Многочисленные Катерины - Джон Грин

– Сколько я проспал? – спросил Гассан.

– Почти два часа, – ответил Колин, жуя.

– А ты что все это время делал?

– Жаль, книжку не взял. Пытался закончить теорему. Осталась одна проблема – Катерина III.

– Ыхто это? – спросил Гассан с полным ртом.

– Лето после четвертого класса. Она из Чикаго, но училась дома. Катерина Мутсенсбергер. Есть брат. Жила на Линкольн-сквер, но я ни разу не был у них, потому что она бросила меня в лагере для одаренных детей в Мичигане. В предпредпоследний день смены. Волосы светлые, немного вьются, кусала ногти, в десять лет ее любимой песней была Stuck with You Хьюи Льюиса и группы The News[70]. Ее мама была куратором в Музее современного искусства, а еще она хотела стать ветеринаром, когда вырастет.

– Как долго вы были знакомы? – спросил Гассан, стряхивая крошки с брюк.

– Двенадцать дней.

– Хе. Знаешь, что самое смешное? Я эту девчонку знаю.

– Чего, чего?

– Да. Катерина Мутсенсбергер. Мы вместе ходили на разные стремные встречи детей, учившихся дома. Ну там, сводите своего домашнего ребенка в парк, чтобы он не рос таким ботаном. Или отправьте вашего кроху мусульманина на пикник, чтобы его там избили христиане-евангелисты.

– Подожди, ты ее знаешь?

– Ну, мы, конечно, не общаемся, но в толпе я бы ее узнал.

– Такая замкнутая, немного с заумью, и в семь лет у нее был парень, который ее бросил…

– Ага, – кивнул Гассан. – Насчет парня, правда, не знаю, но брат у нее был. Тот еще шизик, кстати. Участвовал в национальной олимпиаде по английскому, даже в финал вроде прошел.

– Понимаешь, странно. Похоже, в ее случае формула не работает.

– Может, ты что-нибудь забыл? Почему ты не позвонил ей и не спросил о том, что тебя интересует?

«Потому что я об этом как-то не подумал». Такой ответ был бы возмутительно туп, поэтому Колин молча достал телефон и набрал 773.555.1212

– Город?

– Чикаго, – сказал он.

– Абонент?

– Мутсенсбергер. Мут-сенс-бер-гер.

– Ждите.

Компьютерный голос произнес номер телефона, и Колин нажал нужную кнопку, чтобы его соединили с абонентом бесплатно.

После третьего звонка трубку взяла девочка.

– Алло, – сказала она.

– Привет. Это Колин Одинец. Э-э-э… Катерину можно?

– Это я. Как, ты сказал, тебя зовут?

– Колин Одинец.

– Имя знакомое… Я тебя знаю?

– Когда ты училась в четвертом классе, я, кажется, две не дели был твоим мальчиком в летнем лагере для одаренных детей.

– Колин Одинец! Ну надо же! Тот самый!

– Э-э-э… это, конечно, странный вопрос, но насколько популярной ты была в четвертом классе, если по шкале от одного до пяти?

– Чего? – спросила она.

– У тебя есть брат, который участвовал в олимпиадах по английскому?

– Брат… Ну да, есть. А кто это говорит? – снова спросила она.

– Колин Одинец. Честное слово. Я знаю, это странный вопрос, ну, про шкалу популярности.

– Ну, пара друзей у меня была. Мы были немного заучками, наверное.

– Ясно. Спасибо, Катерина.

– А ты что, пишешь книгу?

– Нет, я ищу математическую формулу, по которой можно вычислить, когда пара расстанется и кто кого бросит, – ответил он.

– Ага… А ты вообще где? Что с тобой?

– И правда, что это со мной? – ответил он и повесил трубку.

– Ну и ну, – покачал головой Гассан. – Она наверняка подумала, что ты ОПАСНЫЙ ДЛЯ ОБЩЕСТВА ПСИХ!

Колин погрузился в раздумья. Что, если формула… верна?

Он снова набрал номер.

– Катерина Мутсенсбергер, – сказал он.

– Да.

– Это снова Колин Одинец.

– А… Привет.

– Последний странный вопрос. Я тебя, случайно, не бросал?

– Ну… да.

– То есть я тебя бросил?

– Угу. Мы сидели и пели песни у костра, вдруг ты подошел ко мне и перед всеми моими друзьями сказал, что никогда раньше такого не делал, но ты хочешь бросить меня, потому что решил, что у нас не получится ничего серьезного. Ты так сказал: «Ничего серьезного». Боже, я тогда все глаза выплакала. Я была без ума от тебя.

– Мне очень жаль. Очень жаль, что я тебя бросил, – сказал Колин.

Катерина засмеялась:

– Ну, нам было тогда по десять. Я смогла это пережить.

– Ну да, но все равно. Прости, если я сделал тебе больно.

– Что ж, спасибо, Колин Одинец.

– Не за что.

– Еще о чем-нибудь поговорим? – спросила Катерина.

– Да нет.

– Ясно. Ну, удачи, – сказала она так, будто говорила с бездомным шизофреником, которому только что подала доллар.

– И тебе, Катерина Мутсенсбергер.

Гассан не мигая уставился на друга:

– Ехали медведи на велосипеде! Да ты гребаный Бросальщик, Колин!

Колин поднял голову к небу. Его подвела собственная хваленая память! Он действительно не берег Катерину. Как он мог запомнить о ней все на свете, кроме того, что бросил ее? И какой же сволочью надо быть, чтобы бросить такую милую девочку, как Катерина Мутсенсбергер?

– Раньше меня можно было описать в два счета, – тихо сказал он. – Я вундеркинд, и я человек, которого бросают Катерины. Но теперь я…

– Ни тот ни другой, – улыбнулся Гассан. – И будь благодарен за это. Ты Бросальщик, а я целуюсь с офигенно привлекательной девочкой. Весь мир перевернулся! Во дела! Мы как будто живем в стеклянном шаре со снегом, и Бог встряхнул его, потому что захотел увидеть вьюгу!

Оказывается, не только про Линдси нельзя было сказать ничего определенного. Все, что Колин знал о себе, внезапно обернулось неправдой. Вместо одного вдруг появились тысячи пропавших кусочков. Колин должен был понять, что случилось с его головой, и устранить сбой.

Он снова вернулся к главному вопросу: как он мог забыть, что бросил ее? Или, точнее, почти забыть, потому что, когда Катерина рассказывала ему о том, как он бросил ее на глазах друзей, Колина охватило странное чувство – такое испытываешь, когда слово, которое вертится на языке, кто-то вдруг произносит.

Ветви деревьев над его головой раскололи небо на миллион маленьких кусочков. Ему показалось, что у него вертиго[71]. Собственная память, которой он безоговорочно доверял, подвела его. И он мог бы думать об этом битый час или, по крайней мере, до тех пор, пока не вернется мистер Лайфорд, как вдруг услышал странное хрюканье. И в ту же секунду Гассан похлопал его по колену.

– Чувак… – тихо сказал он. – Khanzeer[72].

Колин выпрямился. Ярдах в пятидесяти от них рыло землю огромное серо-коричневое животное. Зверюга с густой свалявшейся шерстью и страшными клыками, торчавшими из пасти, была похожа на гибрид медведя и вампиросвина. И она хрюкала так, будто страдала гайморитом.

– Matha, al-khanazeer la yatakalamoon araby?[73] – спросил Колин.

– Какая это свинья, – ответил Гассан по-английски. – Это гребаное чудовище.

Кабан перестал рыть землю и посмотрел на них.

– Вилбур в «Паутинке» – это свинья. Бэйб – это свинья. А это… это отродье Иблиса[74].

Было ясно, что кабан их заметил. Колин видел черные бусинки его глаз.

– Главное – не ругаться. Кабан демонстрирует поразительное понимание человеческой речи, особенно бранной, – пробормотал он, цитируя книгу.

– Да ладно, херня все это, – сказал Гассан, и кабан сделал два тяжелых шага в их сторону. – Хорошо, хорошо, не ругаюсь. Слушай, ты, сатанинская свинья. Мы пришли с миром. Мы не хотим в тебя стрелять. Ружья – это всего лишь бутафория, чувак.

– Встань, чтобы он понял, что ты больше его, – сказал Колин.

– Ты это в той же книжке прочитал? – спросил Гассан.

– Нет, в книжке про медведей гризли.

– Нас сейчас эта тварь разорвет на части, а ты не придумал ничего лучшего, чем притвориться, что это медведь гризли?

Они задрали ноги, чтобы переступить через упавшее дерево, которое сейчас оставалось единственной защитой. Но свинью это, похоже, не впечатлило, потому что в ту же самую секунду она ринулась прямо на них. Для коротконогой зверюги, весившей не меньше двухсот килограммов, свинья бежала весьма проворно.

– Стреляй, – спокойным тоном произнес Колин.

– Я не умею…

– Черт!

Колин поднял ружье, прижал его к плечу, которое ужасно ныло, снял предохранитель и нацелился на бегущего кабана, до которого оставалось футов пятьдесят. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул – расстояние еще сократилось, – а потом направил ружье вверх, потому что не мог заставить себя пристрелить животное. Он плавно нажал на спусковой крючок, как учила Линдси, и… ружье так сильно ударило в его и без того покрытое синяками плечо, что навернулись слезы, и он даже не сразу понял, что произошло. Свинья, к его удивлению, остановилась как вкопанная, развернулась на девяносто градусов и бросилась бежать.

– Круто ты раскрушил эту серую штуку, – сказал Гассан.