«Странная война» в Черном море (август-октябрь 1914 года) - Денис Козлов

О политической подоплеке замысла В. Сушона свидетельствует и не лишенная цинизма преамбула к его оперативной директиве от 14 (27) октября: «Многие сведения указывают на то, что русский Черноморский флот готовит нападение»{266}. Очевидно, младотурки и их германские покровители заранее готовили почву для весьма беззастенчивой по содержанию, однако топорной по исполнению фальсификации — публикации нелепых измышлений о присутствии российских военных кораблей перед устьем Босфора накануне нападения турок на Одессу и Севастополь. Высокая Порта, следуя древнему девизу «audacter calumniare, semper aliquid haeret»[56], распространила даже некоторые «подробности» этого якобы имевшего место инцидента. По версии оттоманских властей, 14-15 (27-28) октября русская эскадра наблюдала за маневрами турецкого флота и мешала последнему, а утром 16 (29) октября русский корабельный отряд (приводился и его состав: заградитель «Прут», три миноносца и транспорт-угольщик) подошел к Босфору с явным намерением ставить мины и даже открыл огонь по приблизившимся турецким кораблям. Вслед за этим перед устьем Босфора разыгралось сражение, в результате которого русский флот потерял два миноносца и обратился в бегство, а победоносные турки направились к Одессе и Севастополю и там развили успех. Неприятель посчитал полезным многократно преувеличить масштабы своих достижений и объявил об уничтожении русского крейсера и повреждении еще одного, а также о потоплении парохода Добровольного флота{267}. Высказанный в свое время Джемаль-пашой тезис о том, что автором легенды о нападении русских является сам В. Сушон{268}, подтверждают и современные германские исследователи. В 1999 г. Б. Лангензипен, Д. Ноттельман и И. Крюсман опубликовали текст телеграммы германского адмирала в турецкую ставку от 2 часов пополудни 16 (29) октября: «Русский флот 27 и 28 октября следил за всеми передвижениями турецкого флота и планомерно мешал всем учениям. Сегодня русский флот начал враждебные действия…»{269}.

В секретном донесении кайзеру  от 21 октября (3 ноября) В. Сушон, разумеется, воздержался от фантазий о коварном нападении русского флота, зато бестактные ссылки на «враждебный акт» со стороны русских фигурируют в телеграмме великого визиря, которую оттоманский поверенный в делах Фахреддин-бей передал С.Д. Сазонову 19 октября (1 ноября). В этом послании Порта безуспешно пыталась сохранить лицо после выпада В. Сушона и самонадеянно обязалась исключить «возможность повторения подобных фактов»{270}. Однако время дипломатических переговоров уже миновало, и на следующий день чины турецкого посольства покинули Петроград. В тот же день — 20 октября (2 ноября) — легенда о русских кораблях у Босфора была растиражирована в ираде султана Мехмеда V об объявлении джихада державам Антанты{271}.

Кстати, лживый пассаж, интерпретирующий неспровоцированную агрессию как «акт возмездия», имеет широкое хождение в мемуарах свидетелей этих «великих дней» (выражение Р. Фирле){272} и, более того, воспроизведен в первом многотомном описании Первой мировой войны, опубликованном в Германии в начале 20-х годов прошлого столетия{273}. Только в 1928 г., когда в официальном цикле «Das Marine-Archiv-Werk: Der Krieg zur See 1914-1918» вышла в свет книга Г. Лорея, версия о нападении русского флота на Босфор была изъята из обращения.

С оперативной точки зрения замысел командующего оттоманским флотом интересен тем, что при проведении «набега» 16 (29) октября 1914 г. В. Сушон пренебрег принципом военного искусства о сосредоточении сил и средств на решающем направлении и распылил свои немногочисленные корабли по нескольким, притом значительно удаленным друг от друга, пунктам. Объяснение этому следует, на наш взгляд, искать в стремлении германского адмирала придать своему рейду максимальную зрелищность, необходимую для достижения желаемого политического эффекта. Очевидно, здесь сказалось и несколько пренебрежительное отношение В. Сушона (как и многих представителей кайзеровского военно-морского командования) к русскому флоту, со стороны которого неприятель, видимо, не ожидал эффективного отпора. В упоминавшемся выше письме командиру Средиземноморской дивизии от 1 (14) августа 1914 г. гросс-адмирал А. фон Тирпиц заметил: «Силы русских в Черном море незначительны. Не заблуждайтесь насчет того, что попадете в их ловушку. Наибольшая скорость крупных кораблей русских номинально не больше 18 узлов, а на самом деле гораздо ниже. Искусство стрельбы в любом случае плохое»{274}. События, которые заставят немецких адмиралов актуализировать свои представления о боеспособности русского флота, были еще впереди. После окончания мировой войны автор официального германского описания кампании на Черном море признает: «Боевая подготовка русского флота была хороша, лучше, чем в Балтийском флоте. Черноморский флот стрелял на больших дистанциях, много плавал, появлялся всегда соединенно, что совершенно лишало «Гебена» возможности использовать с успехом свое превосходство в скорости и артиллерийском вооружении против неприятельских сил по частям»{275}. Кстати, в этом с Г. Лореем вполне солидарен и авторитетный английский историк Дэвид Вудворд: «На Черноморском флоте корабли были подготовлены лучше, чем на Балтийском. После дела «Потемкина» вице-адмирал А.А. Эбергард предпринял действительно серьезную попытку привести флот в порядок»{276}.

Некоторые германские офицеры — например, корветтен-капитан П. Кеттнер — высказывали сомнения в целесообразности проведенных 16 (29) октября 1914 г. минных постановок. Действительно, в российских водах было выставлено более сотни мин, в то время как в Дарданеллах, которым угрожали превосходящие силы англо-французского флота, кустарным способом изготавливали мины «древних» образцов и всюду (вплоть до морского музея) разыскивали пригодные к использованию взрывчатые вещества. Правда, понесенные нами потери — вспомним пароходы «Казбек» и «Ялта» — не позволяют безоговорочно согласиться с командиром «Бреслау», который охарактеризовал поставленные в Черном море заграждения как «излишние и бесполезные». Однако главной задачей оттоманского флота оставалась надежная оборона проливов (на это, кстати, указывал и сам В. Сушон в меморандуме начальнику турецкого генштаба от 25 октября (7 ноября) 1914 г.), поэтому вопрос об уместности столь поспешного и расточительного расходования и без того не богатого минного запаса оттоманского флота остается, как нам кажется, открытым.

Уместно вспомнить и о том, что боевое крещение наспех подготовленных германскими офицерами турецких экипажей показало неспособность оттоманских кораблей эффективно решать поставленные задачи без посторонней помощи. Уровень боеготовности крейсеров и миноносцев флота султана произвел чрезвычайно тягостное впечатление на В. Сушона, который вынужден был признать, что обязан своим успехом главным образом «удаче и погоде». «Страшно подумать, что случилось бы с турецкими кораблями, учитывая жалкое состояние личного состава и материальной части, в плохую погоду или при сопротивлении противника, — докладывал адмирал кайзеру. — Весь турецкий личный состав без исключения проявил себя ни на что не способным. Хотя морской министр энергично поддержал меня в удалении наиболее трусливых и неподготовленных элементов, достаточного улучшения добиться не удалось. К тому же слишком велика леность…». По вполне обоснованному мнению В. Сушона, без «профессионализма, железной воли и ожесточения» немногочисленных германских офицеров и матросов «турецкие корабли были бы абсолютно беззащитны»{277}.

В России безнаказанное нападение германо-турецкого флота вызвало к жизни целых ворох нелепых домыслов и сплетен, широко распространившихся не только в «общественных сферах» и прессе, но и в военной среде. М.М. Четверухин впоследствии описал весьма показательный эпизод:

«Что за разговоры поднялись в городе! Флот не был готов. Прозевали атаку «Гебена»… Особенно возмутителен был случай, когда один из офицеров стоявшего в Севастополе полка, подполковник, Георгиевский кавалер, при встрече с моей женой в трамвае при всей публике чуть ли не начал обвинять флот в измене. Меня это так возмутило, что я доложил о случае адмиралу, и чересчур пылкому подполковнику вкатили здоровенный фитиль и было приказано прекратить всю эту злостную критику»{278}.

Многие склонны были усматривать в произошедшем вину командования флота, и в первую очередь самого адмирала А.А. Эбергарда. Полковник С.Н. Сомов, служивший в военно-сухопутном отделе штаба флота, заметил, что «в разговорах сквозила легкая оппозиция против командующего флотом адмирала Эбергарда, виновного лишь в том, что под его командой не было современных кораблей… Общественное мнение, вернее сказать, общественная сплетница, начинала делать свое грязное дело»{279}.