Заложники дьявола - Фридрих Незнанский

А наутро ее впервые за все это жуткое, безнадежное время, облепившее Майю, словно мутный туман, не время даже, а безвременье, ожидал настоящий сюрприз: ровно в девять часов, сразу после очередного безвкусного и не тронутого ею завтрака, в палату вошел дядя Юра... Он был удивительно красив, на его лице она обнаружила добрую, по-настоящему добрую улыбку. И в первое мгновение подумала, что он ей просто снится...

Но он не снился.

– Здравствуй, Майечка, – ласково произнес он, – я твой новый палатный врач, временно замещаю Германа Германовича, ушедшего в отпуск... Так что уж не обессудь...

«Не обессудь»?! Да она просто-напросто онемела от радости, что не увидит, по крайней мере сегодня, этого мерзкого придурка!.. И сама не заметила, как улыбнулась в ответ дяде Юре – улыбнулась впервые за много месяцев.У него, кроме всего прочего, был еще и удивительный голос – она это сразу поняла и тут же стала отвечать на все его вопросы, чтобы еще и еще раз этот голос услышать, даже не вдумываясь в свои ответы.

Этого и не требовалось. Потому что с первой минуты их знакомства все вокруг переменилось, время, которое стояло на месте, словно случайно зацепившийся за крышу проклятой больницы кусок никому здесь не нужной вечности, вновь тронулось с места. Вначале – неуверенно и бесцельно, просто омывая ее своими теплыми волнами, потом – стремительно и целенаправленно...

Ей никогда не забыть своего первого разговора с мамой, состоявшегося благодаря их, как выяснилось, общему, настоящему Ангелу-Хранителю – дяде Юре.

Он сказал ей о мамочке просто, спокойно, словно ему это не стоило и вовсе никаких усилий, в первую же ночь своего дежурства.

– Майечка, – дядя Юра вошел к ней в палату, как будто заранее знал, что девушка, несмотря на полуночный час, не спит, – я могу тебе в этом помочь...

И спустя какое-то время, когда она впервые за столько месяцев услышала мамочкин голос и поначалу даже не могла произнести в ответ ни слова, ни звука, совершенно не замечая, что плачет, почти неслышным движением вытер с ее щек сами по себе катившиеся слезы.

Но самый серьезный из разговоров между ней и мамой, а потом между Майей и дядей Юрой состоялся позднее – наверное, не раньше, чем через неделю после его первого появления в ее «одиночке». И вот тогда и появилась цель. Настоящая, большая цель, на фоне которой даже то, что через какой-то там месяц Майе предстоит вырваться из проклятой больницы, выглядело почти ничего не значащим пустяком.

Единственное, о чем она еще сумела тогда подумать, – так это о том, как вытянутся физиономии у отца, а главное, у мерзавки Крысы, когда они с дядей Юрой осуществят свой план!.. И тогда же ей в голову пришла эта мысль – вначале робкая, почти неясная... Ставшая четкой лишь в тот момент, когда она после очередного разговора с мамочкой, сама не зная, как и почему, высказала ее вслух:

– Как же я хочу отомстить им... Как хочу!..

Дядя Юра понял ее тогда моментально и так же моментально ответил, без малейшего волнения в голосе:

– Никаких проблем, девочка моя, как скажешь – так и будет... Ради твоей мамы – я готов... И ради тебя...

...Теперь девушку эти воспоминания почти не волновали. Боль ушла, этих больше не существует, Бог сам наказал их, и Майя ни секунды не сомневалась – накажет еще, на веки вечные. Удивительно, но ненавидеть их она перестала.

Девушка посмотрела на разбросанные по полу снимки, протянула руку, взяла тот, что лежал к софе ближе других. Равнодушно посмотрела: на нем были запечатлены два черных пластиковых мешка, в каких обычно перевозят трупы, она видела такие по телевизору.Майя выпустила фотографию из рук, даже не проследив за ее полетом к полу, улыбнулась своим мыслям: до встречи с мамочкой оставался один шаг, который она сделает послезавтра.

Выскользнув из-под пледа, Майя направилась к дяде Юре. Он, как она и предполагала, сидел за компьютером, на экране которого был какой-то английский текст.

Дядя Юра, едва она вошла в комнату, обернулся к Майе и улыбнулся:

– Отдохнула?

– Ага... А почему ты пишешь по-английски?

– Ах это... – Улыбка его стала еще светлее. – Это письмо, предназначенное для моего коллеги в Штатах... Подожди секундочку, сейчас я его отправлю – и будем ужинать!

Девушка поняла, что действительно проголодалась, и, терпеливо дождавшись, когда дядя Юра, завершив все необходимые манипуляции, отправит письмо и выключит компьютер, покорно зашагала за ним на кухню.

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

За время, проведенное женой в больнице, Александр Борисович, всегда довольно трудно просыпавшийся по утрам, научился открывать глаза ровно в пять утра. Поэтому к моменту, когда просыпалась Ирина, он уже, словно часовой на посту, сидел возле нее. Несмотря на то что Семен Львович успокаивал его относительно здоровья Ирины Генриховны, Турецкий по каким-то неясным ему причинам продолжал волноваться за ее жизнь... Возможно, потому, что во сне Иришкино лицо, да и вся она, с выступающим под легким покрывалом животом, казалась Александру Борисовичу абсолютно беззащитной, отчего сердце у него сжималось в каком-то тревожном предчувствии.

Сидя на стуле возле ее кровати, он старался шевелиться как можно меньше, зная, какой у его жены чуткий сон: таким чутким он стал только из-за него, как считал сам Турецкий, далеко не лучшего из мужей... Сколько лет подряд ей приходилось волноваться за своего супруга, сколько и вовсе бессонных ночей провела она, ожидая, когда он заявится наконец домой после очередной действительно небезопасной операции!.. Да если уж совсем честно, сколько раз он лгал своей Иришке, выкручиваясь как мог в периоды своих случавшихся время от времени загулов?.. А она – она все понимала и... молчала. Терпела, мучаясь в ожидании, когда же ее ветреный муженек усовестится и приползет назад, к домашнему очагу... А однажды... Ах, как не хотелось ему вспоминать о том, можно сказать, единственном случае, когда ожидания Иришки могли оказаться напрасными! Только память – штука коварная: и приходит, и уходит, когда захочет сама...

Об этой авиакатастрофе, случившейся под Новосибирском, СМИ так и не узнали: меры, предпринятые на самом «верху», дали ожидаемый результат.С родственниками погибших тогда пассажиров – а их было около ста человек – работала целая армия психологов и представителей спецслужб, да и солидная компенсация, способная заткнуть рот кому угодно, дело свое тоже сделала...

Причина же такой массы предпринятых мер являлась двойной: во-первых, это был один из первых терактов на российских авиалиниях. Во-вторых, в числе погибших оказался близкий родственник тогдашнего члена правительства, едва ли не второй человек после его главы... Летевший в отдельном салоне с целым выводком дорогих шлюх...

Турецкому тогда здорово «повезло»: именно его и отправили на место катастрофы в качестве представителя Генпрокуратуры.

Впрочем, он и сам поначалу думал, что повезло: самолет взорвался при посадке, «черные ящики» обнаружили почти сразу. Кроме этого, двое пассажиров и бортпроводница, находившиеся в момент взрыва в хвостовой части лайнера, выжили, правда, находились на тот момент в реанимации в Новосибирске. Доктора уверяли, что по меньшей мере один из раненых выживет точно. У него оказалось не самое тяжелое ранение. И, посовещавшись с самим собой, Александр Борисович, прежде чем отправиться на место катастрофы, где уже вовсю работали специалисты, в том числе столичные, поехал в Первую городскую больницу, где упомянутый пассажир, к слову сказать, имевший непосредственное отношение к свите «правительственного родственника» и к самому правительству, как сообщили Турецкому в аэропорту, пришел в себя.В Новосибирске Александр Борисович к тому моменту был пару раз, город ему, если честно, совсем не нравился: раскинувшийся на площади большей, чем Москва, он, если не считать старого, еще прошлого века застройки центра, состоял из унылых, на взгляд Турецкого, микрорайонов, кое-где прерывающихся обыкновенными пустырями. Окончательной мрачности добавлял ему запах, витавший над этим безмерным пространством, – почему-то запах керосина, наводивший на мысль о керогазах, вышедших из употребления с полвека назад. Под стать всему перечисленному представлялись ему и жители города – хмуро спешившие по своим делам, с усталыми, безрадостными лицами...

Вот почему Вика на этом фоне, в который он, честно говоря, не особо и вглядывался, произвела на Турецкого впечатление яркой вспышки посреди ночной тьмы... А может быть, и не только поэтому... Она была не просто прекрасным хирургом, но еще и умницей, женщиной, принадлежащей к тому несомненно сильному типу, который всегда знает, чего именно хочет от жизни... Ну и, наконец, она и впрямь была необыкновенно красивой.

Во всяком случае, до встречи с ней Турецкий ни разу в жизни не видел ни у кого таких по-настоящему, без каких-либо ухищрений, ярко-зеленых глаз и пепельных не благодаря краске, а благодари прихоти матушки-природы волос... Он погиб сразу, в ту же секунду, как переступил порог хирургического отделения и наткнулся взглядом на Вику, туго затянутую во врачебный халат, с выбивающимися из-под шапочки густыми локонами. Позднее он узнал, что она специально дожидалась его там, чтобы перехватить и не впустить к своему больному. которого вытащила в эту ночь из-за грани бытия собственноручно. И все-таки впустила. Вначале – к больному. Потом, в тот же вечер, в собственную постель... А еще потом, как ему показалось, – в свою душу... Или не показалось?..