Война мёртвых - Александр Михайлович Бруссуев

Но за мгновение до удара по ноге он успел заметить блик от снайперского прицела. Не вполне уверенный блик, но что-то подобное. Сам снайпер все еще был невидим. Однако траектории его стрельбы и проблеск окуляра мог приблизительно указывать на место, где у врага была лежка.

Конечно, когда посылаешь одну пулю, нужно более-менее знать, куда стрелять. Когда стреляешь очередью — знать нужно приблизительно. Когда бросаешь авиационную бомбу весом в одну тонну — знать вообще не надо.

У Мусы бомбы не было, зато был пулемет. Он полоснул очередью в направлении условного противника и с удовлетворением заметил, что противник оказался вполне реальный, только на том месте, где он лежал и строил козьи морды, в морозный воздух вознеслось облачко пара, окрашенное в алый цвет.

Рядом с директорией огня возникло некое шевеление, и он сместил акцент своего «луча смерти» на тот участок. Пули взрыхлили снег, в потом некто в белом маскировочном халате поднялся на ноги, покачался из стороны в сторону и упал обратно. У него куда-то делась рука, улетев в карельский лес в поисках лучшей доли.

Сей же момент весь снег пришел в движение. Муса не успел удивиться, сколько их много, и как близко они к нему подобрались. Удивляться помешала граната на деревянной ручке. Она прилетела аккуратно к пулемету и уткнулась в сугроб. Муса тотчас же завалил свое орудие на нее и упал сам, вжавшись в ледовую корку. Пулемет, конечно, разворотило и стрелять из него теперь было невозможно. Однако все равно патроны кончились.

Зато норвежцы — теперь он знал, что это не немцы, потому что те лаяли на другом языке — бросились на него. Едва оставалось время, чтобы ухватиться за винтовку и дернуть затвор. Муса успел стрельнуть пару раз в набегающих на него врагов, а третьего, самого злобного, поймал на штык. Уж зачем он штык одел на «мосинку» — одному Гитлеру известно.

Третий выпучил глаза и начал пускать кровавые пузыри изо рта. Он тянул к нему руки и хотел то ли обнять, то ли разорвать. Проблема была в том, что выдернуть штык из него было сложновато, а фашисты накатывались.

Муса бросил гранату, и наступательный порыв несколько поутих. Враги залегли и шумно дышали. Кто-то верещал, кто-то плакал. Это позволило ему извернуться и выдернуть увязший в чужих кишках штык. Немедленно после этого он открыл упреждающий огонь.

Мусе хотелось упредить новую атаку. И еще хотелось самому наступать. Ох, как он ненавидел всех этих цивилизованных европейцев! Именно эта ненависть, а не любовь к «лошадиной морде» Сталину или страх перед командиром взвода заставляла его сейчас держать оборону перед превосходящими силами противника, как об этом писали бы в газетах. Но про его войну в газетах никто не напишет.

Отчего европейцы делались на войне такими зверями? Оттого, что не видели в украинцах, белорусах, карелах и русских обычных людей. Совесть они потеряли, а вместе с этим и чувство меры. Но, вообще, это загадка. Тут сто раз усомнишься себе, прежде чем кошку обидишь. И не потому, что есть закон какой-то вшивый. А потому что боль приносить тоже больно. А эти норвежцы наших раненных резали, глаза им выкалывали!

Муса отстрелял весь свой боезапас, вытащил у ближайшего трупа пистолет и еще подумал, что ближайший труп, наверно, был офицером, как в поясницу ужалила острая боль. Сделалось настолько больно, что он упал на живот и замер, пораженный и не в силах вдохнуть.

Окружили, все-таки, демоны. Он словил пулю от кого-то, кто прокрался сзади и выстрелил в спину. Ну, вот, теперь будут резать его на части.

Но в тыл к нему зашел всего один человек. Барахтающийся в кровавой снежной кашице солдат не выглядел героем, способным остановить и практически уничтожить их подразделение. Норвежец выстрелил в него практически в упор, не прицеливаясь и желая лишь одно: убить.

Когда враг затих, фашист перевернул его на спину и на миг увидел его глаза, словно два дульных среза. И еще одно дуло, которое выплюнуло пламя и смерть. Муса в руке держал пистолет, которым и воспользовался.

Оставшиеся в живых норвежцы, а их было четыре с половиной человека, ворвались на позицию советского бойца. Раненный в правую кисть фашист был воодушевлен больше всех, ему не терпелось опасной бритвой сделать то, о чем в своей Норвегии он только мечтал. Прочие четверо просто хотели убить этого недочеловека.

Муса выдернул чеку из гранаты и толкнул ее под ноги фашистам.

В общем, в деревню Кайвакса не прошел ни один оккупант. Наши отступили, решив, что младший сержант Мосиенко пал смертью храбрых, Тихвин оказался в руках врагов, а местные жители — в основном, женщины и дети, так и не дождались ужасов фашистского вторжения.

Под покровом ночи они вытащили исковерканное тело Мусы, обмыли его, как сумели, выправили гроб, да к утру и похоронили на местном кладбище, что было за спиной у младшего сержанта, когда он воевал свою войну.

Больше наших солдат они не нашли, зато всех норвежцев собрали к оврагу возле болотца, чтобы тоже закопать, но земля была мерзлая, поэтому так те и пролежали неубранными вплоть до прихода наших частей. 9 декабря освободили Тихвин, в самый канун Нового 1942 года солдатский медальон и несколько писем, хранимые Мусой, передали советскому командованию.

А к Мусе на могилу, словно к народному герою, стали приходить на церковные праздники. Знали, что он хохол, поэтому всегда приносили кулич и самогон, какой уж был. И свечку зажигали поминальную.

А мертвецу — что? В вечных мучениях тоже случаются праздники. Общий — это Радоница[40], когда черти не злобствуют и можно успокоиться и вспомнить былую жизнь. И второй праздник — когда на могилку поминать приходят.

В тот же миг грешник словно перемещается, где бы он ни был, к погосту. Вот его демоны рвали на части — а вот он уже стоит возле поминальных даров. А еще лучше — возле зажженной свечи. Когда люди касаются руками креста и могилы, здороваясь, покойники их начинают слышать. Когда при этом горит свечка — они начинают их видеть.

Кто к тебе приходит? — спросил Илейка.

Так дети и внуки тех, кто в сорок втором приходил, — ответил Муса. — Иной раз пионэры и октябрята приходили. Помнят. Следует отдать жителям этой Кайваксы должное. Не забывают.

А семья приходила? — Илейка понимал, что кровные родственники — самые