Гибель Византии (сборник) - Гюг ле Ру

Феодора необыкновенно быстро освоилась со своим новым положением: с удивительной непринужденностью, сидя на троне; рядом с императором, раздавала она знатным патрицианкам длинные белые вуали, эмблемы их аристократического происхождения, с той же непринужденностью давала она аудиенции послам, чего никогда не делалось при предшествовавших императрицах, и правителям варваров, которых она осыпала подарками; очаровательная, любезная, она собственноручно раздавала дорогие дары. Она всегда подчеркивала своё могущество и влияние на государственную жизнь.

Она окружала себя блеском и пышностью всегда и везде. Когда она покидала Константинополь, отправляясь на Питианские воды, ее сопровождал многочисленный кортеж, состоявший из двух министров, толпы патрициев, четырех тысяч придворных слуг и гвардейцев, и ее переезд походил на триумфальное шествие. Страсть ее к роскоши увеличивалась с каждым днем. Юстиниан подарил ей громадные поместья в Каппадокии, Понте и Пафлагонии, для управления которыми создано было целое министерство; они приносили ей колоссальные доходы. Но ей хотелось большего: она любила деньги и изыскивала все новые и новые источники доходов; она любила роскошь и перемены: священный дворец скоро надоел ей, старинное традиционное жилище императоров показалось ей слишком тесным и скромным. И Юстиниан выстроил в угоду ей в окрестностях столицы несколько огромных вилл, стоивших колоссальных денег; здесь проводил двор некоторую часть года. Больше других любила Феодора виллу Херию, возвышавшуюся на азиатском берегу Босфора. Современные поэты с восхищением воспевали это очаровательное местечко. «Нимфы и наяды, — писал один из них, — нереиды и гамадриады оспаривают здесь друг у друга господство. Грация является между ними третейским судьей, и она не может решить, кому отдать первенство: столько наслаждений таится в этом очаровательном уголке».

Двор очень часто посещал прелестную виллу. Император являлся сюда осенью справлять праздник сбора винограда, императрица еще чаще посещала этот уголок, ища уединения. Но так как даже на отдыхе она не хотела отказаться от церемониала придворной жизни, то эти путешествия приводили в отчаяние свиту. Многочисленный штат постоянно жаловался, что, живя на великолепной вилле, нуждается иногда в самом необходимом. Плавание по морю сводило их с ума: уже около полувека Босфор жил под вечным страхом — в море поселился чудовищный кит, длиною около пятнадцати метров, который опрокидывал суда и топил путешественников. Напрасно старались уничтожить его. Все приказы императора не привели ни к чему и несчастные придворные трепетали от ужаса, перебираясь через Босфор. В конце концов чудовище все-таки изловили. Преследуя стадо дельфинов, кит заплыл в устье Сангариоса, откуда не смог выбраться. Местные жители, которые сбежались при вести о его появлении, зарубили его топорами и, вытащив на землю, с триумфом протащили по своим деревням. Таким образом Босфор обрел спокойствие.

Феодора, впрочем, не обращала ни малейшего внимания на тревоги своих придворных. Раз она принимала какое-либо решение, а в особенности раз дело касалось ее удовольствия, ничто на свете не могло ее заставить изменить свое намерение. Поэтому ничего нет удивительного, что она пригласила к себе во дворец некоторых из своих прежних подруг, например, танцовщицу Хризомалло, актрису Индаро и других, и сохранила к ним искреннюю привязанность. И может быть стремясь подчеркнуть свое презрение к общественному мнению, она дала этим женщинам места в своем совете. По свидетельству «Тайной историй», она любила разнообразить смешными выходками самые серьезные дела, прием, когда-то с таким успехом удававшийся Феодоре-актрисе. Чтобы навсегда избавиться от надоедливых просителей, она дурачила их, разыгрывала с необыкновенным талантом всевозможные фарсы и поднимала на смех.

Один из патрициев, человек пожилой, занимавший когда-то самые ответственные должности в государстве, задолжал довольно крупную сумму одному из слуг императрицы; денег у него не было, и он, испросив аудиенцию у императрицы, употребил все старания, чтобы склонить ее в свою пользу.

Феодора была в этот день в особенно хорошем расположении духа: она собрала вокруг себя всех своих евнухов, назначив каждому роль, которую он должен был разыграть в предстоявшей комедии. Патриция ввели в гинекей, и несчастный старик, распростершись в слезах у ног императрицы, принялся в длинной речи излагать свои печали: «Бедность — худшее несчастье для патриция, ваше величество; бедный человек простого сословия пользуется всеобщим участием; нищета для аристократа — источник всевозможных насмешек и издевательств. Обедневший патриций, которому нечем заплатить своих долгов, стыдится такого признанья, да и трудно уверять ему кого-либо, что человек в его положении может дойти до нищеты: его ждет бесчестье. Итак, ваше величество, у меня есть и должники и кредиторы. Но я не могу продать с молотка имущество своих должников, а мои кредиторы, отказываются ждать. Я нахожусь таким образом в очень затруднительном положении и умоляю прийти ко мне на помощь и избавить меня от моих страданий».

Феодора не прерывала его; когда он закончил, она воскликнула самым ласковым голосом: «Мой милый патриций…» хор евнухов докончил фразу: «вы страдаете ужасной грыжей».

И каждый раз, когда несчастный принимался за свои мольбы, Феодора и ее придворные хором повторяли свой припев. В конце концов несчастный патриций, положив перед Феодорой установленные церемониалом поклоны, должен был удалиться. И весь дворец остался в восторге от превосходной комедии, разыгранной монархиней с просителем.

Надо прибавить однако, что подобные шутки, которые далеко не кажутся нам смешными, разыгрывались Феодорой очень редко. Если она сама не забывала своего прошлого, то не любила во всяком случае напоминать о нем другим и не допускала, чтобы вокруг нее кто-либо слишком открыто вспоминал о нем.

Умная и практичная, она старалась поэтому насколько возможно величественней драпироваться в свою новую императорскую тогу. В силу этого она не намеревалась, чтобы там о ней ни говорили, компрометировать какими-либо любовными интригами высокий титул, который она завоевала. И насколько танцовщица Феодора была смела и порочна, Феодора-императрица всегда держала себя с присущим ей достоинством, отличаясь безукоризненной нравственностью.

Каждый день под сводами императорского портика в Константинополе происходил обмен сплетнями в толпе праздных зевак, прикрывавшихся громким именем философов, рассуждавших, не колеблясь, о чем угодно: теологии, медицине, политике, религии, придворных и общественных делах. Они пользовались большим уважением в народе, благодаря своему внушительному виду, напыщенному красноречию, высоким темам, которых они касались, легкости, с какой они объясняли решительно все. И несмотря на то, что это были большею частью бедняки, с разгоряченным выпивкой воображением, народ почтительно преклонялся перед их умом. Светские люди смотрели на них, как на шутов, с довольно шаткими нравственными правилами, стремившихся пристроиться приживальщиками в какой-либо богатый дом и, забавляясь их нелепыми выходками, обходились с ними с самой бесцеремонной фамильярностью. Толпа же слушала с жадностью их пустые речи, их хвастовство близким знакомством с сановниками и патрициями, беспрекословно верила их россказням о диковинках, которые они будто бы перевидали, странствуя по свету. Когда Ураний, медик и философ, чрезвычайно гордившийся дружбой Хозроя, небрежно вытаскивал из кармана письма, полученные им от великого короля, когда он публично припоминал интимные разговоры, которые вел с государем в Стезифоне — толпа была убеждена, что подобному человеку досконально известны все политические тайны. И чем чудеснее и неправдоподобнее были его рассказы, тем охотнее верил им толпившийся вокруг него народ.

Константинополь, как всякая столица, являлся естественным убежищем всех праздношатающихся, воров и нищих. В этой праздной толпе, волнующейся и недовольной существующими порядками, с жадностью подхватывались всевозможные сплетни, если только они заключали в себе что-либо пикантное, чудесное или поразительное; с удивительной быстротой подобные новости переходили из уст в уста. Когда Антемий Тралесский, знаменитый архитектор изобретал какое-либо новое издевательство над своим соседом, адвокатом Зеноном, рассказ об этом моментально распространялся по всему городу, увеселяя праздную толпу. Вся Византия знала, как однажды этот человек, желая подшутить над своим соседом, установил в низенькой комнате вазы, наполненные водою и прикрытых медными трубами, концы которых проведены были в отверстия стен жилища Зенона, и как, разведя под ними огонь, ему удалось, благодаря выделению паров, произвести нечто вроде землетрясения в доме своего соседа. И вся Византия с восторгом представляла себе испуганную мину адвоката, бросающегося на улицу с расспросами, кто еще пострадал? Не меньшим успехом пользовалась другая выходка Антемия, когда он с помощью недвижных зеркал и особого прибора, им самим изобретенного, произвел у своего соседа, дом которого был полон гостей, настоящую грозу; находили удачным и выражение Зенона, который в своей жалобе императору объявил, что он, простой смертный, не в силах бороться сразу против Зевса-громовержца и Посейдона, потрясающего землю.