Ночь Cтилета-2 - Роман Канушкин

Низкие плоские кресла с большими подушками кремового цвета; на стенах — довольно любопытные картины, современная живопись, но весьма мягкая, какую и должна была выбрать обеспеченная женщина, увлекающаяся импрессионистами; в высоких вазах — засохшие цветы; на стеклянном столике — глянцевые женские журналы, и в золотой рамочке на подставке открытка, когда-то подаренная Санчесом. На открытке изображен зацелованный плюшевый мишка и подпись, выполненная типографским способом: «Думаю о тебе каждый миг». Обратная сторона открытки чиста, рукой Санчеса не сделано никакой надписи. Как все это странно и забавно: в то время как люди ее замечательного папа, нашего старого лиса, рыщут сейчас по всем мыслимым и немыслимым норам лишь с одной целью — проделать в нем, в Санчесе, некоторое количество отверстий, причем хоть на два-три больше, чем допускает элементарная совместимость с жизнью, хоть на два-три, Санчес находится здесь, под самым носом. Он отсиживается в их семье. Только сладкая девочка ничего об этом не знает.

Наш папа не просто старый лис, он очень осторожный старый лис, и вот уж кто действительно похож на улыбчивого дедушку, которому в самое время нянчить внуков, — это, конечно, он. Ну что ж, из-за подобного Санчес на него не в обиде. Правила на папиросной бумаге не предполагают обид. Однако есть и другой закон: действие равно противодействию. Каждый твой шаг склоняет чашу весов, наши поступки есть символы нас самих, поэтому то, что сейчас происходит, очень символично. Очень.

Эх, старый лис, старый лис… Это могло быть такое замечательное произведение искусства. Старый лис сам во всем виноват. Он сам все напортил. Он не дал реализоваться шедевру. А ведь Санчес уже говорил, что людей, которые портят шедевры, жизнь обычно не жалует.

Конечно, интересно, и Санчес обязательно задаст этот вопрос: что здесь сыграло главную роль — жадность или боязнь его, Санчеса? Страх перед ним, опасным животным, которого всегда надо держать на поводке? На поводке — да, и тут, как говорится (а язык «понятий» по ряду обстоятельств Санчесу также пришлось освоить в совершенстве), базара нету. Но вот валить, валить его, Санчеса, и его людей — это уже не укладывается ни в какие рамки. Это неуклюже.

Это, в конце концов, не изящно, хотя Санчес всегда уважал в старом лисе профессионала. Наверное, они получили свою классическую схему — Ученик перерос Учителя. А за подобным фактом всегда присутствует дыхание смерти. Чаще всего — символической. Но когда Учитель выкидывает такие коленца, тут уж не до символов. Однако все равно это очень интересно: что здесь — жадность или страх?

И Санчес обязательно задаст этот вопрос. Потом, перед концом.

Хотя на самом деле Санчес уже давно перерос Учителя. Когда подобрался к его дому с потайного хода. Когда подобрался к его сладкой девочке, самой сладкой шлюхе, которую знал Санчес, к женщине с розовой кожей. И пока наш папа спустил на Санчеса всех волков, собак и известных ему ублюдков, Санчес отсиживался внутри, в его семье, и теперь так же неожиданно и так же изнутри, из его семьи, Санчес нанесет свой удар. А-л-л-е, папа, это я — сюрпр-и-и-з!

Шедевр Санчеса, так подпорченный старым лисом…

Для того чтобы зачать, выносить и родить ребенка, требуется, как правило, девять месяцев. Конечно, бывает и по-другому. Детки рождаются недоношенными, и порой для их первого свидания с миром требуется барокамера. И ничего. Малышня все быстро наверстывает. Через несколько месяцев их уже не отличить от младенцев, рожденных при нормальных условиях. Исключения лишь подтверждают правила.

Детки-котлетки. Может, где-то у Санчеса они и были. Может быть.

Где-то. Женщины любили Санчеса, и некоторые из них явно хотели родить его детей. Но Санчес никогда не думал о семейном уюте. Он не отгонял от себя подобных мыслей, и это была не бунтарская поза: он просто об этом не думал.

Таким одиноким волкам, бредущим по дорогам холодного Мира в поисках Жизни, как Санчес, вовсе не нужна иллюзия семейного тепла. Подпорки, костыли, которые позволяют отгонять от себя навязчивый кошмар абсолютного холодного одиночества, — он в них не нуждался. Нет, у Санчеса хватало мужества, чтобы встречать темный ветер, дующий из этого молчаливого мрака, с улыбающимся лицом.

Но творцом Санчес, бесспорно, являлся. Он лепил жизнь, как бесконечное произведение искусства, полное шедевров. Быть может, его могли принять за гения разрушения, да, он этого не скрывал, он и был Ангелом разрушения и этим гордился. Его творение предполагало разрушение устоявшихся ветхих форм, а потом можно было браться за лепку. Так получилось и с этой черной свадьбой в доме Лютого. Так получилось с «Континентом». Так же обстояли дела и с пловом — паэльей, — который готовил Санчес. Разрушение не было противопоставлением созиданию. Разрезая обычные продукты, потом, в общем котле, он получал что-то совсем другое, что-то восхитительное, новое.

Шедевр Санчеса, последнее и лучшее его творение, его, так сказать, метафизический «ребенок», от своего зачатия до рождения потребовал традиционных девяти месяцев. Его рождение должно было состояться — и надо признать, состоялось, другой вопрос — что ожидаемый «ребенок» оказался монстром, — в тот самый день и на той самой траве, где и когда в особняке Лютого взорвался свадебный торт. Да, таким мощным, триумфально-трагическим, вагнеровским должно было быть рождение. А зачатие оказалось совершенно случайным. Это произошло чуть больше девяти месяцев назад в большом южном городе Ростове-на-Дону, где у Санчеса имелись некоторые дела. Строго говоря, Санчес находился там в обычной и не предвещавшей никаких неожиданностей служебной командировке. Причем — и за этим фактом уже явно проглядывал какой-то надчеловеческий юмор — этого зачатия действительно никто не предполагал. Как случайный роман с командированным.

Правда, целью командировки являлся некто Константин Сергеевич Глушко, местный криминальный авторитет по кличке Кеша Беспалый, а задачей командировки было ликвидировать цель — по причинам техническим и не имеющим никакого отношения к дальнейшим событиям; во всем остальном, даже в вопросе «суточных», Санчес являл собой примерный образчик командированного.

Это был сентябрь, уже на исходе, но все же по-южному жаркий и солнечный. Санчес поселился в когда-то интуристовской, лучшей в Ростове, гостинице и в анкете расселения пометил, что он бизнесмен, и не забыл уточнить, что его интересует местный промышленный гигант «Ростсельмаш». Бизнес. Такие дела.

Именно в ресторане этой гостиницы великолепно готовили азовскую и донскую рыбу. Именно здесь любил отужинать Кеша Беспалый.

Санчес сидел за стойкой бара и с удовольствием потягивал бочковое пиво «Хольстен». В тот, теперь уже далекий (все же прошло больше девяти месяцев), сентябрь Санчесу также пришлось слегка видоизменить свою внешность.

Нет, конечно, он не накидывал себе лишних трех десятков лет, он лишь поработал со своим лицом, и то не сильно. Ровно настолько, чтобы соответствовать фотографиям в своих документах — Петр Андреевич Лебедев, тридцати двух лет, уроженец города Дзержинска Нижегородской области, мужчина в роговых очках, с усиками и бородкой, то ли «итальянской», то ли действительно делающей его похожим на нижегородского купчишку-мещанина начала века. Санчес с интересом разглядывал простирающуюся перед ним витрину бутылок и забавлял девушку, разливающую пиво, довольно тривиальной беседой с плохо скрываемым поволжским акцентом. Здесь, на казачьем юге России, речь была другой, и чужака видно за версту.

— Это ж как получается — девушка-бармен? — спрашивал Санчес. — Это ж как звучит: бармен, барный мужчина, человек? Девушка-мужчина или девушка-человек?

— Можете звать меня просто Сабина. — Она указала на табличку, приколотую к ее белой блузке. Там значилось: «Старший бармен. Сабина. Рады, что посетили нас».

— А че? — ухмыльнулся Санчес. — Бармен Сабина. Звучит. Вам не говорили, что вы похожи на шамаханскую царицу, бармен Сабина?

Конечно, Санчес будет звать ее Сабиной. Но сейчас его больше интересовала витрина бутылок, точнее даже — зеркальные просветы между бутылками, где отражалось то, ради чего Санчес и находился здесь. Кеша Беспалый ужинал со своими приятелями. Братва гуляла в обществе девочек. Санчес уже знал, сколько времени отведено Кеше Беспалому. Выходило, что гулять ему осталось не так уж долго. А смею вас разочаровать, с подобными мрачными прогнозами Санчес, увы, редко когда ошибался.

Но было и еще что-то, что в этой довольно-таки штатной ситуации не давало Санчесу покоя. Было еще что-то. Санчес не мог точно этого определить.

Словно на мгновение он увидел, как в куче обыденного хлама, повседневного дерьма, отражаясь в ярких солнечных лучах, сверкнуло что-то. Возможно, какая-то безделушка, стекляшка, а может, и что-то драгоценное. Но Санчес лишь слегка сместил угол зрения и теперь не мог отыскать этого места. А очень жаль. Потому что ощущение осталось. Смутное ожидание. Предчувствие чего-то важного, но ускользающего.