Кровавые девы - Барбара Хэмбли

Эшер открыл жестянку и принюхался: запах был неприятным и не имел ничего общего с табаком. Когда-то в коробочке действительно хранился американский табак: на крышке сохранилась надпись «Лучший табак мелкой нарезки Лейдерсдорф Ник Нак».

— И наденьте вот это, — Карлебах протянул ему расстегнутую кожаную ленту. Рядом с пряжкой Эшер заметил небольшой винт, который приводил в действие крохотные челюсти — этот миниатюрный пыточный инструмент был закреплен с изнаночной стороны. Стоило повернуть винт, и челюсти выдвигались вперед, впиваясь в плоть на запястье. — На тот случай, если порошок перестанет действовать. Боль обычно помогает против вампиров, хотя и не всегда. Лучшее средство от вампиров — это держаться от них подальше, и чем дальше, тем лучше.

Не говоря ни слова, Эшер помог ученому застегнуть ленту у себя на запястье.

— Спасибо. У меня не хватает слов, чтобы выразить благодарность. Если я могу что-нибудь для вас сделать…

— Можете, — Карлебах положил руки Эшеру на плечи и заглянул ему в глаза. — Не оставляйте это существо в живых. Убейте его. Иначе его грехи падут на вас. Вы станете соучастником в каждом совершенном им убийстве. Господь даровал вам возможность, Джеймс. Завтра утром, если получится…

— Не получится.

— Он хочет, чтобы вы так думали. Да, он хочет, чтобы вы так думали, потому что они такие же люди, как и мы, и так же смертны…

Темные глаза под белыми густыми бровями не давали ему отвести взгляд. Где-то в отдалении часы пробили девять.

— Ступайте с Богом, друг мой. Потому что вам понадобится Его помощь. И, быть может, вам придется что-нибудь сделать и для Него тоже.

Проходя под сводами готической башни, охранявшей мост со стороны Старого Места, Эшер заметил какое-то движение на мосту, но когда он миновал первую пару статуй и дошел до участка, где, как ему показалось, он что-то видел, там уже никого не было. Он перегнулся через покрытую лишайником каменную ограду, всматриваясь в поблескивающую в свете газовых фонарей темную воду реки. Какой-нибудь бандит или карманник, покидающий свое «место работы» после того, как иссяк поток пешеходов и омнибусов?

Или что-то другое?

Сродство с крысами, так сказал Карлебах. Я никогда не слышал о них в других местах, только в Праге.

Они убивают. Иногда они убивают вампира…

… призывают тысячи крыс…

Разновидность вампиров? Эшер отошел от ограды и продолжил путь через мост, стараясь при этом держаться как можно ближе к середине.

Особая форма бациллы, которая, как предположила Лидия, постепенно, по одной клетке меняет человеческую плоть, из-за чего тело перестает стареть, зато загорается от прикосновения солнечных лучей? Он подумал о засунутом среди прочего багажа конверте, в котором хранились фрагменты ковра из спальни леди Ирэн, жесткие от засохшей на них вампирской крови. Крови Марии и Ипполита… Он помнил их искаженные ненавистью лица. Раньше Лидия часто повторяла, что хотела бы заполучить кровь вампира, но после гибели Маргарет Поттон в Константинополе Эшер ни разу не слышал от нее этих слов. Интересно, как она отнесется к образцам? Она говорила, что надо соблюдать величайшую осторожность, иначе случайно можно заразиться самому…

И что потом? Если инфекция из зараженной крови попадет в тело (если бацилла вообще существует), но рядом не окажется создателя, который вберет в себя чужой разум и душу, чтобы защитить их от смерти тела… человек просто умрет? Не это ли произошло с теми несчастными детьми в Петербурге?

Или было что-то еще?

Поднимаясь по ступеням пансиона и запирая за собой дверь, он испытывал нечто сродни благодарности к тусклому свету в окнах кафе, Малостранской башне, к уличным торговцам, студентам, цветочницам и точильщикам ножей, устроившимся на углах мощеных переулков.

Ложась спать, он не стал гасить стоявшую у кровати лампу.

14

Женщина все повторяла и повторяла одну и ту же фразу — Лидия чувствовала, что единственным значением этих слов было «Как он? Как он?» — но говорила она на русском, и на самом деле вопрос мог звучать совсем не так. Да и какая разница? Залитое слезами отчаяния лицо и ссутулившееся в неловких объятиях Лидии худое тело делали перевод ненужным. Аннушка Вырубова что-то успокаивающе бормотала по-русски женщине на ухо, пока в занавешенной смотровой доктор Бенедикт Тайсс, стоя у потертого стола, снимал с руки молодого человека окровавленные полосы ветхой ткани, чтобы осмотреть оставшиеся пальцы.

Лидия шепотом спросила по-французски:

— Что случилось?

— Несчастный случай на фабрике, — также шепотом ответила мадам Вырубова. — Из-за закладки новых кораблей повысили нормы, и бедный юноша без отдыха работал с прошлого вечера. Неудивительно, что он не успел вовремя убрать руку из-под пресса…

Несмотря на укол морфия — а это было первое, что сделал доктор Тайсс, когда мать и братья втащили молодого человека в лечебницу, — пациент закричал, и сидевшая на скамье между Лидией и мадам Вырубовой женщина страдальчески застонала, эхом отвечая на его боль. Занавески из беленого полотна, отгораживавшие смотровую с низким потолком, были задернуты не до конца, и за ними виднелась лечебница, которая в дрожащем прозрачном свете первого по-настоящему весеннего дня выглядела так, словно сама когда-то была небольшой фабрикой; оттуда доносились смешанные запахи крови, карболового мыла, грязного белья и немытых тел — та вонь, которую Лидия искренне ненавидела.

Студенткой она работала в больницах, и в течение тяжелого дежурства ей помогала выстоять только насмешливая уверенность, с которой мачеха сказала ей: «Дорогая моя, вы возненавидите это занятие…».

«Да, конечно, кто-то должен заботиться об этих несчастных, но я не понимаю, почему именно ты? — слова тетушки Фэйт. — Да, милочка, я знаю, что сейчас интерес к бедным считается bien à la mode, но, по-моему, одного дня в месяц в приюте — ОЧЕНЬ чистом и приличном, Андромаха Брайтвелл знает такой, — будет вполне достаточно…»

Разумеется, после этого Лидия просто не могла возразить, что она тоже терпеть не может неприятные запахи, беспомощность и то чувство безмолвного бессилия, которое охватывало ее перед лицом бедности. Невозможно было признаться, что ей чужды обычные женские побуждения, которыми руководствовались подруги ее мачехи, ухаживая за «обездоленными», как их принято было именовать…

Она не могла сказать им — тетушкам, которые вырастили ее, и элегантной стройной женщине, на которой ее отец женился в тот год, когда Лидию отправили в школу, — что на самом деле ее интересует человеческое тело, все его тошнотворные и восхитительные составляющие, о которых женщинам не полагалось ни знать, ни думать. Человеческая плоть полна чудес, как сказал доктор Тайсс…

… Каналы и узелковые утолщения, раневые «карманы» и порезы, нервы и кости, тайны, которые скрывает костный мозг… Кровь, слюна и сперма, как и почему. Работа в лечебницах стала для нее первым шагом к цели, к исследованиям ради исследований, знаниям ради знаний, к тому, что не имело почти ничего общего с перевязкой ушибов какому-нибудь пьянице или сизифовым трудом по оказанию первой помощи беднякам.

В приемной лечебницы, которую недавно выкрасили в наводящий тоску серовато-желтый цвет, на стоявших вдоль стены лавках сейчас сидело примерно две дюжины человек, мужчин и женщин — некоторые из них прижимали к себе детей или держали у груди завернутых в шали младенцев; все они кутались в вылинявшее, залатанное, несуразное грязное тряпье, какое только и могут позволить себе люди, потратившие последние деньги на жилье, дрова и еду. Их отличала худоба, которой Лидии не приходилось видеть даже у самых бедных обитателей лондонских приютов и лечебниц: худоба и настороженность забитых и запуганных животных. Лидия припомнила переулки, по которым она вместе с мадам Вырубовой ехала к мрачному кирпичному зданию на Большом Сампсониевском проспекте. Из-за близорукости все казалось ей нечетким и размытым, но увиденного все равно хватило, чтобы понять: эти трущобы, подобно гниющим язвам разросшиеся вокруг заводов, были хуже всего, с чем ей приходилось сталкиваться в Лондоне.

— Извините, что отвлекаем вас, — сказала Лидия, когда доктор Тайсс закончил с пациентом, вымыл руки и потянулся за висевшим на крючке сюртуком, чтобы поприветствовать гостей должным образом. Она вскинула руку. — Не стоит. Мне не следовало напрашиваться.

Хотя на самом деле поехать в лечебницу предложила мадам Вырубова: «Конечно же, милейший доктор Тайсс охотно нас примет. Он всегда рад посетителям».

Что ж, возможно, так оно и было по отношению к этой невысокой пухлой женщине, которая слыла лучшей подругой императрицы и чуть ли не членом царской семьи.

— Я вижу, что у вас много работы, которая требует всего вашего внимания.