Опылители Эдема - Джон Бойд

Фреда ущипнула себя, чтобы убедиться, что она все же есть.

— Вот суть моего предложения, — продолжал он. — Если вы найдете в тюльпанах что-то такое, что заслуживает стать темой монографии, пишите научную работу и отправляйте ее по Каналам. Каналы защитят ваше авторство, даже если каждый бюрократ, прочитав работу, сопроводит ее своим возражением, которое внесет в отзыв, чтобы показать, что он размышлял над темой еще более глубоко, чем вы.

И еще, причем это очень важно: вышлите мне копию вашей диссертации. Институт Передовых Исследований проверит значимость для науки ваших выводов, не обращая внимания на сорок восемь отрицательных отзывов. А я прослежу за этим. Вам известно, что я — манипулятор, и у вас нет оснований доверять мне; но вы доверяете, не так ли?

— По определенной причине, да, Ганс.

— Я мог бы поразглагольствовать о вашей причине, — он ухмыльнулся, — но не стану.

Фреда тоже не стала мешать ему самодовольно наслаждаться своей снисходительностью, но сама-то она прекрасно знала, почему доверяет ему. С фальшивыми зубами, без них ли, он ее любил; и она — если быть совершенно откровенной — отвечала ему какой-то абстрактной, внеличностной, просто совершенно стерильной взаимностью.

После прощального обеда в честь Клейборга в Бейкерсфильде группа Гейнора возвращалась на базу в принадлежащем Бюро геликебе. Оказавшись в кабине вертолета без дружеской поддержки и защиты оставившего ее Ганса, она сразу ощутила наступление похолодания в отношении к ней Гейнора. За обедом он просил прощения, но его извинение прозвучало неприкрытым упреком:

— Я виноват, Фреда. Мне следовало поручить это выступление более опытному администратору.

— О нет, доктор, — сказала она. — Поручив мне это, вы не сделали административной ошибки. Просто ваши аргументы оказались бессильными, когда на нас двинулся Флот.

Сейчас, сидя с поникшими плечами и бессмысленно блуждая взглядом по расстилавшемуся внизу Коустл Рейндж, она чувствовала озноб от холода его отчуждения и без труда, как по учебнику, прогнозировала его дальнейшие ходы. Он начнет с властного высокомерия, известного в некоторых кругах под названием Sic Semper Illegitami — Навечно вне закона. Уже чувствуя себя вне соперничества, она с циничным весельем наблюдала за маневрами Беркли. Гейнор говорил мало, но что бы он ни сказал, тут же быстро поддерживалось психиатром. Он курил мало, но каждый раз Беркли быстро подносил зажигалку к сигарете каким-то таким движением, которое подпадало под определение «ловкость карманника».

Пока геликеб висел над ангаром руководителя Бюро, Фреда заметила, что автомобильная стоянка пуста; очевидно, память о прежней любви покинула сектор Эйбл. Когда геликеб опустился, она бросила взгляд на восток. В сгущавшихся над долиной Сан-Джоакин сумерках мерцали огни Фресно. К югу от его небоскребов, размышляла она, в самом разгаре гуляния в Старом Городе.

Ее внезапно охватило какое-то страстное томленье. Она буквально слышала стук каблуков сеньорит по булыжной площади, постепенно замирающие дифтонги испанского, сдерживаемый смех из-под кружевных мантилий. Представляя, как они прогуливаются вокруг фонтана навстречу двигающимся по внешнему кругу и пожирающим их глазами стройным юношам в расшитых блестками брюках, она своими собственными бедрами как бы ощущала покачивание их бедер. Ей виделась незыблемость саманных стен, розовая в лучах заходящего солнца, и она явственно ощущала мускусно-мучнистый запах жарящихся маисовых лепешек. Она слышала бреньканье гитар за створками дубовых дверей баров, где музыканты репетируют свои ритмические мелодии, готовясь к субботнему вечеру в Старом Городе. Переполненная этими видениями, она с необычной для себя надменностью пожелала доброй ночи обоим мужчинам, едва геликеб приземлился. Идя в одиночестве по аллее к своему жилищу, она обратила внимание на то, что звук ее шагов постепенно перешел на синкопы раз-два-три-и, раз-два-три-и диссонансного танго.

Призывая на помощь все свои аналитические способности, Фреда так и не смогла объяснить себе ту огромную волну радости и грусти, которая пульсировала в ней подобно току от анода, который никак не может отыскать свой катод Она допускала, что, может быть, в ее номере вашингтонского отеля произошло больше, чем ничего, и это — запоздалая реакция. Или, возможно, она подсознательно прощалась со своей мечтой о карьере. А может быть, ее ощущения были осознанием радости возвращения… к тюльпанам.

Воскресным утром после завтрака она поспешила в оранжерею, намереваясь задержаться по пути в дамском туалете, чтобы просмотреть доску граффити-бюллетеней, но так была потрясена тем, что на ней обнаружила, что задержалась дольше, чем предполагала. Она прочла нацарапанное тем же, теперь уже знакомым почерком: «Чарли сделал это с Фредой в Вашингтоне без любви. Ганс не смог это сделать с любовью. Хал приближается быстро. Не опередит ли кто-нибудь Пола в самую последнюю минуту?»

Каракули так разозлили ее, что она сорвала февральский лист со стены, разорвала его на мелкие клочки и сильной струей воды отправила к устью Пасо Роблз.

Она понимала, что ее поступок — не лучшая форма выражения возмущения. Листы граффити способствовали ослаблению социальной напряженности, так как были неким суррогатом сплетен, но та, которая писала эти пасквили о ней, повела себя недобросовестно. Очевидно, особа, нацарапавшая это, была репортером из радикальной прессы, имела возможность совать нос не в свои дела и выловила эти сведения в телеграфной службе Юнайтед Пресс. Фреда курила и не выходила из туалета, кипя от злости, до тех пор, пока не остыла настолько, что ее кипение стало еле заметным бульканьем, пытаясь выбросить из головы все негативное до того, как отправиться на свидание с тюльпанами.

До некоторой степени ей это удалось, и она пошла через лужайку, нежась в теплых лучах солнца, шелестя свежей травой под ногами и все больше и больше успокаиваясь.

Обогнув угол оранжереи, она буквально остолбенела, ошеломленная ослепившим ее мерцанием золота и зелени, сочностью его красок и размерами мерцающего пространства. По четыре клумбы в ширину и шесть в глубину занятый тюльпанами участок растянулся на четверть расстояния от стены оранжереи до изгороди, и первые двенадцать клумб цвели.

Хал разделил клумбы дорожками немного более метра шириной и растянул на них брезент, чтобы улавливать семена, которые будут падать на дорожки, но внутри клумб он очень заботливо посадил каждый тюльпан, разместив цветы почти точно в пятнадцати сантиметрах друг от друга. Какие бы грешные мысли ни роились в мозгу Хала Полино, его практические действия были продуманы не менее тщательно, чем ходы трехкратного чемпиона мира по шахматам. Ее сад излучал красоту.