Клуб города N - Владимир Куличенко

- Ну ладно, батенька, мой припадок - следствие давешней контузии умиротворенно улыбнулся доцент, - а вот вас-то что, милостивый государь, заставило вскарабкаться по этой лестнице? Никак леший попутал?

- А пейзаж вправду живописный, - виновато отозвался я, поднявшись. Вот взбрело мне в голову поглядеть окрест из того окна под стрехой, да не удержался.

- Да-с, места здесь чудовищно красивые, - благодушно согласился Сумский.- Однако прежде не думал, что вы, Павел Дмитриевич, столь легко войдете в раж при виде здешних красот! Ну да ничего, вы человек молодой, азартный.

Я что-то вяло пробормотал в ответ. Мой мозг был затуманен, а язык блуждал в падежах речи. Едва въехав в город, я простился с попутчиками и прямиком наладился в ближайший кабак, где напился вдрызг.

__________

Вечерами я упорно размышлял о смерти Леонтия. К слову, в газетах публиковалось множество версий гибели гувернера, но все они были бесконечно, как мне представлялось, далеки от истинной - пустой мешок, как молвится, не заставишь стоять. Свою связь, пусть опосредованную, с гибелью Леонтия, я остро чувствовал. Каждый из нас по своей воле неминуемо идет к собственному распятию. Мнилось мне, что у нас с гувернером распятие одно на двоих.

Я пренебрегал жизнью и с тем большим равнодушием смотрел на смерть. Я со сладострастным презрением относился к самому себе, - никчемному, малодушному, непутевому, скверному, носящемуся по жизни (большей частью в мыслях) как ошпаренный таракан, но верилось, что моя смерть станет особой, откроет дорогу туда, куда я уже ступал короткими мгновеньями, оставляя частицу измотанной души.

В ту манящую даль мне не достало бы сил добраться в одиночку. Юлия сопровождала меня. Она брала меня за руку, и мы шли медленно берегом реки навстречу низкому закатному горизонту, угасающему пунцовой волной вдали. Вокруг было необыкновенно тихо, мы были одни, и мне думалось, что так открывается Вечность. Но, оставшись наедине, я вновь саркастически смеялся над своими чувствованиями, находя себя обманутым, а мир кругом - проникнутым ложью. Эта мерзопакостная реальность вновь напомнила в один из дней о себе, соткавшись в образе низкорослого упитанного человека в костюме-тройке, в летней шляпе, поджидавшего меня у подъезда.

- Покорнейше прошу простить, Павел Дмитриевич Росляков? - остановил он меня. - Преподаватель сестринского училища и сосед покойного Леонтия Галковского? - скороговоркой произнес упитанный господин, снимая шляпу, из-под которой раскатились младенческие кудряшки.

- Он самый, - неприязненно отозвался я. - С кем имею честь?

- Рекомендуюсь: Исидор Вержбицкий. Репортер ежевечерней газеты "Губернские ведомости", - чинно представился неизвестный господин.

- Чем же моя скромная персона привлекла внимание газетчиков?

- Прошу прощения, не ваша, а покойного Леонтия Галковского, состоявшего гувернером в доме вдовы полковника Толстопятова, - после этой ремарки репортер надел шляпу, с достоинством огладил ногтем мизинца усики стрекозиные крыльца.

- Положим, Леонтий, вам уже ничего не расскажет! - вырвалось у меня.

- Именно, - согласился газетчик, - но, может выпадет удача и вы, Павел Дмитриевич, поведаете факты, кои могут статься любопытными для круга наших читателей? - после сказанного репортер вынул из кармана бумажник и с многозначительным видом раскрыл его.

- Деньги меня не интересуют, - в отличие от подавляющего числа почитателей вашей газеты, - не удержался я от колкости.

- Напрасно, Павел Дмитриевич, - благодушно пожурил меня толстяк.

Его простота и непосредственность располагали. Ему никак не подходил образ пронырливого пройдохи с блокнотом в руках или "навозной мухи", который сложился в головах обывателей. Я оттаял.

- Не водились ли грешки за гувернером? - спросил Исидор Вержбицкий. Говаривают, он относился к числу тех, что слывут на людях любушкой, а дома иудушкой?

- По мне, Леонтий был заурядным представителем своего племени.

- Однако он частенько отлучался по вечерам?..

- Что из того?

- Согласитесь, если бы покойного гувернера нашли без признаков жизни в какой-нибудь придорожной канаве, едва ли кто, за исключением, разумеется, госпожи полковничихи, вспомнил о нем назавтра? Иезуитски изощренный способ казни, который был ему уготован, еще надобно заслужить... Говаривают, покойного Леонтия видывали в уединенных местах с незнакомцами отталкивающей наружности. Вы слыхали о подобном?

- Не слыхал, но не удивлен.

- Отчего же вы не удивлены, дозвольте полюбопытствовать?

- Я ничего более не могу поведать вам о моих встречах с Леонтием, кроме банального упоминания о том, что эти самые заканчивались обильными возлияниями и игрой в орлянку, - витиевато сообщил я.

- Покойный любил риск?

- Пожалуй...

Здесь Исидор Вержбицкий по-школярски старательно пометил в блокноте.

- Не замечали ли вы у гувернера нечто вроде признаков вялотекущей шизофрении?

- Конечно замечал, - я невольно усмехнулся. - Подобные признаки свойственны, пожалуй, половине представителей человеческого племени.

- По всей видимости, временами с ним случались припадки? - спешно записывал репортер.

- Случались, понятно.

- Он звал кого-то в голос? Буйствовал?

- Разумеется, - с издевкой бросил я.

- Да вы не иначе насмехаетесь? - наконец-то сообразил интервьюер и с выраженной досадой убрал блокнот.

- А что еще прикажете делать? Мне нечего добавить к тому, что уже, вероятно, вам известно без меня. Сенсации не получится.

- Увы! - огорчительно вздохнул недотепа-газетчик и добавил спокойней: И все же отчего несчастного юношу настигла столь ужасная смерть? Вот над чем придется поломать голову... Заурядный ловелас, и столь изуверская казнь вот в чем несуразица...

___________

Читателю, возможно, покажется удивительным, что мы с Исидором вскоре подружились. Бывают такие встречи, когда сразу и безошибочно обнаруживаешь в собеседнике родственную душу. Нечто подобное ощутил и я, но, не желая себе признаваться в том, иронизировал и издевался над бедным Исидором, по привычке прячась за ту невидимую стену, которой издавна пытался отгородиться от остального мира.

Заметной чертой характера моего нового друга было полное равнодушие к обидам и оскорблениям, столь частым в его хлопотном деле. Ничто, казалось, не могло его разгневать; в нем не было полемического угара, с муравьиным терпением и невозмутимостью он заполнял бисером листы блокнота. Мы оба исповедывали философию одиночества, а журналистские расследования были для него чем-то сродни собирательству. Он внимал жизни со стороны, постигая людей подобно тому, как коллекционер через лупу изучает бабочек. Он жил, казалось бы, механистически, - ел, спал до полудня в своей холостяцкой неприбранной квартире, слонялся с блокнотом по городу, забывал бриться, носил дырявые туфли, часто сморкался, много курил и вновь возвращался к своим записям. Пообщавшись недолго со мной, он без труда раскусил меня. Я человек крайностей. По мне невозможно смириться с тем, с чем я не согласен. Нередко я отрицал самоочевидное. Сказать по совести, я жил безо всякой надежды, тоже механистически, и в этом мы сходились с Исидором. Но мое отношение к бытию было безразличным, в то время как Исидор смотрел на него как на забаву, игру, сеть хитроумных переплетений, которые ему без понуканий надлежало распутать. Наверное, я плохо разбираюсь в людях. Вполне возможно, что я разглядел в душевном облике моего нового приятеля то, что желал увидеть, и не различил иного, что, наверняка оттолкнуло или же, по меньшей мере, разочаровало бы меня.