Жангада - Жюль Верн

— Господин Фрагозо, кажется, ваш друг Торрес не собирается идти с нами в Эгу?

— Да, он и впрямь остается на плоту; но я вас очень прошу — не называйте этого типа моим другом!

— А разве не вы надоумили его попроситься на жангаду?

— Да, боюсь, что в тот день, если говорить начистоту, я сделал большую глупость.

— Если говорить начистоту, он мне совсем не нравится.

— А мне и того меньше! Притом не могу припомнить, где я его уже видел. Но у меня осталось лишь смутное воспоминание — не из числа приятных.

— Постарайтесь припомнить, где и когда вы могли встретить Торреса? Нам очень важно узнать, кто он.

— Нет, как ни стараюсь, не могу припомнить!… Ни время, ни место, ни обстоятельства встречи — ничего…

— Господин Фрагозо!

— Что, сударыня?

— Вам надо остаться на жангаде и понаблюдать за Торресом, пока нас не будет.

— Что?! Не идти с вами в Эгу и целый день вас не видеть?

— Я очень прошу!

— Это приказ?

— Нет, просьба.

— Я остаюсь.

— Господин Фрагозо!

— Что, сударыня?

— Благодарю вас!

— В благодарность пожмите мне покрепче руку,— ответил Фрагозо.— Право же, я этого заслуживаю.

Лина протянула руку доброму малому, и тот на минуту задержал ее в своей, любуясь прелестным личиком девушки.

От места их стоянки до Эги было четыре лье. Чтобы пройти туда и обратно в пироге с двумя гребцами и шестью пассажирами, потребовалось бы несколько часов, не говоря уже о том, сколь утомительно путешествие по такой жаре.

Но, к счастью, с северо-запада задул свежий попутный ветер, так что пирога могла пройти под парусом по озеру до города даже не лавируя.

Итак, на пироге подняли парус. Бенито сел за руль, Лина махнула рукой, напоминая Фрагозо про его обещание, и лодка отчалила. Путь к Эге лежал вдоль южного берега озера. Два часа спустя пирога вошла в гавань поселка-миссии, основанного кармелитами. В 1759 году он стал городом и отошел к Бразилии.

Пассажиры вышли на плоский берег, возле которого выстроились не только местные суденышки, но и несколько небольших шхун, ведущих каботажное плавание вдоль Атлантического побережья.

— Какой большой город! — вскричала Минья.

— Сколько домов! Сколько людей! — вторила ей Лина, у которой прямо разбегались глаза.

— Еще бы! — засмеялся Бенито.— Целых полторы тысячи жителей, не менее двухсот домов, среди которых — подумать только! — есть и двухэтажные; две, а может, даже три, настоящие улицы!…

— Милый Маноэль,— сказала Минья,— защитите нас от моего брата! Он смеется над нами только потому, что сам успел побывать в самых красивых городах на Амазонке!

— Значит, он смеется и над своей матерью,— добавила Якита.— Признаюсь, я тоже никогда не видела ничего подобного.

— Тогда, матушка и сестра, берегитесь! — заявил Бенито.— Вы придете в восторг при виде Манауса, а увидев Белен, упадете в обморок!

— Не беспокойся,— сказал с улыбкой Маноэль,— наши дамы постепенно умерят свои восторги, побывав в первых городах Верхней Амазонки.

— Как, и вы туда же, Маноэль? — воскликнула Минья.— Вы тоже смеетесь над нами?

— Нет, Минья! Клянусь…

— Пускай себе забавляются,— перебила его Лина,— а мы с вами будем смотреть во все глаза: здесь так красиво!

Взорам простодушных созданий предстала кучка глинобитных, побеленных известью домиков, крытых чаще всего соломой или пальмовыми листьями; лишь кое-где стояла каменная или деревянная постройка с верандой, ярко-зелеными дверьми и ставнями, окруженная садиком с цветущими апельсиновыми деревьями. Имелись там и две-три конторы, одна казарма и церковь Святой Терезы, которая в сравнении с икитосской часовней казалась собором. А оглянувшись на озеро, можно было увидеть красивую панораму в обрамлении кокосовых пальм, подступавших вплотную к воде. Тремя милями дальше, на другом берегу, стояла живописная деревня Ногейра, ее домишки прятались в густой листве старых олив.

Но подлинное восхищение обеих девушек вызвали наряды местных щеголих, разодетых как истые бразильские горожанки. Да, жены и дочери здешних чиновников и крупных торговцев носили не простенькие деревенские платьица, а настоящие парижские туалеты. Правда, они успели выйти из моды, но не надо забывать, что Эга находится в пятистах лье от Пара, а Пара — в тысячах лье от Парижа.

— Глядите, глядите, какие красивые дамы и какие на них прелестные платья!

— Боюсь, они сведут нашу Лину с ума! — засмеялся Бенито.

— Поверьте, дорогая,— сказал Маноэль Минье,— в вашем скромном холстинковом платье и соломенной шляпке вы куда изящнее всех этих дам в высоченных токах[51] и широких юбках с воланами.

Тут они вспомнили, что намеревались осмотреть город, и пошли бродить по улицам, где оказалось больше ларьков, чем магазинов; погуляли по площади, где встречались местные франты и франтихи, задыхавшиеся от жары в своих европейских костюмах; и даже позавтракали в гостинице, смахивавшей на постоялый двор, где они имели случай пожалеть о вкусных блюдах, подаваемых каждый день на жангаде.

После обеда, состоявшего исключительно из черепашьего мяса в разных его видах, молодежь снова полюбовалась видом озера, сверкавшего в лучах заходящего солнца, и вернулась на пирогу, пожалуй, несколько разочарованная в своих ожиданиях и немного уставшая от прогулки по раскаленным улицам, таким непохожим на тенистые тропинки Икитоса. И даже восторги непоседливой Лины чуть-чуть поостыли.

Каждый занял свое место в пироге. Ветер, по-прежнему дувший с северо-запада, к вечеру немного посвежел. Подняли парус и пустились в обратный путь по озеру, питаемому темными водами реки Теффе[52], по которой, как говорят индейцы, можно сорок дней плыть на юго-запад, и она все время останется судоходной. В восемь часов пирога пристала к жангаде.

Улучив минуту, Лина сделала знак Фрагозо.

— Ну как, заметили вы что-нибудь подозрительное?

— Нет, ничего. Торрес почти не выходил из своей комнаты и все время что-то читал и писал.

— А он не входил в дом, не заходил в столовую, как я опасалась?

— Нет, только иногда прогуливался на носу жангады с какой-то старой бумагой в руке. Мне показалось, он изучал ее, бормоча себе под нос что-то непонятное.

— Может быть, дело куда сложнее, чем вы думаете, господин Фрагозо! И чтение, и писание, и изучение старых бумаг — все его занятия неспроста. Ведь этот буквоед и писака — не учитель и не адвокат!

— Ваша правда!

— Последим еще, господин Фрагозо.