Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

Да и что было, в конце концов, делать мобилизованному красноармейцу? Перебежать на сторону белых и отправиться на пароходе в Стамбул? У него возможность сбежать была еще в Архангельске. Он и тогда не поехал: совершил выбор и теперь следовал ему…

В качестве библиографа Леонов разъезжал по частям, инспектируя библиотеки. В конце апреля того же года вышел приказ начальника политуправления армии: «Всю белогвардейскую и антисоветскую литературу, тем или иным путем попавшую или попадающую в части, немедленно из частей изъять и передать в информстатотдел Пуарма». В числе прочего исполнением и этого приказа занимался Леонов, в силу чего имел замечательный доступ к литературе антисоветской: именно в Крыму ее было особенно много, – белогвардейские военные чиновники, офицеры и генералы оставляли здесь, уплывая за море, свои библиотечки и целые библиотеки.

В июне 1921 года Шестая армия бывшего Южного фронта была расформирована. В том же месяце Леонид Леонов наконец-то возвращается в Москву. Его еще не демобилизовали, пока он просто откомандирован.

Столица советская

Когда Леонов покидал Москву, стоял еще иной город, и родня леоновская на последнем дыхании крепилась в зарядьевских проулках.

Теперь столица была совсем другая: краснознаменная, сама себе удивляющаяся… и растерявшая близких Леонову людей. Деды умерли, мать уехала к родне в Ярославскую область. Что до отца, то, еще недавно успешный архангельский деятель, теперь он торговал игрушками в крохотном магазинчике, подхватил туберкулез, в столицу возвращаться не собирался и не смел…

Под Москвой Леонова ошарашил вид переселенцев, бредущих с тех концов страны, куда пришел голод. Потом Леонов описывал это в очерке, в очередной красноармейской газете:

«Было небо тусклое, как размазанный свинец, трепались гульливо по ветру два куста да березка за оврагом, тащились неизвестно куда, неизвестно зачем телеги голодающих.

Раз, два… пять… восемь…

Много. По вечерам останавливаются где попало, под угревой случайных березок разводят костры, долго, вяло разжигают отсыревшее в изморози дерево, глядят равнодушно в плящущие языки огня – жалкие, бездомные. Ходит ветер, треплет кусты, сквозь дырявые зипуны ощупывает худое тело, нагоняет свинцовый кисель на небесные тучи».

Леонов и сам, что твой беженец, толком не знал, куда идти.

Ранним утром добрался до Большой Якиманки, 22 – там жил двоюродный брат матери, Алексей Андреевич Петров.

Чтоб семью, на чей приют надеялся, не будить и не раздражать в первую же встречу, Леонов присел на тумбу и так и ждал до восьми утра, пока в доме живая жизнь не даст о себе знать утренними голосами.

Но дождавшись нужного срока и постучавшись, обнаружил на пороге незнакомого человека.

Человек сказал, что Алексея Петрова нет в Москве: уехал и вернется нескоро.

– А вы кто Петрову будете? – спросил новый жилец дядиного дома.

– Племянник, – ответил Леонид.

– Ну, проходите, – позвал хозяин растерявшегося молодого человека.

Так Леонову начало везти в Москве на хороших, добрых, гостеприимных людей, хотя времена, казалось бы, к тому вовсе не располагали.

Новый жилец звался Александр Васильевич Васильев, проживал он с женой и дочкой, владел своей слесарной мастерской: чинил примусы, лудил самовары.

Он Леонова накормил и даже оставил ночевать.

Леонид начинает искать работу.

Интересная деталь: 8 июля 1921 года I Коммунистическая агитационная база обратилась к военкому Москвы с просьбой «откомандировать в ее распоряжение тов. Леонова Леонида, так как он является желательным работником для агитбазы». Причем на агитбазе был и паёк, и денежное содержание. Военком Леонова нашел, но тот отказался идти на агитбазу.

Если журналистикой, прячась за псевдонимами, он еще мог заниматься, то агитаторская работа, видимо, казалась Леонову совсем поперечной.

Первый месяц своей жизни в Москве он работает помощником у приютившего его Васильева. Благо, у Леонида с юности любая работа в руках ладилась – вот и слесарному мастерству он обучился скоро, хотя ранее никакого понятия о нем не имел.

Жил прямо в мастерской. В гости к нему заезжал Зуев – тот самый, из Архангельска, что сидел на «острове смерти» в Мудьюге и устроил Леонида в архангельское отделение РОСТА. Теперь Зуева перевели в «Правду». Он вспоминал потом, как они в мастерской жарили с Леоновым икру воблы на листе железа – тем и были сыты.

Под матрацем у Леонова лежали, по выражению Зуева, «заветные тетради»: «…сидя на кровати, приспособив на коленях лист фанеры, он писал свои рассказы».

Однажды Леонова едва не замели как «дезертира труда» – пришли в мастерскую посреди ночи, всех подняли, потребовали документы, обязали явиться утром для дачи показаний. Он принес на биржу свои еще архангельские документы, залив давно просроченную дату выдачи чернилами. Подделку не распознали, а вот на отсутствие работы стали сетовать. Тут Леонов и устроил показательную истерику: «Я на фронте газету делал в одиночку! Тогда я нужен был! А сейчас меня в дезертиры решили записать? Да? Может, лучше помочь красноармейцу Леонову?»

Шум возымел последствия: от «дезертира» отстали, оставили его лудить самовары.

Тут наконец-то подвернулась и постоянная работа. Леонов случайно встретил Николая Юрцева, который одно время был совладельцем типографии отца в Архангельске. Юрцев предложил Леонову, пожаловавшемуся на безработную жизнь свою, место в одной газете.

Незадолго до приезда Леонова в столицу, 9 мая 1921 года, в Московском военном округе вышел приказ о выпуске массового красноармейского издания, вещающего на 16 центральных губерний РСФСР.

Туда и попал Леонов. Он и еще двое журналистов составили первую редакцию газеты. Как видно, у молодого красноармейца были все возможности для того, чтобы сделать самую замечательную журналистскую карьеру в Советской России.

Главным редактором газеты, получившей оригинальное название «Красный воин», стал Сергей Лопашов, сын московского ресторанщика, коммунист, театровед и журналист – в общем, личность самая разносторонняя.

Поначалу в газете не было ни пайка, ни денежного содержания, хотя все это предполагалось. Начали работать за так.

Распорядок дня у Леонова был, мягко говоря, напряженный: с девяти утра до пяти вечера в редакции, с пяти до одиннадцати вечера – в слесарной мастерской, а потом до четырех утра рассказы писал на фанерке.

Зарплату и паёк начали выдавать только к началу сентября, и то через раз, но есть твердое ощущение, что в то лето Леонов был по-настоящему счастлив: он почти уже нашел свою интонацию, свой голос, свою тропку. Большая литература была рядом – вот-вот и начнется. Сдувал чуб с глаз – у него тогда буйные волосы цвели – и выводил в полутьме своим, как Горький потом говорил, микробьим почерком волшебные словеса.