Танцуй со мной - Софи Уэстон

И прежде чем она успела понять, что имеется в виду, он вынес из-за рояля высокие подсвечники и расположил вокруг ее табурета. Достал из кармана зажигалку и поджег одну за другой высокие белые свечи.

Вся напрягшись, Алексис отвернулась, стараясь сосредоточиться на усилителе, хотя едва видела зеленые полосы индикаторов.

За ее спиной Майкл пересек комнату и выключил люстру. Потом вернулся - шаги по деревянному полу звучали жутковато, а тень колебалась вместе с пламенем свечей. Взял один из золоченых стульев и поставил в некотором отдалении от ее табурета. Первый ряд для одного слушателя, подумала Алексис. Вот только вместо того, чтобы чинно сесть, ну разве что закинув ногу на ногу, он поставил стул задом наперед и сел верхом, положив руки на лирообразную спинку и уперев подбородок в ладони.

- Готова?

Была ли в спокойном вопросе насмешка? Алексис толком не поняла. Она чувствовала себя еше более беспомощной в окружении канделябров, тогда как он сидел в полутьме. Впрочем, пожалуй, так оно и лучше. По крайней мере не видно будет его глаз.

Она отвернулась от усилителя и занялась раскладыванием нот, хотя вовсе не нуждалась в них. Привычное действие помогло успокоить руки. Поднесла к губам флейту, взяла несколько пробных нот, потом трель. Все, дальше тянуть нельзя.

- Готова, - сказала она спокойным голосом.

Нажала на кнопку воспроизведения и встала, следя за дыханием и ожидая первых хорошо знакомых нот.

Глубокий звук рояля наполнил помещение. Инструмент был чудесный, и Патрик играл с удовольствием. Это ощущалось в манере игры. Алексис помнила день, когда они делали эту запись. Стояла середина лета, и она была влюблена.

Ну да, ей было семнадцать, и казалось, что влюблены они оба. Только Патрик ничего не говорил, кроме того, что она слишком юна, чтобы принимать серьезные решения. Потом он уехал в Штаты, а она восемь лет поддерживала в себе огонь того лета.

Восемь лет, думала Алексис в зыбкой атмосфере воспоминаний, наполнявших зал. Восемь лет. Когда он вернулся, чтобы преподавать в колледже, она решила, что это судьба. Он учил ее, водил на концерты, водил в маленькие ресторанчики и держал за руку, сидя за столиком. Говорил, что любит ее. И, конечно, хотел лечь с ней в постель. И лишь по чистой случайности она узнала о его жене и детях прежде, чем могло бы осуществиться его желание.

Закончилась интродукция. Алексис поднесла флейту к губам. Она забыла о сиротливой пустоте зала. Забыла о Майкле. Забыла обо всем, кроме не-выразимо печального ощущения потерянных надежд и музыки, говорящей о том же.

Казалось, музыка рождается сама. Никогда еще это чувство не было таким сильным. Она знала, что ни разу в жизни не играла так хорошо, как сейчас.

Музыка смолкла, и в полутемном помещении наступила полная тишина. Легкие сквознячки колебали пламя свечей, но не могли шевельнуть тяжелые бархатные шторы. Его глаза смотрели внимательно. Они странно мерцали в переменчивом свете, а тень металась по голому полу, подобно готовому воплотиться духу.

Алексис опустила флейту и стояла с бессильно сцепленными руками. Она приняла этот взгляд из темноты с роковым ощущением встречи с судьей, если не с палачом.

Майкл вздохнул.

Лента закончилась со щелчком, который прозвучал как пистолетный выстрел в неестественной тишине зала. Алексис вздрогнула. Майкл встал.

Он медленно произнес:

- Что ж, парень, заявивший, что ты достигла пика, прав.

Поначалу Алексис смешалась. Потом вспомнила, что передавала ему слова Патрика, и улыбнулась. Но ей стало больно. Он все увидел со своей обычной проницательностью.

- Эй, - сказал он тихо, - имелся в виду комплимент.

Она отвернулась и занялась перематыванием ленты.

- Никогда не говори музыканту, что он достиг вершины, Майкл, - мягко заметила она. - Это означает конец пути. - Она достала кассету и положила в футляр, снабженный аккуратной этикеткой. - И что же?

Она повернулась лицом к Майклу, вопросительно подняв брови. Он сунул руки в карманы. Лицо его было задумчивым, глаза искали ее взгляд. Она сохраняла невозмутимое выражение.

- Или, может быть, ты хотел бы сначала поесть? - вежливо поинтересовалась она.

- Чего я на самом деле хотел бы, - сказал он, не отводя глаз, - это залезть в твою голову и узнать, что ты думаешь на самом деле.

Алексис вздрогнула. Но постаралась не подать виду.

- Почему?

Он, широко шагая, подошел к ней; тень заметалась и исчезла в круге света. Он бесцеремонно взял ее за подбородок и повернул к себе.

- Такая холодная, - удивленно и почти сердито проговорил он. - Прекрасно воспитанная и ледяная. Только глаза у тебя не ледяные, дорогая. - Он провел большим пальцем по ее скуле, едва касаясь нежных волосков на коже. - И твоя музыка тоже.

Алексис горько отметила про себя, что никак не походила на ледышку всякий раз, когда оказывалась в его руках. Уж скорее на горстку теплой дождевой воды. Но ей хватило ума не сказать это вслух.

- Что же происходит? Откуда такие перепады? Она дернула головой и сделала шаг назад. Чем дальше от него, тем спокойнее она себя чувствовала.

- Это все твое воображение. Он покачал головой.

- Нет. Чаще всего ты - сама сдержанность, ничего на поверхности. Потом вдруг сбрасываешь латы и превращаешься в пламя.

Алексис отступила еще на шаг, изумленная. Откашлялась и сказала неестественно громко:

- Это же смешно.

Блеснув глазами, он переспросил:

- Правда?

- Да, - горячо заверила она. - Более того, это похоже на сцену из плохого фильма. Никогда в жизни не слышала такой чепухи. Ты ничего не понимаешь в классической музыке. Ее нельзя судить по стандартам рока или джаза. Она не спонтанна, не эмоциональна. Она… она строится. Это как архитектура. Я не пишу ее. Я просто исполняю.

Майкл сказал:

- Туфта! - Что?

Он услужливо повторил:

- Ты хочешь сказать, что от тебя не зависит, как играть?

- Ну, в некотором смысле… Он пренебрег ее бормотанием.

- Я сейчас слышал тебя. А не какой-то автопилот.

- Я допускала больше ошибок, чем сделала бы машина, - согласилась Алексис. - Но из этого не следует, что эмоции, которые ты услышал… которые тебе померещились, - поправилась она, - были моими.

Она вперила в него горящий взгляд. На одну убийственную секунду их взгляды встретились. Майкл устало вздохнул и запустил пятерню в свои кудри.

- Ты, - сказал он наконец, - ни черта не понимаешь в эмоциях. Но играешь ты как ангел. Ладно, пошли обедать, пока я не забыл о своих благих намерениях.

За едой у него было какое-то странное, тяжелое настроение. Чувствуя с трудом подавляемое им недовольство, Алексис нервничала.