Работа над ошибками (Puzzle) - Андрей Буторин

— Что такой бельмес? — захлопала длинными ресницами Илма, словно крыльями, и тут же взлетела на этих крыльях-ресницах в неправдоподобно-синее небо.

— Ну ты и сволочь! — заскрипел зубами Алексей, и от этого судорожного скрипа зубы стали крошиться в его рту, а губы, вытянувшись вдруг в трубочку, ставшую дулом автомата, стали выстреливать короткими очередями осколки зубов в беззащитно-прозрачное тело Лекера, застывшее в ледяной неподвижности.

— Ай-яй-яй! — удрученно покачал головой Сетер, Верховный Хронист. — Как же вы подпортили мундир, господин Медик, так вас, кажется величают ваши друзья-подпольщики? Или — «надпольщики»? Для вас ведь все равно не существует понятий «перед-после», так зачем вам лишний раз путаться и в понятиях «над-под»?

— Оказывается и вы поднаторели в шутках, Властелин! — удивился Лекер. — А я-то думал прежде, что в нашем мире не существует такого понятия!

— Для вас не существует даже самого понятия «прежде»!!! — заорал Сетер, раздуваясь в огромный оранжевый шар, повиснув в черном, утыканном яркими звездами небе. Звезды стали срываться со своих мест, завертевшись вокруг шара — сначала медленно, затем все быстрее и быстрее; вот уже не видно звезд, а только лишь тонкие линии прочерчивают черное пространство во все стороны; вот уже линии выстраиваются параллельно друг другу в двух перпендикулярных направлениях, образую сетку… Нет, не сетку, а клетку! Из-за прутьев клетки видно бледное лицо подростка с огромными, слегка раскосыми глазами. Из этих глаз одна за другой катятся слезы, которые, падая, вновь превращаются в звезды.

— Сын мой, потерпи еще чуть-чуть! — заплакал Лекер. — Я уже нашел дорогу в прекрасный мир! Он называется Земля! Там — голубое небо, по которому проносятся легкие белые облака; там — нежная зелень травы и деревьев; там — поют птицы, такие маленькие крылатые существа, умеющие летать; там — живут люди, умеющие шутить и… любить. Я предал их, сын мой, я предал этих людей, предал этот прекрасный мир, где время течет нормально, чтобы впустить туда хронистов… Но за это они обещали не убивать тебя, мой сын! Я знаю, что они не выполнят своего обещания, знаю, что ты никогда не сможешь простить меня, как не смогут простить меня мои друзья, с которыми вместе боролись мы против тирании хронистов. Это — не оправданье, я знаю, но я слаб, сын мой, слаб своей бесконечной любовью к тебе… Я предал всех: тебя, друзей, Алексея, его девушку… Но зато я умею теперь шутить! Ты знаешь, что такое шутка? Это — когда говорят неправду, зная, что тот, кому говорят эту неправду, знает, что это неправда! Но это очень весело! Знаешь, что такое весело? Растяни свои губы… Не так, еще шире! Теперь скажи: «Ха-ха-ха!» Громче! И побыстрее… Отрывистей! Вот так. Правда, весело?

— Папа, я люблю тебя… — прошептал сын.

— Илма, я люблю тебя, — простонал Алексей.

— Лекер, разве ты не знаешь, что любовь — такое же оружие, как пули и бомбы? — голый по пояс, с копьем наперевес, спросил старший хронист Мател. — О, нет! Я оговорился: она, разумеется, сильнее, чем бомбы и пули! Посмотри, мы взяли твою любовь к сыну — никчемную, заметь, дешевую любовишку жалкого лекаришки вонючих подпольщиков, — и во что мы превратили ее в наших сильных, умелых руках? Мы превратили ее в ключ, открывающий нам путь в огромный, прекрасный, здоровый мир! — С этими словами Мател метнул копье в летящих высоко в синем небе странных металлических птиц.

«Идиот! Это же летающие корабли землян! На Земле столько оружия и такого оружия, что этот ключ откроет вам ворота в ад — есть у землян одно такое местечко…» — все это хотел сказать старшему хронисту Верхнего Разведкруга Лекер, но передумал. «Туда им и дорога!» — подумал он. И сразу же стало легче.

— Вот видишь, Алексей, — гордо сказал Лекер. — Я заманил врагов в ловушку! Пусть они погреют свои косточки в аду! Хорошая шутка, не правда ли?

— А я? А Илма? А те мои соотечественники, кто все-таки успеет погибнуть от пуль твоих «хроников»? — вновь заскрипел зубами Алексей, с ненавистью глядя в глаза Лекеру.

— Цель всегда оправдывает средства! — поддержал вдруг Лекера кто-то незнакомый, усатый, со странной дымящейся загогулинкой в руке.

— Сдавайтесь, генералиссимус! — выскочил из-за куста старший лейтенант Спиридонов, нацелив свой «макаров» прямо в грудь усатому.

— Называйте меня просто: Властелин, — дурашливо махнул рукой Сетер, срывая с лица усы.

Спиридонов на всякий случай все же выстрелил. Пуля просвистела в миллиметре от седого виска Верховного Хрониста и чмокнула прямо в лоб Лекера, разворотив мозги.

— По-моему, ты заболел, Лекер! — приложила ладонь к его лбу Илма.

— Конечно, заболел! — криво усмехнулся Алексей. — Без совести, а теперь еще и без мозгов — он са-а-авсем больной!

«У меня есть совесть!» — хотел крикнуть Лекер, но снова ощутил, что кричать ему нечем — не было ни рта, ни самого тела. Вновь навалилась пустота, которую, правда, вскоре разорвал Голос:

— Исходный материал выбирайте с учетом максимальной схожести условий! От этого будет зависеть оценка! Результат предоставите к следующему уроку! На сегодня все.

Это была явно не мысль Лекера. Он понял это сразу, настолько Голос был чужд всему, что довелось слышать, видеть и переживать Лекеру прежде. От простых, хоть и бессмысленных фраз повеяло вдруг такой ужасающей Чуждостью, что Лекер чуть не заорал, благо что орать было нечем.

«Что же это? Что же это?! Где я? Что со мной?!» — мысли Лекера на миг обрели ясность и стройность, выраженную, впрочем, паническим ужасом. Но этот коротенький миг стал вдруг вытягиваться, извиваясь, словно змея — желто-зеленая, с черными ромбами на спине; рот ее раскрылся, словно в ленивом зевке, и оттуда, кряхтя и отдуваясь, вылез отец Лекера — совсем старый, худой и лысый, как в последние годы своей жизни. Именно таким запомнил его Лекер, когда, по древней традиции, самолично зашивал мертвое тело отца в погребальный мешок.

— Ты шумишь так, что трясется весь дом! — заворчал отец. — От твоих криков невозможно уснуть!

— Но я ведь делаю это мысленно, папа! — возразил Лекер, почтительно опустив голову.

— Чтобы делать что-то мысленно, нужно, по крайней мере, иметь мысли, — продолжал ворчать старик, — а в твоей голове их никогда не было!

— Папа, я не буду тебе больше мешать, спи, — накрыл Лекер отца большим теплым одеялом, похожим на земное облако. Впрочем, это и было облако, распадающееся в руках на полоски тумана. Оно летело высоко-высоко в небе, сам же Лекер сидел на берегу сверкающей серебром реки, опустив в ее воду ноги, ставшие почему-то такими длинными, что почти доставали до противоположного берега. Из-под воды, прямо перед Лекером, медленно вышел отец и заворчал еще сердитей:

— Ты уронил меня, бестолочь! Чем ты накрыл меня, бездарный ребенок?!

— Ладно, я бестолочь! — рассердился вдруг Лекер. — Ну так разъясни мне, бестолковому, где я и что со мной!

Отец, все еще ворча под нос, снял с себя мокрый саван и, выжав, как мог, бессильными руками, разложил его на большом камне. Затем, раскопав песок, достал из него парадную форму «черного патруля» и натянул на свое костлявое тело, превратившись сразу в старшего хрониста Матела.

— Разъясняю! — сказал Мател резко и отрывисто. — Насколько я понимаю, ты хорошо покопался в голове у преданного тобою землянина и знаешь «теорию треугольников». В одной вершине октаэдра сходятся четыре угла четырех треугольников. Верно! Пр-р-равильно! Кр-р-ругом! Отставить!

— Однако! — поднял отец вверх свой длинный костлявый палец. — В вершинах, кроме треугольников, сходится еще и пустота! Причем, — палец отца вновь ткнулся вверх, — пустота внутри и пустота снаружи.

— Ты хочешь сказать, что я попал… — пробормотал Лекер.

— Пальцем в небо! — прошипела змея, бесконечно уползая в бесконечность.

Глава 24

Алексей открыл глаза и увидел перед собой… лицо Митрича.

«Значит, все-таки я умер, — совершенно равнодушно подумал он. — И, значит, все-таки существует „тот свет“. Странно только, что меня встречает здесь не мама, не отец, не Лариса, а Митрич… Видимо, своими мыслями о самоубийстве я обидел самых дорогих и любимых людей. Интересно, а Илма тоже здесь? Впрочем, она не должна быть здесь, Илма — жива!»

— Ну что, очухался? — странным голосом прогудел Митрич.

Алексей открыл рот, стал набирать в легкие воздух, чтобы ответить старику, но тут же закашлялся от едкого газа, продравшего горло.

— Тихо-тихо! — дернулся Митрич. — Дыши только носом, в ноздрях — фильтры! — При этом он машинально положил свою руку на грудь лежащего, как оказалось, Алексея, и тот заорал вдруг истошно от накатившего отвращения и ужаса, зашедшись тут же в еще более диком кашле от хлынувшей в самые легкие ядовитой гадости. Да и было от чего заорать — рука Митрича, или того, кто поначалу показался Митричем, была серой, слизкой, с извивающимися пальцами-щупальцами, покрытыми многочисленными присосками!