Записки врача общей практики - Артур Конан Дойль

— Еще есть лорд Артур Сибторп, — проворковала она едва слышно.

Лорд Чарльз подскочил в кресле и пробормотал пару слов, таких, что чаще звучали от министров времен лорда Мельбурна, чем в наши дни.

— Ты с ума сошла, Клара! — облегчив душу, наконец воскликнул он. — Кто вложил эту мысль в твою голову?

— Премьер-министр.

— Кто? Премьер-министр?

— Да, дорогой. Но умоляю, веди себя хорошо, иначе больше никогда не заговорю с тобой на эту тему.

— Честное слово, ты зашла слишком далеко, чтобы отступать.

— Премьер-министр сказал мне, что лорд Артур отправляется в Танжер.

— Да, так и есть. Просто я на миг об этом забыл.

— А потом приехал сэр Уильям со своей рекомендацией относительно Иды. Поверь, Чарли, это не простое совпадение!

— Уверен, леди Клара, что это не простое совпадение, — подтвердил лорд Чарльз, проницательно и в то же время вопросительно глядя на жену. — Ты очень мудрая женщина, дорогая. Прирожденный руководитель и организатор.

От столь приятного комплимента леди Клара смущенно зарделась.

— Вспомни нашу молодость, Чарли, — прошептала она, по-прежнему играя с кудрями мужа. — Кем ты тогда был? Бедным парнем, даже не послом в Танжере. Но я любила тебя, верила в тебя и разве хотя бы раз пожалела об этом? Наша Ида любит лорда Артура и верит в него. Так почему же она должна пожалеть?

Министр иностранных дел молчал. Глядя на качающиеся за окном зеленые ветки, он мысленно вернулся в Девоншир, на тридцать лет назад, когда, шагая вдоль старинной тисовой изгороди рядом со стройной девушкой, рассказывал ей о своих надеждах, страхах и честолюбивых мечтах. Сжал тонкую белую руку и поднес к губам.

— Ты всегда была мне хорошей женой, Клара.

Леди промолчала, не пытаясь укрепить успех. Менее искусный генерал непременно попытался бы это сделать и все бы испортил. А она стояла молча, покорно и внимательно наблюдая за отражавшейся в глазах и на губах мужа игрой мысли. В глазах сверкнула искра, губы слегка изогнулись, он посмотрел снизу вверх и воскликнул:

— Клара! Готов спорить, ты уже заказала приданое.

Она легко ущипнула мужа за ухо.

— В надежде на твое одобрение.

— И написала архиепископу.

— Письмо еще не отправлено.

— Но сэр Артур уже получил твою записку.

— Откуда ты знаешь?

— Он наверняка уже внизу.

— Нет. Но думаю, что в пути.

С выражением комического отчаянья лорд Чарльз откинулся на спинку кресла.

— Кто способен пойти против такой женщины? — воскликнул он. — О, если бы я мог послать тебя к Новикову! Для моих ребят он слишком крут. Но, Клара, я не могу принять жениха и невесту здесь.

— Даже чтобы благословить?

— Нет-нет, ни за что!

— Твое благословение осчастливило бы детей.

— Не выношу сцен.

— Что же, тогда я передам, что ты согласен.

— Только прошу, не говори ничего, кроме этого. По крайней мере сегодня. Что-то я не в меру расчувствовался.

— Ах, Чарли, ты же всегда так силен!

— Но ты обошла меня с фланга, Клара. Браво! Великолепный маневр. Должен тебя поздравить.

— Ну, — пробормотала жена, целуя министра, — что ни говори, а вот уже тридцать лет я прилежно учусь у очень тонкого дипломата.

Дружеская беседа у камина

Доктора обычно слишком заняты, чтобы вести учет отдельных ситуаций или драматичных событий. Поэтому самым компетентным хроникером их труда стал юрист. Долгие часы возле смертного одра или у постели роженицы — что значительно труднее — лишают человека чувства соразмерности точно так же, как регулярное употребление крепких напитков искажает ощущение вкуса. Постоянно напряженные нервы перестают реагировать на раздражители. Спросите хирурга о его самых ярких профессиональных впечатлениях, и он ответит, что не находит в своей работе ничего замечательного, или попросту углубится в теоретические рассуждения. Но застаньте его вечером у камина с зажженной трубкой во рту в компании коллег и подкиньте искусно сформулированный вопрос или тонкую аллюзию — и сразу получите порцию только что сорванных с древа жизни свежих, зеленых фактов.

Буквально полчаса назад закончился один из ежеквартальных обедов центрального отделения Британской медицинской ассоциации. Двадцать кофейных чашек, столько же пустых бокалов и плотная пелена неторопливо поднимающегося к золоченому потолку голубого дыма создавали впечатление успешного вечера. Однако участники встречи уже разбрелись по домам. Череда пальто с оттопыренными карманами и высоких цилиндров, покачивающихся над стетоскопами, уже покинула коридор отеля. Споря и покуривая, в гостиной возле камина остались сидеть три врача, в то время как четвертый член компании — не состоящий в профессиональном сообществе, да к тому же совсем молодой человек — еще не вышел из-за стола. Открыв тетрадь, он что-то яростно строчил вечным пером и время от времени, как только беседа начинала угасать, невинным голосом задавал наводящие вопросы, тут же вызывающие новую волну воспоминаний.

Все три доктора принадлежали тому благодатному периоду среднего возраста, который начинается в профессии рано и продолжается очень долго. Ни один из них еще не успел прославиться, и все же каждый заслужил устойчивую репутацию и авторитет в своей конкретной области медицины. Солидный джентльмен со степенными манерами и белым пятном от ожога купоросом на щеке — это Чарльз Мэнсон, руководитель психиатрической лечебницы в Уормли и автор блестящей монографии под названием «Латентные поражения нервов у холостяков». После не совсем удачной попытки одного религиозного сектанта перерезать доктору горло осколком стекла он постоянно носил высокие воротники. Второй из расположившихся у камина джентльменов — человек с красным лицом и веселыми карими глазами — врач общей практики, специалист с богатым опытом. С помощью трех ассистентов и пяти лошадей он зарабатывал по две с половиной тысячи фунтов в год, причем умудрялся делать это в беднейшем районе огромного города на визитах стоимостью в полкроны и консультациях стоимостью в шиллинг. Жизнерадостное лицо Теодора Фостера можно было встретить возле сотни постелей в день, а если в списке посещений оказывалось на треть больше записей, чем в книге оплаты, он всякий раз давал себе слово, что восполнит недостачу, когда за помощью обратится человек, идеально сочетающий в себе миллионный доход и хроническое заболевание. Третий из врачей — тот, что сидел справа, задрав ноги в блестящих туфлях на верхний край каминной решетки, — это молодой многообещающий хирург Харгрейв. В его лице не наблюдалось признаков радушной человечности Теодора Фостера. Взгляд был суров и критичен, прямые губы плотно сжаты и строги, однако в каждой черте чувствовалась непреклонная решительность — ведь пациенты, оказавшиеся у двери доктора Харгрейва, были настолько плохи, что требовали