Холод пепла - Валентен Мюссо

— Вы помните пожар, вспыхнувший в поместье в 1942 году?

— Разумеется! Разве можно о нем забыть? Той ночью в начале февраля около четырех часов утра нас разбудил шум. Мой отец уже оделся. Он сказал нам: «В логове бошей пожар». С нашей фермы был виден огонь, отбрасывавший красные отсветы на лес. Моя мать не хотела, чтобы мы покидали дом, но мы с моим старшим братом ни за что не желали пропустить подобное зрелище.

— Вы видели пожар вблизи?

— Еще как! Когда мы прибежали, ворота были распахнуты, у них толпилось много народу. Здание было охвачено языками пламени. Это был огромный костер, из-за которого было светло как днем. Помню, я нашел это зрелище великолепным. Я даже не думал о детях, которые, возможно, еще находились в здании. Никто не испытывал к ним сострадания. Для нас они были маленькими нацистами.

— Люди пытались потушить пожар?

— Да, жители деревни делали все возможное. Помню, мой отец тоже пришел им на помощь. Но, думаю, они хотели спасти имущество Ларошей, которых в деревне все любили, а вовсе не обитателей родильного дома. Людям удалось свести ущерб к минимуму, но пожар продолжался всю ночь. Следующим утром поместье еще дымилось. Каменный остов здания почернел, но не разрушился. А вот внутренние помещения и крыша полностью выгорели. В таком виде поместье оставалось до конца войны. Потом его вернули Ларошам.

— Не знаете, были ли жертвы?

— Говорили, что одной матери с новорожденным не удалось спасти. Не знаю, так ли это. Сами понимаете, немцы перед нами не отчитывались.

— Что стало с детьми и персоналом поместья?

— Утром приехали немцы. Они оценили урон и запретили приближаться к поместью. Затем они вывезли обитателей родильного дома на грузовиках и автомобилях. Я уверен, что немецкий персонал уехал в полном составе. О других ничего не могу сказать. В любом случае в деревне они были персонами нон грата. В течение нескольких дней вокруг поместья ходили патрульные, потом и они уехали. Больше мы никого не видели.

— Вам известно, как возник пожар?

— После отъезда немцев у жителей деревни развязались языки. Говорили, что это был поджог. Что некоторым надоело присутствие фрицев. Но я никогда не верил в эту версию.

— Почему?

— Нас постигла бы ужасная кара, если бы немцы узнали о поджоге того, что вы теперь называете лебенсборном. Прежде мне никогда не удавалось произнести это слово, но теперь я делаю успехи…

Элоиза улыбнулась.

— А врач поместья? — не смог удержаться я от вопроса.

Пьер Мерсье повернулся ко мне.

— Я вам уже говорил, что не знал его. Понятия не имею, что с ним стало. Но, полагаю, при освобождении ему не поздоровилось.

— Что вы хотите этим сказать?

— Во время войны в нашем краю почти не было бойцов Сопротивления. Из-за географического положения местности, да и из-за близости к «запретной зоне», как они говорили. Но после высадки союзников, уверяю вас, их появилось множество, этих «сопротивленцев одиннадцатого часа». А ведь большинство из них были просто жуликами, мелкими спекулянтами, промышлявшими на черном рынке. Эти типы вопили о мести и во внезапном патриотическом порыве требовали смерти несчастных малых. Полагаю, что этот врач, как и другие ему подобные, окончил свои дни с пулей в башке. Вряд ли ему удалось отвертеться.

Мы возвращались в Париж… Теперь мы были менее разговорчивыми, особенно я.

— Подумай только, Орельен, если бы все свидетели великой истории заговорили, как этот мужчина…

— Полагаю, тогда у тебя прибавилось бы работы.

— Да, — согласилась Элоиза, улыбаясь. — Но так больно говорить себе, что последние свидетели войны уходят из жизни, унося в могилу свои тайны.

— Примерно о том же я думал совсем недавно, когда мы бродили по поместью.

Элоиза остановилась возле моего дома около семи часов вечера. Я не спешил выходить из машины. Несколько минут мы сидели молча. Затем Элоиза нарушила молчание.

— Возможно, нам надо еще раз встретиться. И необязательно для того, чтобы поговорить о лебенсборнах…

Я, немного удивившись, повернулся к ней.

— Я собирался предложить тебе то же самое.

— Знаю.

— А!

— Звони мне, когда захочешь… В любое время.

Я подумал, что она намекает на мой поздний звонок из Рима.

Предложение Элоизы стало для меня целебным бальзамом.

На следующий день я встал поздно, позавтракал в ресторане через две улицы от своего дома и целый день смотрел фильм Висконти «Земля дрожит», делая заметки для сравнительного анализа, с которым хотел познакомить своих учеников на следующей неделе. В понедельник я больше думал об Элоизе, чем о своем деде и о войне. К сожалению, это длилось недолго.

Вернувшись вечером домой, я вынул корреспонденцию из почтового ящика. Мое внимание сразу же привлек бежевый конверт без марки и адреса. На нем совершенно безликим почерком были написаны мое имя и фамилия: «Орельену Коше».

В конверте я нашел небольшую карточку того же цвета:

«Последнее предупреждение».

Не знаю, что произвело на меня большее впечатление: свастика или два слова, написанные в мой адрес. Несколько минут я стоял, прислонившись к почтовым ящикам, расположенным у входа в здание, и не сводил глаз с четырех крюков свастики. Я уже почти жалел, что вытащил из конверта карточку и что не извлек никаких уроков из ограбления своей квартиры. С другой стороны, я понимал, что те, кто подбросил мне конверт, не были настолько глупы, чтобы оставить на карточке отпечатки пальцев.

Я поднялся в квартиру и просидел добрых полчаса в полутьме на диване, на котором десять дней назад лежал вспоротый труп моего кота. Новая угроза задела меня за живое. Я, потрясенный до глубины души, спрашивал себя, за какие грехи мне выпала такая судьба.

Из оцепенения меня вывел резкий телефонный звонок.

Звонили из больницы. Ровный голос сообщил мне, что на мою сестру было совершено разбойное нападение в ее же квартире и что сейчас она находится в отделении неотложной помощи.

Часть 3

Рашель

Отец и мать страстно любили нас. Но, как случается со многими родителями, эта любовь таила для нас смертельную опасность.

Пэт Конрой. Принц приливов

Глава 21

Сернанкур, февраль 1942 года

К вечеру облака рассеялись. Теперь на небе ярко светила полная луна. За массивной решеткой посреди парка четко вырисовывался белый, как мел, силуэт здания. Огни были погашены, ставни закрыты. Сейчас здание напоминало изящный кукольный домик, сделанный для маленьких девочек из буржуазных семей.

Шорох… Тереза, у которой неистово билось сердце, прижалась к стене.

— Ты слышал? — прошептала она, обращаясь к своему спутнику.

Огюстен напрягся, прислушиваясь. Шорох повторился. Он доносился из зарослей у них за спиной. Ночь усиливала любой звук, даже самый тихий, которого днем никто бы не расслышал.

— Ничего страшного, это какое-то животное… — успокоил он ее.

Они, крадучись, шли вдоль стены, стараясь не ступать на опавшие ветви. Впрочем, опасность, что их заметят, была невелика. Жители деревни полагали, будто родильный дом охраняли круглые сутки, как крепость. Но Тереза знала, что ночью охраны вообще не было.

Тереза испытывала чувство, сотканное из страха и восторга. Ее переполняла радость при одной только мысли о неминуемой мести. В течение полугода ее унижали, порицали, презирали. Более того, на нее объявили охоту, как на нечистоплотную, мерзкую воровку из-за этой истории с кофе, которую она никак не могла объяснить. Конечно, как и другие, она иногда лакомилась украдкой. В конце концов, эти девицы, бившие весь день баклуши, не заслуживали всех этих яств, которые им подавали, когда люди в округе умирали с голоду. Но до кофе она никогда даже не дотрагивалась.

Перед глазами Терезы до сих пор стоял образ этой мерзкой главной медсестры, которая в присутствии всего персонала своим визгливым голосом с жутким акцентом орала на нее. Ничего, скоро она раскается. Как и все эти девицы, которые расхаживали с важным видом, демонстрируя ей свое презрение. И тем хуже для их детенышей… В конце концов, это просто гнусные маленькие боши.

Огюстен открыл калитку. Плохо смазанные петли заскрипели. Две тени обменялись взволнованными взглядами.

— Ты уверена, что хочешь это сделать? Еще не поздно отступить.

— Нет, продолжим, — подбодрила она его.

— Все же я предпочел бы, чтобы ты подождала меня на улице.

— Об этом не может быть и речи, мы так не договаривались. Я хочу вернуться сюда в последний раз.

— Замечательно.

Тереза хотела получить все за свои деньги. Но это так, ради красного словца, поскольку, чтобы добиться помощи Огюстена и заручиться его молчанием, она заплатила своим телом. Два раза. А третий будет тогда, когда он выполнит работу.