Портрет неизвестной в белом - Мариэтта Чудакова

…Уже потом, когда Ваня рассматривал немногие картины Николая Чехова в доме-комоде (он не помнил, кто именно назвал так Дом-музей Чехова в Москве), то даже он увидел, как близка манера автора найденного портрета к этим картинам – блики солнца, любовь к белому цвету… Искусствовед, приятель Аллы, уверенно атрибутировал портрет: кисть Николая Чехова, портрет до сих пор был неизвестен.

Ваня поражался – сколько же оттенков может вместить белый цвет! Тут были и зеленоватые пятна – в тенях, залегших в мягких складках платья, – не отсвет ли травы за окном? Ведь художники умеют видеть то, что они называют то рефлексами, то валёрами, то еще как, а другие люди вообще не видят. На белом платье видна была еще и не то розоватая, не то лиловая краска, еле-еле брошенная на холст. Полные пунцовые губы девушки, взгляд ее карих глаз – и твердый, и задумчивый. Она смотрит в окно – и розовые ее щеки горят от не видного зрителям солнца. Ваня не уставал любоваться портретом.

Постепенно выяснилось, что в Москве жил коллекционер, собиравший все работы Николая Чехова. А потом куда-то пропал. Найти его милиции пока не удалось.

Когда-то собрать работы Николая хотел брат, Антон Павлович Чехов. Он ставил его художественный талант выше своего писательского… Антон Павлович писал сестре Маше: «В “Сверчке” за 1883 г. много превосходных рисунков Николая. Вот если бы поискать у букинистов под Сухаревой и купить!»

Ваня прекрасно понимал, о чем речь. Он знал, что на Сухаревской площади стояла знаменитая Сухарева башня – ее в 1930-е годы распорядился снести Сталин. А прадед Вани, рассказывала мама, был одним из тех искусствоведов, которые написали Сталину письмо, чтобы он этого не делал. Он им ответил, – «цинично», как сказала мама, – что пролетариат построит еще лучшие башни. Так вот под этой башней когда-то были знаменитые книжные развалы – там какие хочешь книги и старые журналы можно было купить.

А Чехов писал дальше сестре: «Я решил собрать все рисунки Николая, сделать альбом и послать в Таганрогскую библиотеку с приказом хранить. Есть такие рисунки, что даже не верится, как это мы до сих пор не позаботились собрать их».

…А письма будущий филолог Ваня Бессонов атрибутировал сам, сравнив в архиве почерк с известными письмами Николая Чехова. И даже под научным руководством Аллы написал об этом статью в специальный журнал. Но было это уже позже, во время учебного года.

Глава 37

Омск. Полная перемена декораций в «Трактире “Подворье”»

…И тут Петр увидел, как именно бледнеют меловой бледностью.

Том, сидевший лицом к дверям, оцепенев, смотрел на вошедшего. В детстве они с Петей учились говорить, не двигая губами, и у них это здорово получалось. И сейчас Том именно так и сказал:

– Не поворачивайся. Это он.

Харон мигнул бармену и прошел направо в конец зала, за маленький столик на двоих в темном углу.

– Если будет уходить – задержать надо минут на десять. Я позвоню. Оперативники приедут, – шептал Том.

К Харону мгновенно подошел бармен – не тот, с которым недавно разговаривал Петр (тот невозмутимо протирал полотенцем кружки), а другой, невысокий, с ранней лысиной, – и угодливо перед ним склонился. Харон сказал два слова, тот кивнул, Харон встал и двинулся за ним.

Каким-то шестым чувством, которое в первые же годы развивается у того, кого каждый день готовят для военной службы, Петр почувствовал, что оружие, спрятанное Хароном, где-то здесь, что за ним он сюда и пришел. А зачем еще идти в трактир, на люди, человеку, которого ищут?

– Оставайся здесь, звони своим, я на задний двор, – прошелестел неподвижными губами Петр, встал и пошел к выходу нарочито расхлябанной, не кадетской походкой.

Харон, затылком уловив движение по залу, остановился, повернул голову, зыркнул в его сторону глазами. Но, видимо, ничего опасного не увидел – долговязый подросток посидел в трактире и пошел по своим делам.

Как только Петр вышел, а Харон скрылся где-то в служебных помещениях, Том набрал номер оперативника. Ему пришлось назвать свое имя, и он почувствовал, как на том конце провода оперативник слегка опешил. «Том Мэрфи» – только американцев нам в этих делах не хватало! Интерпол, что ли, включился?.. Но потом врубился (видно, был уже предупрежден о возможной информации со стороны), повторил, запоминая, адрес, бросил: «Едем!» – и отключился.

…Если схрон внутри – сделать уже ничего нельзя, если во дворе – что-то сделать еще можно. Главное – чтоб убийца не успел вооружиться. Его оружие где-то здесь, это ясно. Что ж, работаем вариант «Двор».

И Петр легко перемахнул через метровую ограду и очутился внутри, в замкнутом пространстве. Небольшой дворик был пуст – если не считать трех высоких мусорных баков и двух ящиков, сколоченных из неструганых досок, набитых каким-то тряпьем. Мятный холодок где-то возле желудка ясно подсказал Петру прямую и безусловную опасность для жизни. И тут же кто-то внутри него, но, пожалуй, теперь ближе к голове, чем к желудку, произнес то ли отцовским голосом, то ли голосом самого Петра: «Ну что ж, Петушок, – дело военное!»

А в это самое время в трактире еще более сильный страх, только не за себя, а за Петра сковал Тома, но тоже не лишил его воли к действиям. Поэтому второй его звонок был Часовому. Тот ответил коротко:

– Я рядом. Сейчас буду.

У него, Том знал, при себе оружие. А это уже совсем другое дело. (Том в течение одного дня будто повзрослел на несколько лет и мыслил непривычными для себя категориями.) Получалось, Петру надо будет продержаться всего несколько минут. Но хорошо известно, что лишить человека жизни можно и за секунды.

Двинуться на помощь другу детства Том не мог. Во-первых, он мало чем помог бы Петру – скорей уж был риск помешать, лишить свободы действий. А во-вторых, именно сюда с минуты на минуту должны ворваться те, кого он вызвал, и нужно будет сразу указать им направление.

Потекли минуты. Бармен за стойкой продолжал сосредоточенно протирать кружки. Второй, лысоватый, не появлялся.

…Харону, вышедшему во двор, сразу бросился в глаза стоящий у ограды тот самый подросток, который только что вышел из трактира. Он сделал два шага к нему.

– Тебе чего тут надо, а? Вали отсюда!

И вдруг, к своему удивлению, Петр услышал свой голос – прежде чем успел сообразить, что сказать:

– А вы что мне тыкаете? Что-то не припомню, когда мы с вами на брудершафт пили!

К этому моменту Петр уже интуитивно понял – или почувствовал, что у Харона оружия еще нет. И что это, несмотря на мощную мускулатуру Харона, очевидную в любой одежде, все-таки несколько уравнивает их шансы – у обоих по две руки и по две ноги, не больше и не меньше. И Петр приготовился защищаться, потому что понял – Харон не может при нем достать оружие из тайника: по-видимому, для этого надо повернуться к нему спиной, а Харон этого делать не хочет. Автоматически Петр принял стойку, повернулся к противнику левым боком, правую ногу чуть отставил назад, прикрыл локтями ребра.

Харон, конечно, первый удар нацелил в голову, но Петр молниеносно присел. Харон не потерял равновесия, но второго удара нанести не успел – Петя отпрыгнул, крутанулся и ребром ступни ударил Харона по голени. Тот взвыл, точнее – взревел и присел. И тут лысый бармен, до этого стоявший неподвижно в дверях, ловко ногой подкатил к нему отрезок трубы.

– Ну, падаль, конец тебе! – хрипло крикнул Харон. Но, видимо, слишком понадеявшись на железо, секунду промедлил – и Петя применил свой коронный прием. Все-таки он был выше, ноги длиннее, и, успев развернуться на 360°, он, высоко подпрыгнув, издал боевой крик и выпрямленной правой ногой дотянулся-таки до виска Харона.

Удар был сильным. Тот упал. Но тут же сел, сразу оказался на корточках и размахнулся трубой, чтобы подсечь его. Петр подпрыгнул, а Харон в это время, не выпуская трубы из рук, уже вскочил. Злая энергия, исходившая от него, окутывала Петра. Он еще не потерял сил, но как будто предчувствовал опасный перелом поединка.

И тут за оградой раздался выстрел и крик: «Ложись!»

Никогда еще на учениях Петя не падал ничком с таким удовольствием.

В тот момент, когда Харон глянул в сторону ограды, откуда Часовой второй раз выстрелил уже не в воздух, а непосредственно над его головой, из двери трактира высыпали четверо в бронежилетах.

Через три минуты Харона в наручниках волокли к машине – через зал трактира. Бледный Том стоял у своего стола. Петр, вошедший вслед за всеми с черного хода, присаживаясь на свое место, сказал ему:

– Может, выпьем еще кваску?

Глава 38

Каталонцы, Рональдинью и снова неизвестная в белом

Вечером того самого дня, утром которого Скин отважно действовал у полустанка Катыши, а Том читал лекцию рабам маковой плантации, Кутик сидел на крылечке родительского дома в Оглухине, горестно подперев голову рукой, как делала его бабка. Родители его как раз к ней и поехали в соседнее село – с ночевкой. Но дело было не в этом. От одиночества Кутик страдать еще не научился.