Книга секретов - Жаклин Уэст

Олив на бегу посмотрела на пасмурное серое небо. Под ее взглядом оно, казалось, стало еще темнее – точно так же, как потемнели небеса, когда Олив впервые посетила Иные места, когда Олдос МакМартин следил за своими нарисованными мирами, управляя ими, заставляя ветер подниматься и деревья шуметь…

– Он властен над этим местом, ведь так? – спросила она Горацио, хотя ей и не нужен был ответ. Она обернулась через плечо на лес, на ветви, шелестящие под порывом внезапного ветра. Он мог заставить ветер дуть, а небо – почернеть, а каждый золотой листик – танцевать в воздухе…

– Это ведь он, да? – прошептала она.

Горацио замер на полушаге и обернулся, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Молодой человек из хижины. Он… – почему-то Олив не могла закончить предложение. Она вдруг поняла, как чувствовали себя Мортон и его соседи, опасаясь произнести это имя вслух, когда его обладатель мог таиться в каждой тени, даже если его никто не видел.

И Горацио закончил фразу за нее:

– Да, Олив. Он Олдос МакМартин.

23

Как-то раз на ярмарке штата Олив разрешили прокатиться на карусели Tilt-A-Whirl[14]. Одного раза ей хватило. Остаток дня она бродила с головой набок, борясь с тошнотой и головокружением и стараясь ни во что не врезаться. Сейчас, продираясь через папоротник за пушистым хвостом Горацио, Олив чувствовала себя так, словно застряла на этой карусели, которая может никогда не остановиться.

– Странно, как же я раньше не догадалась, – простонала она. – Я думала, это точно Аннабель или моя учительница рисования, и к тому же ты – другой ты – сказал, что я могу ему доверять, а я доверяла тебе и поэтому подумала…

– Знаю, – отозвался Горацио через плечо. – Когда каждый от тебя чего-то да хочет, бывает очень трудно понять, кому верить.

Олив невесело хихикнула.

– Знаешь, Аннабель в своем письме мне написала почти то же самое.

Глаза Горацио, блеснув в сером свете, обратились на Олив.

– Вот как? – спросил он. На его рыжей мордочке мелькнуло – и тут же вновь улетучилось – выражение озабоченности. – Что ж, порой даже лжецы время от времени говорят правду.

Горацио обогнул заросли колючих кустов. Его голос доносился до бегущей следом Олив:

– Говоря о правде, – продолжал кот, – я должен признать, что тоже не подозревал, что мы найдем здесь Олдоса. Я узнал само место и потому старался избегать его… пока ты не сделала посещение принудительным. Это Шотландия, Олив. Эти холмы были землей МакМартинов, – объяснял он, пока они пробирались сквозь кустарник вдоль кромки леса. – Когда его поместье сожгли дотла заподозрившие правду соседи, Олдос укрылся в лесу. Там он прятался, выжидая и строя козни, пока не сумел покинуть страну раз и навсегда. – Горацио поднял взгляд на цветущие холмы. – Поскольку я сознательно держался подальше от этой конкретной картины, обнаружить, что Олдос нарисовал здесь себя в молодости, равно как и меня, стало просто восхитительным сюрпризом.

– Ты не должен был идти сюда за мной, – выдохнула Олив.

– Тогда он просто похитил бы тебя вместо меня. Вернул бы себе очки и заточил бы тебя здесь навечно. Или избавился от тебя как-нибудь.

Горацио вздохнул и внимательно оглядел холмы, прежде чем броситься через кустарник к раме, висевшей вдали.

– Они умудрились поводить за нос нас обоих и получить именно то, чего хотели. Подменив меня этим… этим нарисованным ничтожеством, – прорычал Горацио, – он смог изолировать тебя, обездвижить меня и наложить руки на материалы для изготовления красок. И наконец, у него появился идеальный шанс закончить портрет. – Горацио коротко тряхнул головой. – У юного Олдоса, может, и был какой-никакой талант, но в сравнении со Стариком он – школьник. А все, что Олдос МакМартин успел выучить, довести до совершенства или создать за свою долгую и жестокую жизнь, хранится в том портрете.

Горацио поднял глаза на мрачное лицо Олив.

– Но все в порядке, Олив, – удивительно ласковым голосом сказал он. По крайней мере, удивительно ласковым для Горацио – примерно как наждачная бумага по сравнению с битым стеклом. – Я рад, что пришел за тобой. И что ты пришла за мной.

Это вызвало в Олив желание плюхнуться на колени и сжать Горацио в объятиях с такой силой, чтобы тот даже дышать не мог, но кот уже отвернулся. Он кивнул на раму от картины, висевшую в воздухе перед ними.

– Как только мы выберемся из этого полотна, Олдос тут застрянет, точно так же, как раньше. На самом деле, я бы даже сказал, что нам повезло: все повернулось так, что нам представился шанс благополучно выбраться отсюда, поймать самозванца и снова устроить все как надо. – Горацио вновь пустился вперед быстрой рысью. – Поверь мне, уж стоит мне наложить лапы на этого вторгшегося…

Но прежде чем Горацио произнес еще хоть слово, раздался резкий щелчок, и Олив с Горацио оба провалились сквозь папоротник в спрятанную под ним глубокую яму. В голове у Олив едва успел раздаться крик: «Это ловушка на тигра! Нет, на медведя! Нет, на…» – как ее ноги стукнулись обо что-то твердое, послав вверх по позвоночнику заряд боли, и Олив, обмякнув, рухнула на колени. В нескольких метрах над ее головой цветущий орляк снова заплелся в сеть, надежно укрывшую от них все, кроме нескольких проблесков серого неба.

– Ну почему же мы раньше не заметили эту яму? – выдохнула Олив, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

– Потому что раньше ее тут не было, – ответил Горацио. Будучи котом, он приземлился на все четыре лапы и теперь прохаживался туда-сюда, уставившись на затканный орляком выход из ловушки далеко вверху. – Ее здесь нарисовали! – Горацио поднял лапу, на которой отпечатался мазок свежей коричневой краски. – Замаскировали. Западня.

Олив одним движением встала на ноги. Не обращая внимания на исцарапанную спину (которая настоятельно требовала, чтобы Олив снова легла, и на этот раз лучше бы на живот), она вытянулась по каменистой стене как можно выше, пытаясь достать до края ямы. Выход был на пару метров выше кончиков ее пальцев. Олив подпрыгнула – но все равно не могла достать до края.

– Может, ты сумел бы забраться по моим рукам, – сказала она коту. – Или я могу тебя подбросить.

Глаза Горацио раскрылись шире.

Но прежде чем Олив успела его взять, над краем ямы раздался голос:

– Боюсь, это не сработает.

По покрову орляка прошла тень. Мгновение спустя через прореху в зелени на них уже смотрел оборванный юноша из леса. Его лицо исказилось в медленной, хищной усмешке, и вдруг Олив увидела, что разница между этим симпатичным молодым человеком и ужасающим портретом на чердаке не так и велика.

Парень (Олдос МакМартин, напомнила себе Олив) держал в руках кисть и бутылку краски. Олив припомнила стеклянный стук, с которым кожаная сумка упала на пол домика. Что-то не менее большое и тяжелое с таким же стуком упало на дно ее желудка.

– Я не склонен позволить одной маленькой девочке и одному непослушному коту стоять на пути у моей семьи, – произнес Олдос и окунул кисть в бутылку. Несколькими быстрыми росчерками от земли к нарисованному воздуху он набросал зазубренный, ветвящийся силуэт, и еще один, и еще, пока наконец яму не окружили невысокие черные деревья.

– Не лучшая моя работа, – сказал он, – но я несколько спешу. И говоря о скверных работах – я ведь встречался с твоими портретами, Олив… – Олдос сделал паузу, чтобы с улыбкой покачать головой. – Что за жалкие экземпляры. Не уверен, что ты смогла бы нарисовать хуже, даже если бы специально захотела.

Олив сглотнула.

У нее над головой молодой человек вынул из кожаной сумки еще одну бутыль и положил на палитру черные, белые и коричневые мазки.

– Тебе недоставало ингредиентов, ты неправильно смешала краски, а главное – твоя техника оставляет желать весьма и весьма лучшего, – терпеливо, как школьный учитель, разъяснил он.

– Видишь? – Его кисть порхала в воздухе, оставляя за собой след волшебной краски. – Достаточно линии, максимум двух, чтобы обозначить форму растения.

Теперь кисть размашисто хлестала, проращивая листья из концов все еще влажных веток.

– То, что минуту назад было голой землей, теперь стало живой изгородью. – Зазубренные ветви из коричневой краски переплелись в сером воздухе, цепляясь одна за другую, и сплелись в покров, плотный, как забор. – Несколькими мазками, верной игрой света и цвета я могу превратить цветы в лед. Траву в камень. Склон бесплодного холма – в разверстую могилу.

Олив до этого смотрела с открытым ртом. Теперь она его закрыла.

– Горацио, – прошептала она, следя за работой Олдоса, – что он собирается сделать?

Горацио молчал.

Кисть Олдоса с шипением рассекала воздух, словно факел, оставляющий за собой дымный след. Из нарисованных стволов начали проступать шипы – где-то длинные, как клинки, где-то небольшие и острые, словно иголки. От одного их вида Олив содрогнулась. Когда яму, наконец, оцепили заросли ножей, Олдос остановился и сделал шаг назад, чтобы осмотреть плоды своих трудов.