Мы же не бабы, чтобы слезы лить и все такое… мы же…

Он осекся. Все тоже молчали. Наступила тишина. Слышно было лишь, как ветер гудел наверху оврага да противно жужжала большая зеленая муха, попавшая в паутину. Старец подошел к беглецам и повернул их лицом к той самой мухе.

— Это правда: вы не бабы. Слезы лить таким героям не к лицу. Вам выть надо, кричать криком, чтобы Господь услышал и пришел на помощь. Вы глупее этой мухи. А муха умнее вас троих, вместе взятых. Она жужжит, потому как по-другому не может сказать, что запуталась в паутине, просит ее освободить. А вы — вот эти дохлые мухи, из которых паук высосал все, что нужно.

Старец указал пальцем на безжизненных, давно высохших насекомых, висевших в той же паутине.

— Вы — как раз такие мухи: попались в сети к дьяволу, и он из вас всю душу высосал.

— Да ладно тебе, батя, так низко нас опускать… Мухи… нашел сравнение… — Курган шмыгнул носом.

— Раз не мухи, тогда вы — вот эта дохлая жаба. — он указал палкой на лежавшую на берегу безжизненную обитательницу здешних болот. — Видите? Она не просто сдохла, а убита змеей. Другие хищники еще не успели ее слопать. Или же она достанется на завтрак самой змее. Но сначала она была убита змеиным ядом. Укус — а потом делай, что хочешь, ничего не больно. То же самое сделал с вами и дьявол. Он сначала послал к каждому из вас своего рогатого служку, чтобы тот сделал вам маленькое обезболивание, нечувствие ко греху. Он вас кусь! — и вы совершили грешок; и никакой боли, никакого угрызения совести. Потом снова кусь! — и опять хорошо, ничего не больно. А теперь вы в лапах самого дьявола, и он может сделать с вами все, что захочет. Вам уже ничего не больно, душа мертва, бесчувственна. Осталось лишь сожрать ее, как эту дохлую лягушку.

И он снова указал на нее палкой. Беглецов передернуло от такого доходчивого сравнения.

— Опять не так? Ну, раз не дохлые мухи, не дохлые лягушки, тогда проснитесь — и кричите к своему Творцу, плачьте, умоляйте Его, чтобы вырвал вас из этой паутины, чтобы сделал вот так…

Старец аккуратно разорвал паутину и высвободил муху на волю. Та, прожужжав над самым ухом, мгновенно скрылась. Потом обнял все троих и посмотрел на них взглядом, полным слез:

— Умоляйте нашего Избавителя от проклятия греха… А я умоляю вас: пожалейте свои душеньки! Ведь им уготована не паутина и не пауки, а то, что сами видели… Умоляйте, умоляйте нашего Спасителя… И аз, грешный, буду просить Его помиловать вас…

Первым к отцу Игорю подошел Курган и смущенно опустил голову.

— Начни с самого начала, — поняв его душевное состояние, тихо сказал отец Игорь. — Вспомни, когда тебе первый раз стало стыдно за свой поступок.

— Первый раз?.. — Курган опустил голову еще ниже и прошептал, чтобы никто не услышал. — Наверное, когда стырил кошелек у своей училки в интернате. Потом долго клял себя за это, да жрать сильно хотелось, вот и не удержался.

— А второй раз?

— А второй, когда втроем одного били: это я уже в колонии сидел. Сначала они меня метелили втроем, а потом уже мы, бугай тот старше всех нас был.

Он помолчал немного, вспоминая свою жизнь.

— Потом перед Светкой стыдно было, когда я ее… ну… она просила, плакала… а я… А потом уже ничего не было стыдно: дрался, беспредельничал, спал со всеми, воровал, обижал…

— А сейчас стыдно? — наклонился к нему отец Игорь.

— Да, сейчас стыдно… Начать бы все сначала, с чистого листа переписать всю жизнь…

— Сначала уже не получится. Ты постарайся достойно прожить то, что осталось. Чтобы уже больше никогда и ни за что не было стыдно.

— Я постараюсь, — прошептал Курган и склонил голову под епитрахиль.

За ним открыл свою душу Кирпич, а последним подошел и Ушастый. Когда отец Игорь завершил исповедь всех разрешительной молитвой, солнце стояло уже высоко в небе. Как пролетело полдня — никто не заметил и не понял.

— Мы же вроде… — Ушастый удивленно оглядывался по сторонам.

— Куда теперь? — отец Игорь с улыбкой посмотрел на своих вчерашних похитителей, а ныне раскаявшихся разбойников.

— Назад, на кичу, — твердо ответил за всех Курган. — Мы к той аварии никакого отношения не имеем, трупы на нас тоже не повесят — им не нужно было водку при исполнении жрать. Дорвались, как мерины. Вернемся, стволы сдадим — ведь ни одного выстрела не сделали, за нами все чисто. А срок, что имеем, — досидим. Думаем, что больше не добавят.

— А я к вам приду и обо всем расскажу вашему начальству, чтобы все по-правде было, — отец Игорь обнял их. — Что было — то было, а с этого момента у вас должна начаться другая жизнь, которую вы обещали Господу. И молиться за вас буду всегда. В судьбах наших ничего случайного нет. То, что мы все сейчас здесь, — это воля Божия. Господь нас соединил — Он нас не оставит.

Старец тоже подошел и обнял ребят:

— Все, что отныне с вами ни произойдет, даже по дороге назад, примите как волю Божию, как перст Господний. Примите без всякого сомнения, ропота или страха. Как лекарство для очищения ваших душ и спасения. Ничего не убойтесь, дети…

— Да ладно тебе, батя, пужать пуганых, — Курган тоже ласково, без всяких обид обнял доброго старца. — Волков бояться — в лес не ходить.

— Будьте всегда с Богом, дети. Ни при каких условиях не изменяйте Ему. «Яко Ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих…». Господь милостив, Он вас не оставит и не бросит. Только доверьтесь Ему. Во всем. Что бы ни случилось в жизни.

Не просто поверьте Ему, а доверьтесь — как любящему родному Отцу, как доброму Учителю. Я тоже буду молиться за вас. Пока сам живу…

Старец заплакал и еще крепче обнял их, благословляя в обратный путь.

— И нам пора собираться, — грустно сказал он отцу Игорю, когда все трое ушли по оврагу назад. — Я не шибко ходок, за ними не поспею, а с тобой потихоньку доковыляю. Жизнь моя на исходе, да надо еще кое-что поспеть.

Он в слезах последнего прощания поклонился могилам своих предшественников и, собрав нехитрые вещи в одну маленькую котомку, опираясь на руку отца Игоря, тоже стал медленно, шаг за шагом, подниматься наверх по круче оврага.

Они были уже почти на самой вершине, когда вдруг услышали за своей спиной нарастающий шум и гул. Обернувшись, они увидели, как оползень, сдвинув мощный пласт земли вместе с вековыми деревьями, накрыл пещеры, где обитали и были погребены лесные отшельники.

— Слава Богу за все… — в слезах прошептал старец и, благословив святое место крестным знамением, пошел вперед, уже не оборачиваясь.

Очищение

Они шли той же дорогой, которая привела их к старцу: шли молча, думая уже не о том, что ожидало впереди — новый суд, новый приговор за побег, — а о том, что перевернуло их жизнь, дало ей какое-то другое, совершенно противоположное направление от той, которой они жили раньше до встречи с таинственным старцем. И хотя в голову лезли, стучали, ломились мысли о новом побеге, они шли упрямо вперед, веря тому, что сказал старец: Господь не бросит, не оставит, не обманет. Странно, но им не хотелось есть, не тянуло выпить или даже закурить. Все трое испытывали неведомое доселе чувство, словно в каждом из них родился новый человек, и этот новый звал их прочь от всего, чем были наполнены все прожитые годы, вызывая отвращение к прошлому.