Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Я чувствовала: он не будет удивлен, если я откажусь ему помочь. Рейно не из тех, кто понимает, что такое прощение, и сам он прощать не умеет. Просьба о помощи — да еще и обращенная к такой женщине, как я, — для него уже означает, что мир перевернулся вверх ногами. А чувство собственного достоинства никогда и не позволит ему попросить о чем-то большем.

— Конечно, нет. Какое-то время мы еще побудем в Ланскне, — как ни в чем не бывало сказала я. — Анук и Розетт тут очень хорошо, и потом, у нас теперь еще и Алиса появилась…

Он с явным облегчением выдохнул и сказал:

— Это хорошо.

А я с улыбкой подумала, что, пожалуй, проявляю несколько чрезмерную чувствительность. С другой стороны, что значит, в конце концов, еще одна неделя? Мы ведь только что приехали, а Париж в августе совершенно невыносим. Разве мы не пытались сбежать от столичной жары и духоты? И раз уж мы здесь оказались, почему бы не остаться еще на несколько дней, наслаждаясь свежим воздухом? Хотя бы до тех пор, пока не задует Отан? И пока не станет ясно, в какую сторону этот Отан — Черный или Белый — намерен дуть?

Глава вторая

Четверг, 19 августа

Когда Рейно ушел, я попыталась позвонить Ру. Связь в Маро плохая, и когда мне наконец удалось отыскать подходящее местечко, то оказалось, что мобильник Ру опять выключен. Я послала ему эсэмэс:

Возможно, останусь еще на неделю. У тебя все в порядке? Нужно о многом поговорить — включил бы телефон! Мы все тебя любим. Вианн.

Вернувшись в дом, я обнаружила, что Алиса уже встала и оделась — но не в свою черную абайю, которую я успела выстирать и высушить, а в джинсы, которые дала ей Анук, и желтую полотняную рубашку. Впрочем, голову она по-прежнему аккуратно повязала хиджабом.

Анук тоже встала, но выглядела сонной и взъерошенной. Розетт завтракала: горячий шоколад и тарелка пасты, оставшейся от вчерашнего ужина.

— Электричество включили! — тут же радостно сообщила мне Анук. — Теперь все в порядке! Можно телевизор смотреть! И я наконец свой айпод зарядить смогу!

Электричество — это хорошо. Это значит горячая вода. Можно, конечно, поливаться ковшиком из ведра, но желательно не слишком долго; а после четырех лет жизни в плавучем доме, когда каждый раз, принимая душ, думаешь, как бы потратить поменьше воды — а не хочешь себя ограничивать, так пользуйся душем в местном бассейне, — настоящая ванна с теплой водой кажется просто роскошью.

Я повернулась к нашей гостье. В одежде Анук ей можно было дать лет пятнадцать, не больше. Она довольно хрупкого телосложения, пожалуй, даже изящней, чем Анук. Я поздоровалась, назвав ее по имени, и она кивнула в ответ, но ничего не сказала.

— Может, все-таки позавтракаешь с нами? — спросила я.

Девушка пожала плечами.

— Да, я понимаю, рамадан. Но могу тебе пообещать, что завтра, если ты останешься у нас, все мы будем завтракать до восхода солнца, а обедать после того, как оно зайдет. Нам это совсем нетрудно, а тебе так будет спокойней.

Алиса снова кивнула, но на этот раз я заметила, что она немного расслабилась.

— С Анук ты уже познакомилась, — сказала я. — А теперь позволь представить тебе нашу Розетт.

Розетт подняла глаза над чашкой с шоколадом и приветственно помахала ложкой.

— Она у нас тоже неразговорчивая, — сказала я, — зато очень веселая и смешная.

Розетт сделала смешную гримасу и что-то спросила с помощью пальцев. Я перевела:

— Она спрашивает, любишь ли ты обезьян.

Алиса неуверенно на меня посмотрела, и я пояс-нила:

— Ты вскоре узнаешь, что Розетт очень-очень любит обезьян. Да и сама она, можно сказать, почти обезь-янка.

Розетт ликующе каркнула и исполнила какую-то песенку собственного сочинения — без слов, зато с разнообразными посвистами. Алиса слегка улыбнулась, но тут же как-то испуганно потупилась.

— Ну, довольно, Розетт. Оставь-ка нашу гостью в покое и поиграй пока на улице, а нам с Алисой надо немного поговорить. Кто знает, может, тебя там уже Пилу поджидает.

— Пилу! — с восторгом завопила Розетт и опрометью ринулась во двор.

Я в очередной раз порадовалась: как хорошо, что она нашла себе друга! Она, разумеется, очень скучает по Ру, но и Пилу занял в ее жизни очень важное место, даже, пожалуй, более важное, чем Бам. И я была этому рада. Какие бы сомнения насчет того, кто был неизвестным отцом Пилу, меня ни терзали, этот мальчик для нас — настоящий подарок.

Я жестом попросила Анук остаться; мне показалось, что ночью ей удалось установить некий контакт с нашей юной гостьей. Я с улыбкой взяла Алису за руку. Оказалось, что пальцы ее холодны как лед.

— Я знаю, говорить ты не хочешь, — сказала я. — Ну и ладно. Заговоришь, когда сама захочешь. Но есть некоторые вещи, которые мне необходимо знать, если я собираюсь помочь тебе. Ты меня понимаешь?

Она кивнула.

— Во-первых, есть ли такой человек, которого — по твоему желанию, разумеется — я могла бы позвать к тебе? Может, твою маму? Или отца?

Она покачала головой.

— Ты уверена? Совсем никого не хочешь видеть? Не хочешь даже сообщить им, что с тобой все в порядке?

Алиса снова покачала головой и прибавила:

— Нет. Спасибо.

Это было уже кое-что. Всего два слова, но молчание-то нарушено!

— Ладно. Я понимаю. Значит, никому и не нужно знать, что ты здесь. Кюре Рейно, правда, знает, но он никому не скажет. У меня ты в полной безопасности.

Алиса слегка кивнула.

Теперь было самое трудное. Что могло заставить такую девушку, как Алиса, — хорошенькую, из любящей семьи — совершить самоубийство? Почему она ночью прыгнула в Танн?

— Что с тобой случилось вчера, Алиса? — спросила я. — Не хочешь об этом поговорить?

Алиса молча смотрела на меня ничего не выражающими глазами. Она либо не поняла, либо ответ казался ей настолько очевидным, что она просто не находила слов для ответа. Ладно, решила я. С вопросами пока подождем — еще денек, по крайней мере.

Я постаралась придать своему голосу живости и сказала с улыбкой:

— Ну, хорошо, пока что ты наша гостья. А дом этот принадлежит Люку Клермону. Раньше здесь жила его бабушка.

И снова Алиса кивнула в знак того, что знает это.

— Ты знаешь Люка? — спросила я, припомнив, что кто-то — возможно, Рейно или Жозефина — говорил мне, будто сестры Маджуби любили иногда поиграть в футбол в компании мальчишек из Ланскне.

— А он знает, что я здесь? — спросила Алиса.

— Никто не знает, что ты здесь, — ответила я. — И никто тебя не увидит, если не будешь из дома выходить. Здесь есть книги, телевизор, радио. Может быть, тебе еще что-нибудь нужно?

Алиса покачала головой.

— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, нам лучше своих планов особенно не менять, иначе это может показаться кому-то странным. Но мы постараемся непременно сделать так, чтобы кто-то из нас — Анук или я — все время был здесь на тот случай, если тебе вдруг что-нибудь понадобится.

Алиса кивнула, но без улыбки.

Я посмотрела на Анук; я знала, что сегодня она собиралась снова встретиться с Жанно. Анук улыбнулась в ответ и сказала:

— Да все нормально, мам. Мы с Алисой прекрасно посидим дома, посмотрим дневные передачи, поржем над разными телешоу.

— Алиса будет в восторге, не сомневаюсь. — Я ласково взъерошила дочери волосы. — Особенно много вам даст передача «Эстонская топ-модель, или Женщина, которая никак не может перестать есть пироги». Алиса, когда ты устанешь от шуточек Анук, просто попроси ее оставить тебя в покое, хорошо?

И снова на дрогнувших губах Алисы промелькнул призрак улыбки, точно краешек тонкого месяца. Анук ей явно нравилась. Не могу сказать, что я была так уж этим удивлена. Моя маленькая незнакомка всегда умела привлечь последователей. Возможно, если я оставлю их наедине, Анук сумеет выяснить то, чего мне выяснить так и не удалось.

И я ушла в Маро, наказав им обеим присматривать за Розетт.

Глава третья

Четверг, 19 августа

Я ожидала увидеть утреннюю суету, но весь Маро будто вымер: на улицах ни души, магазины закрыты. Казалось, сейчас часов шесть утра, а не половина одиннадцатого. Солнце уже припекало вовсю, а в воздухе, каком-то неестественно прозрачном, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

Похоже, этим утром был открыт только спортзал Саида — и вот там явно наблюдалась некоторая активность. Интересно, подумала я, а сам-то Саид знает, что его дочь пропала? Конечно же нет — если б знал, наверняка закрыл бы свое заведение на весь день. Однако в спортзале, как всегда, царило оживление, и ничто не свидетельствовало о том, что вчера ночью в Маро исчезла какая-то девушка…

Красная дверь зала отворилась, и оттуда вышли двое мужчин. Один молодой, максимум лет двадцати, в майке-безрукавке и шортах «милитари». Второй — лет тридцати с небольшим; он был прямо-таки невероятно хорош собой, я таких красивых мужчин ни разу в жизни не видела. Изящный и одновременно по-мужски мускулистый — такими бывают танцоры или те, кто занимается восточными боевыми искусствами; кожа светло-оливковая; черные волосы коротко подстрижены; рот четко, даже резко очерчен, но, как это часто бывает на Востоке, словно намекает на затаенную чувственность…