Отвергнутая наука. Самые невероятные теории, гипотезы, предположения. - Джон Грант

Публикация этих результатов в 1964 году была встречена с большим недоверием. Почти сразу же две команды (одну возглавлял Мелвин Кальвин (1911–1997), лауреат Нобелевской премии по химии 1961 года за работу в области фотосинтеза) повторили эксперименты, результаты которых можно было назвать в лучшем случае странными, и в 1966 году журнал «Science» опубликовал письмо за подписью 23 выдающихся исследователей, что доказательств передачи памяти химическим путем, о которой говорил Макконнелл, им обнаружить не удалось. Широкая общественность сочла было, что вопрос закрыт… за исключением, конечно, того, что с письмом ученые промахнулись. Предположим, что Макконнелл не подтасовывал результатов (никто и не предполагал, что он это делал); тогда, если даже он ошибся в том, что память передается с помощью химического механизма, это не меняет того факта, что память все же явно передавалась. Вопрос остался открытым и должным образом так и не был объяснен[12].

Популярная и в некоторой степени научно обоснованная вера в то, что в учении Ламарка «что-то есть», жива и по сей день. А в области машинной эволюции (если говорить о программном обеспечении или самовоспроизводящихся машинах, аппаратном обеспечении) механизмы в стиле Ламарка должны быть очень важны — так оно, в общем, и есть.

Полное описание великих споров, которые велись в XIX веке в связи с дарвинизмом, выходит за рамки этой книги, но о нескольких выдвинутых аргументах здесь стоит упомянуть. Если споры были вообще! Томас Белл (1792–1880), президент Линнеевского общества, в конце 1858 года (в год, когда Дарвин и Уоллес представили свою теорию этому обществу) заметил, что «этот год не отметили какие-либо потрясающие открытия, которые, скажем так, совершают переворот в своем разделе науки». Члены общества только головами покачали, удивляясь рассеянности своего президента: как он не замечает того, что происходит?

Но ошибочно было бы считать 1858 год временем начала дебатов: как уже было замечено, идеи эволюции появились задолго до этого и, конечно, в начале XIX века привлекали к себе некоторое внимание. Существовали и их противники. Жорж Кювье был одним из тех, кто, к своему удовлетворению, доказал, что эволюция не существует и никогда не существовала. Он указал, что каждый вид прекрасно приспособлен к своей жизненной нише; даже небольшое изменение вида было бы для него фатально. Таким образом, Кювье предусмотрел отдельный акт Сотворения не только для каждого вида, но и для каждого органа каждого вида — в этой идее чувствуется след Эмпедокла и, конечно, видны предпосылки теории разумного замысла. Потрясающим доводом Кювье было то, что его собственные новаторские исследования ископаемых останков показывали: чем глубже был пласт их залегания, тем, как правило, меньше они походили на современные формы жизни. Единственным оправданием Кювье может служить то, что он был убежден в молодости Земли.

Нежелание принять идею эволюции, что бы ни говорило в ее пользу, продемонстрировал эстонский историк-натуралист Карл Эрнст фон Бэр (1792–1876). Он независимо выдвинул теорию эволюции в 1859 году, когда в свет вышло дарвиновское «Происхождение видов». Но, поскольку фон Бэр считал, что похожие животные могли развиться от одной ветви (то есть схожесть указывает на «родство»), он яростно противостоял предположению Дарвина, что все формы жизни, включая человечество, могли произойти от общего предка. Были и многие другие, кто разделял его несколько непоследовательные взгляды, это «полупринятие» эволюции.

Более загадочный встречный аргумент выдвинул британский физик барон Кельвин (1824–1907). Он интересовался скоростью, с которой охлаждается изначально расплавленная Земля, и указывал, что, по законам термодинамики, Земле не может быть больше 100 миллионов лет. Более того, условия даже всего лишь миллион лет назад могли сильно отличаться от современных: Солнце могло создать ряд жизненных форм, в корне отличающихся от любых известных нам сегодня; так что говорить о возможности эволюции от тех обитателей до нынешних бессмысленно. Конечно, Кельвин не мог знать, что радиоактивные элементы в Земле поддерживают планетарное тепло: в своих расчетах возраста Земли он ошибся примерно в 46 раз.

Британский палеонтолог сэр Ричард Оуэн (1804–1892), допустивший удивительное количество ошибок, заблуждений и неверных выводов на протяжении своей выдающейся карьеры, противостоял Дарвину, по-видимому, в первую очередь из гордости, а не из интеллектуальных убеждений: он понимал, что слава Дарвина может затмить его собственную. С 1856 года он был заведующим отделом естествознания в Британском музее и своей волей десятилетиями сдерживал развитие британской палеонтологии и эволюционных исследований.

Одна из ключевых гипотез Оуэна заключалась в архетипе. Он заметил, что зачастую анатомическая структура присутствует в ряде различных высокоразвитых видов, но выполняет разную функцию: рука, крыло и плавник весьма родственны, но предназначение у них разное. (Этот факт, между прочим, отражает доводы сторонников теории разумного замысла, что структуры должны служить одной конкретной цели. Конечно, структуры могут изначально служить одной цели и в течение эволюции приспособиться для выполнения совершенно другой функции.) На основе этого наблюдения Оуэн пришел к выводу, что должен существовать общий шаблон высокоразвитых видов, который Бог создал и затем изменял, создавая разных представителей этих видов. Этот шаблон Оуэн назвал архетипом. Он по сути так и не смог доказать, что архетип существует, не смог даже сформулировать выводы этой концепции, но для него она была доказательством, что все живые существа созданы по воле Бога, а не в результате этой новомодной эволюции, о которой все говорят.

В качестве еще одного антиэволюционного доказательства он предположил, на основе препарирования гориллы, что у приматов нет такой важной структуры мозга, который есть у людей, — малого гиппокампуса. Кроме того, приматы были явно четвероногими животными, в отличие от двуногих людей. Убежденный эволюционист Т.Г. Гекели, или Хаксли (1825–1895), с подозрением отнесся к заявлениям Оуэна и препарировал некоторых приматов сам. Он победоносно заявил, что на самом деле в мозге приматов есть малый гиппокамп; более того, его анатомические исследования показали, что Оуэн ошибался также в отношении четвероногости приматов: их передние конечности оканчивались кистями рук, а не ступнями, как утверждал Оуэн.

Среди прочих достаточно рано изживших гипотез Оуэна было утверждение, что голова — это всего лишь продолжение хребта, то есть череп — это измененный позвоночник. Но по-прежнему некоторым неприятна сама мысль, что наши предки могли быть пресмыкающимися (то, что мы «произошли от обезьяны», всего лишь упрощение, которое приводит к недоразумениям). Возможно, стоит с оптимизмом отнестись к замечанию Дж. М. Тайлера: «Даже если мы произошли от червей, то были славные черви!»

В дискуссиях об эволюции несколько смущало утверждение, что онтогенез подтверждает филогенез. Предположение о том, что изменение формы развивающегося эмбриона может отражать историю эволюции видов, восходит непосредственно к биогенетическому закону, сформулированному в XIX веке немецким естествоиспытателем Эрнстом Генрихом Геккелем (1834–1919), и во многом обосновано. В конце концов на ранних стадиях человеческий плод имеет структуры, которые называются «жаберными щелями» и могут быть отголоском наших давних морских предков; а схожесть всех высокоразвитых эмбрионов на ранних стадиях может, вероятно, отражать тот факт, что все позвоночные имеют общего или близкородственных предков. На протяжении второй половины XIX века и большой части XX века доктрина Геккеля о том, что «онтогенез повторяет филогенез» если не преобладала над остальными, то, во всяком случае, была достаточно авторитетна. Некоторые из заявлений Геккеля были чересчур восторженными: увидев жаберные щели, он счел, что эмбрион полностью проходил в развитии фазу рыбы. Частично свою концепцию он построил на идеях Карла фон Бэра, эстонского основателя сравнительной эмбриологии. Именно фон Бэр провел скрупулезную работу по сходству между ранними эмбрионами высших позвоночных, но фон Бэр упрямо отказывался принять дарвиновскую теорию эволюции. С точки зрения Геккеля, онтогенез был замечательным доказательством правильности дарвинизма[13].

Было два механизма биогенетического закона (рекапитуляции): конденсация (уплотнение) и терминальная надставка. Конденсация заключалась в том, что эмбрион в своем развитии проходил ранние предковые формы все быстрее и быстрее, приближаясь к более развитым видам. Терминальная надставка обозначала эволюционное изменение путем добавления новых этапов развития эмбриона, которыми «надставлялся» предковый онтогенез: например человеческий эмбрион должен пройти через стадию рыбы, рептилии, млекопитающего, примата и наконец гоминида, чтобы обрести современный человеческий облик.