Месть. Все включено - Ярослав Зуев

– Филя?! – заорал он, захлебываясь. Любчик напряг мышцы, готовясь перебросить наездника через холку, словно ковбоя на родео. Мила услышала сухой треск, с которым лопнула рубашка лейтенанта.

– Сука! – завизжал Филимонов, всаживая кулак Любчику в печень. Ноги лейтенанта подогнулись, и он начал оседать. Словно снеговик-великан, добитый солнечными лучами. Их головы оказались на одном уровне. Воспользовавшись этим, Шрам тут же боднул милиционера лбом. Мыча, Любчик выбросил вперед обе руки и поймал Филимонова в объятия, не смотря ни на что остававшиеся медвежьими. Филимонов завращался угрем, награждая противника тумаками. В пылу последовавшей ожесточенной борьбы Шрам оказался к противнику спиной. Бутерброд, очевидно, постепенно восстанавливал силы. Все трое, словно зловещий тяни-толкай, раскачиваясь и кряхтя, медленно кружили по гостиной. Потом милиционер повернул голову, и они с Милой встретились глазами. Рот Любчика открывался, будто у выброшенной на берег рыбы, окровавленные губы выдавили одно единственное слово:

– Помоги!

Сбросив оцепенение, Мила Сергеевна подалась вперед. Как в руке оказался тесак, при помощи которого Бутерброд разрезал липучку, она так до конца и не поняла. Выставив перед собой клинок, как средневековый копейщик, Мила пересекла спальню. Филимонов, задыхавшийся в объятиях Любчика, заметил опасность, когда было поздно. Он, вероятно, мог попробовать защититься ногой, если бы не ее глаза. Безумные, огромные, бездонные. В которые он рисковал провалиться.

– Сука! – выкрикнул Шрам перед тем, как внутренности обожгло огнем. – А, блядюга! Печет!

Это были его последние внятные слова, сменившиеся воем, когда Мила всем телом повисла на рукояти, вспоров его от солнечного сплетения до паха. Из страшной раны посыпались внутренности. Любчик оттолкнул Шрама и тот повалился прямо на Милу.

– Пошел вон, ублюдок! – взвизгнула Мила. – Слышишь, пошел вон!

Любчик стряхнул с себя Бутерброда, подхватил с пола увесистую ножку от рассыпавшегося на части стола, врезал по стриженой голове. Потом еще и еще раз. Он не остановился, когда треснул череп, съехала кожа, и вытекли глаза.

– Хватит, – в конце концов, взмолилась Мила. – Перестань! Слышишь? Прекрати! Он сдох! Сдох!

Она отступила в сторону, с ужасом глядя на трупы. На ней не было никакой одежды, однако, это ничего не значило. Любчик выпустил запачканную кровью, с прилипшими волосами ножку и остался стоять, раскачиваясь.

– Хафатюга френоф, – пробормотал Любчик и всхлипнул. Разбитые губы распухли, сделав лицо неузнаваемым. Какое-то время оба молчали, потом Мила нарушила тишину:

– Ты в порядке?

Он посмотрел на нее, явно не понимая. Потом попробовал улыбнуться:

– Ф офуфенном форядке, фамочка.

– Надо вызвать подмогу, – сказала Мила. – Они скоро вернутся.

– Аха, – согласился Любчик. Он продолжал пошатываться. Ее испугало это.

– Ты не ранен? – с тревогой повторила Мила.

– Фивот… – пожаловался Любчик, прижимая руку к печени. – Бофит… – и, неожиданно, тяжело упал на оба колена. Так, что закачался пол.

– Вот черт! – воскликнула Мила.

Глава 7

ЧИСТИЛЬЩИК ИЗ СТОЛИЦЫ

В Перевальном Андрей, заметив дорожный указатель, отправляющий туристов любоваться какими-то Красными пещерами, поинтересовался у Рыжего, не те ли то пещеры, где с 91-го скрываются опальные члены КПСС.[33]

Что-то вроде Аджимушкая[34] сегодня?

– Фильтруй базар. – Посоветовал Рыжий. – Люди там за Родину умирали.

Некоторое время ехали в молчании.

– Как в море водичка? – спросил Бандура, угнетаемый игрой в молчанку, устроенной «милиционерами». Чем наряднее становилось вокруг, тем мрачнее казались попутчики. Предчувствие скорой беды охватило Андрея, но он, как мог, скрывал возникшие опасения за ширмой показной беспечности. – Купаться не пробовали, мужики?

При слове «мужик» «китаец» поджал губы, Рыжий замотал головой.

– Ясно, – сказал Андрей. – Когда у моря живешь, то ценить и в голову не приходит. – Он осекся, подумав о Кристине.

– Ты сюда купаться приехал? – враждебно осведомился Ногай.

– А я думал, ты немой, – парировал Андрей. Поймал злобный косяк черных, похожих на разрезы глаз и отвернулся, принявшись изучать Чатыр-даг, чей выточенный тысячелетними усилиями природы каменный пик буравил облака титаническим обелиском. Чтобы разглядеть вершину с парой орлов, издали казавшихся черточками, довелось вывернуть шею. Посмотрев налево, Бандура присвистнул. Гигантские глыбы, разбросанные по южному отрогу Демерджи, выглядели величественными, зловещими и, вместе с тем, нереальными. Как будто их дорисовали грифелем.

– Камни Гингемы, – пробормотал Андрей, на которого заколдованные злой волшебницей камни из сказки Волкова в детстве произвели неизгладимое впечатление.

– Чего ты сказал? – спросил Рыжий.

– Ничего.

У смотровой площадки стояли красные экскурсионные «Икарусы». У родника выстроилась очередь.

– Воды бы, – сказал Бандура.

– На точке напьешься, – буркнул Рыжий.

Вскоре перед ними простерлась широкая долина, огромный зеленый треугольник, основанием к морю. Оно виднелось на горизонте, в виде сливающейся с небом полосы.

– Море, – вздохнул Андрей, поддавшись целой гамме чувств, знакомых каждому, кто видит море главным образом на картинках или экране телевизора.

Окрестности Алушты оказались бесконечными виноградниками. Потом утыканные столбами с лозой поля отступили, вытесненные палисадниками частного сектора, кое-где разбавленного хрущевками. Они были в Алуште.

На кольцевой автомобильной развязке Ногай свернул направо, дорога пошла в гору. Оставшиеся слева городские кварталы были застроены типовыми, по-советски унылыми панельными многоэтажками, выглядевшими привлекательно благодаря живописному рельефу. Суша застывшими волнами скатывалась к морю. У самого берега теснились серые корпуса пансионатов, Андрею они напомнили очередь. В просветах между крышами синела поверхность воды, исчерканная многочисленными барашками. От причала отвалил теплоход, на верхней палубе стояли туристы.

По мере того, как «БМВ» карабкалась в гору, панорама города-курорта отступала назад. Справа и слева снова потянулись виноградники, разбитые на крутых склонах.

– Долго еще? – спросил Андрей.

Рыжий хотел ответить, но не успел – на поясе чирикнула рация. Встрепенувшись, он поднес трубку к уху:

– Да, – сказал Рыжий, – Встретили. Уже за Алуштой тулим. – Он слушал примерно минуту. – Понял, Леня. Ни х… себе. Ну и дела… Понял, сделаем.

– Понял меня или нет?! – цедил в рацию Витряков. Его палец нервно подрагивал на кнопке, будто та была спусковым крючком. – Планы поменялись, Рыжий. Давай, короче, на старую дорогу, найди, б-дь на х… место, и кончай пидера. Камнями забросай, и сюда. Как понял меня, прием?!

– Понял, – донесся сквозь вихрь статических помех немного растерянный голос Рыжего. – Понял, Леня, сделаем.

Оборвав связь, Витряков повесил на пояс рацию и еще раз осмотрел бунгало.

Картина была ужасной и даже Лене, невпечатлительному по натуре и навидавшемуся всякого, было не по себе. Оба телохранителя Бонифацкого, Белый и Желтый, прозванные так соответственно цветам кимоно, которые они таскали на тренировках, стояли с вытянувшимися, зелеными физиономиями.

– Идите, б-дь на х… проблюйтесь, – со сдержанной злобой посоветовал Витряков.

Боник, только заглянув в хижину, предпочел остаться снаружи, и теперь бледный, как смерть, курил на крыльце.

«Слизняки», – Витряков отступил на шаг, споткнулся о ногу Забинтованного и едва не растянулся на полу. Доски лоснились от крови и казались скользкими, как каток. Громко выматерившись, Леня переступил через труп. Забинтованный лежал ничком, уткнувшись лбом в пол. Из его спины, словно мачта, торчала рукоять складного ножа, украшенная изображением пантеры. Поза не оставляла сомнений в том, что убийца застал жертву врасплох. Покойник буквально плавал в крови.

«Из доходяги кровяхи натекло, – боров, б-дь на х… отдыхает», – отметил Витряков, не спеша переворачивать тело. Холодная ярость притупила в нем чувство тошноты. Ступая осторожно, чтобы не запачкаться, он двинулся в дальнюю часть гостиной. Окна оставались зашторенными, в комнате царил полумрак. Под ногами скрипели осколки, повсюду царил невероятный разгром, свидетельствовавший о жестокости схватки, судя по всему, проигранной людьми Витрякова вчистую.

Бутерброд валялся за развалившимся плательным шкафом, подвернув голые волосатые ноги. Из одежды на нем была только задранная до груди майка и черные акриловые носки. Один целый, второй с дыркой, из которой выглядывал большой палец.

– Что тут за херня случилась, а? – пробормотал Леня. – Это, б-дь, на х… кто такой?