Законник. - Горъ Василий

— Как скажешь… — хмыкнул палач. И снова пошутил: — Только калитку открой, а то через стену я ее не переброшу…

— Открываю… — вздохнул Мелант, и я услышала самый восхитительный звук на свете — звук сдвигаемого в сторону засова. А мгновением позже расплылась в счастливой улыбке — с улицы донесся голос того самого Падальщика, который уже возил меня в Навье урочище: — Добрый день, ваша милость!

— Привет… Сегодня труп один… — поздоровался с ним Гной. Потом сделал несколько шагов и с размаху зашвырнул меня в телегу. Что меня не особо расстроило: стены Кошмара остались позади, а, значит там, впереди меня ждала новая жизнь…

…Новая жизнь началась с удара спиной обо что-то твердое, жуткого смрада разлагающихся трупов и омерзительной лужицы из слизи, в которую я уткнулась правым плечом и носом. Через мгновение к этим ощущениям добавилась тяжесть от пары собачьих трупов, зачем-то брошенных на меня Падальщиком, и боль в растянутом во время падения запястье. Однако все это ничуть не ухудшило моего настроения. И как только телега тронулась с места, я тут же ушла в воспоминания…

…Пленочки слетели с луковицы так быстро и легко, как будто обладали собственной волей и искренне хотели мне помочь. Слегка удивившись их 'поведению', я собралась с духом, вгляделась в возникшую перед глазами картину и заулыбалась: надо мной стоял граф Аурон. Собственной персоной. Таким, какой он был в первое утро нашего знакомства:

— Все. Теперь вы снова можете и двигаться, и говорить. Приношу вам свои извинения и за похищение, и за способ, которым мне пришлось воспользоваться, чтобы вывезти вас из Свейрена…

— Уважающий себя дворянин сначала представляется… — там, в прошлом, пробормотала я. А я-сегодняшняя прикипела к глазам своего похитителя: в них вот-вот должно было появиться самое настоящее чувство вины! Вины передо мной!

Конечно же, оно появилось. Сразу же, как только граф понял, что у меня затекли руки:

— Кровообращение сейчас восстановится…

'Угу… Восстановится… А ты сейчас покраснеешь…' — ехидно подумала я. И… остановила Время: смотреть на то, как лицо графа заливает краска стыда, мне почему-то расхотелось.

Сообразив, что опять 'поплыла' и готова потеряться в приятных воспоминаниях, я мысленно обозвала себя дурой, кое-как отрешилась от всего, что говорил мне Утерс-младший и принялась вглядываться в окружающий его рельеф.

'Две сосны над обрывом… Правильно… Пять камней, похожих на жемчужины в баронской короне… Вот… Перекат с двумя валунами, похожими на женские колени… Отмель… Луг… Дуб на опушке… А где тот самый овраг? Должен быть чуть правее дуба… Вот!!!'

Увидев последнюю примету, нужную не столько Равсарскому Туру, сколько мне, я почувствовала жуткое облегчение. И позволила себе немножечко расслабиться, и заново пережить такую волнующую процедуру купания меня в реке…

…Там, в прошлом, стоя на берегу в одной рубашке и глядя на прячущего взгляд графа, я искренне верила в то, что без всяких проблем сломаю и его, и его слугу. И, вместо того, чтобы наслаждаться чистотой его помыслов и чувств, работала, пытаясь нащупать его слабости!

'Прикажите своему спутнику уйти куда подальше, потом помогите мне раздеться и намыльте спину…' — мысленно передразнила себя я. — 'Вы всегда так обращаетесь с женщинами?'

'Всегда…' — с горечью отозвалось мое второе 'я'. И услужливо напомнило фразу, сказанную мне леди Камиллой по поводу его поведения по отношению ко мне: — 'Что ж, хоть в этом он остался самим собой…'

'Разве это плохо?' — мысленно воскликнула я. И, не дождавшись ответа, поняла, что он и не нужен.

Это было плохо. И еще как. Ведь я точно знала, что за все время нашего 'путешествия' от Свейрена и до ущелья Кровинки Утерс-младший ни разу не посмотрел на меня, как на женщину.

Чтобы отогнать от себя грустные мысли, я сконцентрировалась на образе горящей свечи и ушла в транс. Как можно глубже. И… перестаралась…

…— Ва-а-аше высочество-о-о-о! Очни-и-итесь!! Ну, ва-а-аше высочество-о-о!!! — услышав плач Адили, я открыла глаза, удивленно уставилась на склонившуюся надо мной наперсницу и вздрогнула: рядом с ее щекой, на иссиня-черном небе, искрилась россыпь Пояса леди Ирикнии! А, значит, я провела в трансе не несколько часов, а целый день! И теперь не успею осмотреть место моего 'торжественного выхода'!

— Мда… — мрачно вздохнула я и попыталась сесть.

— Ой!!! — услышав мой голос, воскликнула Адиль. — Вы… очнулись?

— Как видишь, да… — хмуро пробормотала я и принялась избавляться от остатков мешковины.

— Вам не больно? — с ужасом глядя на 'мои' живот и грудь, спросила наперсница. — Ваши ра-…

Вместо ответа я отодрала от внутренней стороны мешка обугленный кусок мяса и продемонстрировала его служанке:

— Он не болит…

— Ух-ты! — восхитилась она. И засияла.

— Сколько рубашек ты привезла? — принюхавшись к одежде Валии, поинтересовалась я.

— Четыре, как вы и приказали… И все остальное по списку…

— Отлично… Тогда идем к реке — я хочу выкупаться и переодеться…

…Ночное купание в Мутной оказалось гораздо менее приятным занятием, чем год назад. Во-первых, спину мне мылил не граф Аурон, а Адиль, а во-вторых, мне было безумно страшно. Страшно уходить из Свейрена. Страшно ночевать в лесу в полном одиночестве. Страшно оставаться наедине с Равсарским Туром и его воинами. Поэтому, несмотря на теплый ветерок, дующий вдоль русла реки, я тряслась мелкой дрожью и клацала зубами.

Адиль, зная мой упрямый нрав, благоразумно молчала. И лишь иногда позволяла себе тяжело вздохнуть.

Правда, к моменту, когда мои волосы оказались высушены, а я — одета, она все-таки не выдержала и поинтересовалась:

— Ваше высочество! А может не стоит?

— Стоит… — вздохнула я. — Если я вернусь во дворец, то умрет моя мать, мой отец и… еще очень много ни в чем не повинных людей…

— А если не вернетесь?

Я закрыла глаза, вспомнила безумное лицо Детоубийцы, забившейся в угол своей камеры, свою руку с пузырьком Черного Забвения над глиняной кружкой с водой, и тяжело вздохнула:

— Одну жизнь я уже забрала… И на этом, судя по всему, не остановлюсь…

— Но тогда… — начала, было, Адиль, и тут же замолчала. Видимо, вспомнив про мою мать и отца. — Ясно… А можно, я пой-…

— Нет… — я помотала головой. И, представив себя без единственной верной служанки, чуть не застонала в голос: — Нет, нет, и еще раз нет!

— Как прикажете, ваше высочество… — глотая слезы, пробормотала Адиль и зажмурилась.

В свете звезд ее искаженное мукой лицо вдруг показалось мне серым. И я вдруг почувствовала, что ей тоже нужна надежда:

— Как я и сказала, езжай в имение. К отцу. Если все пройдет, как я планирую, то мы еще увидимся…

…Еле слышный перестук копыт я услышала перед самым восходом солнца. И, прислушавшись к своим ощущениям, криво усмехнулась: Великая Мать Виера из меня пока не получалась. Нет, справиться с нервной дрожью и ознобом мне удалось без труда, но до полной уверенности в себе было еще далеко.

'Великая Мать Виера прекрасна, как рассвет в высокогорье, горяча, как огонь лесного пожара и нежна, как прикосновение южного ветра. Ее голос чарующ, как пение ветра в горных теснинах, а взгляд ласков, как поцелуй матери…' — голосом Беглара Дзагая подсказала память. — 'Но все это — только для ее эдилье. Для всех остальных гюльджи-эри холодна, как вечные снега Белого Клинка. И смертоносна, как Меч Полуночи…'

'Ты прекрасна, как рассвет…' — вполголоса буркнула я. — 'Поняла? Вот и соответствуй!'

'Неразумные щенки, узнавшие про кинжал, который Великая Мать носит на поясе, верят в то, что этот кусок отточенной стали — тот самый Жнец Душ, которым Ойтарр сразил Великого Змея Угериша. И боятся его прикосновения. Что с них взять — дети! Главное оружие гюльджи-эри — это Слово. Одно шевеление ее губ — и там, в будущем, рвутся нити чьих-то жизней, а в ткани мира, выплетаемой сестрами Дэйри, меняется рисунок…Великая Мать — это Солнце и Ночь, Страсть и Тлен, Жизнь и Смерть…'

'Слышишь, а еще ты — Страсть и Тлен!' — увидев, что из-за поворота русла показались головы головного дозора равсаров, хмыкнул внутренний голос. — 'Давай уже, соберись! Иначе ты никогда не увидишь ни замок Красной Скалы, ни своего ненаглядного Аурона Утерса…'

'Увижу!' — разозлилась я, и, забившись поглубже в овражек, приготовилась ждать…