Африканские игры - Эрнст Юнгер

В Тлемсен вела хорошая дорога, с которой мы, однако, скоро свернули, поскольку, как нам почудилось, услышали за спиной шаги; да и впереди показались огни машины. Мы шли чуть в стороне от дороги, по усеянной бессчетными камнями равнине. Временами попадались участки, поросшие сухой травой — редкой, как щетина на хребте у кабана.

Поскольку Бенуа полагал, что отклониться далеко в сторону мы не можем, поскольку слева от нас проходит железнодорожная ветка, мы не особенно следили за направлением, а шагали наугад, болтая о том о сем. Мне действительно очень повезло, что я нашел себе такого спутника. Бенуа сохранил достаточно детского простодушия, чтобы всерьез отвечать на мои вопросы (порой достаточно странные).

— Послушай, Шарль, тебе же приходилось участвовать в боях. Каково это — слышать свист пуль?

— Ничего особенного — лучше всего пули свистят, когда читаешь о них в бульварных романах. А сам я свиста пуль еще не слыхал: у всех наших парней хорошие винтовки, так что раздается просто щелчок.

— Понятно, но я, собственно, имел в виду другое; бог с ним со свистом… Я хотел спросить: как ты чувствуешь себя в рукопашной?

— До рукопашной, как правило, не доходит. Когда противники сближаются почти вплотную, один из них обращается в бегство.

— Но ведь когда-то бой все же может произойти!

— Я тебя понял, Герберт. Ты хочешь спросить, каково это, когда дело доходит до крайности. Тогда, конечно, чувствуешь себя скверно — потому-то большинство и дает деру.

— Но ведь не все же!

— Не все, разумеется; но таких, кто способен устоять, очень мало.

Сколько-то времени мы шагали молча, но потом я подхватил оборванную нить разговора.

— Послушай, Шарль!

— Чего тебе, Герберт?

— Если нам с тобой доведется…

— Договорились. Само собой. — И мы крепко пожали друг другу руки.

За такими и подобными разговорами, которые очень ободряли меня, время проходило быстро. Каждому знакомо счастливое чувство, которое испытываешь, открывая для себя другого человека. Я этим чувством наслаждался, словно радостным опьянением, ибо Бенуа мне действительно нравился.

В какой-то момент перед нами возникла железнодорожная насыпь: мы, должно быть, слишком забрали влево. Иногда рука об руку, иногда обнявшись, мы шагали по щебню. Этот отрезок пути был по-настоящему утомительным, и Бенуа сказал, что нам пора подкрепиться. Поэтому мы снова отклонились от железной дороги и взобрались на холм, увенчанный мерцающим в свете луны небольшим белым сооружением. Бенуа сказал, что это марабут, то есть надгробие святого, и что здесь нам — по крайней мере, ночью — нечего опасаться. Преодолев низкое ограждение, мы растянулись на земле, и Бенуа попросил меня показать, что хорошего я прихватил с собой.

Увидев содержимое мешков, он, не стесняясь приютившего нас святого, напустился на меня:

— Ты что, совсем спятил? Инжир, зеленый инжир? Да это хуже дизентерийных фруктов в мавританских садах — с таким же успехом ты мог бы питаться семенами клещевины[34]. Купил бы уж лучше фиников!

Напрасно я убеждал его, что нет ничего полезнее, чем такие вот превосходные плоды; он ни в какую не соглашался. Однако, как говорится, голод не тетка, и мы принялись уписывать мой запас. Плоды показались мне жестковатыми и сухими, но все-таки приятными на вкус, хотя они царапали горло и вызывали сильную жажду. Поскольку Бенуа запретил мне запивать их водой, мы откупорили флягу с красным вином и настроение наше заметно улучшилось.

Луна тем временем начала бледнеть, и мы снова отправились в путь, чтобы до рассвета найти укрытие, где могли бы провести день. После привала ноги наши отяжелели, и я радовался, что теперь мы идем не по щебню, а по тропе, обрамленной двумя рядами низких, похожих на ивы деревьев. Пройдя по ней несколько сотен шагов, мы услышали прямо перед собой цоканье копыт и тихое позвякивание металла.

При таких обстоятельствах конный всегда враг пешему, мелькнуло у меня в голове. Бенуа схватил меня за руку и увлек в густые, выше человеческого роста, кусты, росшие у самой дороги. Мы спрятались среди этих странных растений; они были колючими, как гигантский чертополох, а их тяжелые плоды, точно зубчатые палицы, ударяли меня по лицу.

Едва успев пригнуться и затаить дыхание, мы увидели тени двух следующих по дороге всадников. Я удивился, что они так запросто проехали мимо; когда же они свернули к марабуту, где совсем недавно мы мирно трапезничали, меня охватил запоздалый страх и я утратил прежнюю уверенность в том, что здесь нас никто не сумеет отыскать.

С другой стороны, эта встреча была захватывающим переживанием, и мы радовались, что все так хорошо кончилось. Дикий кустарник, в котором мы притаились, дал мне первое представление о пустыне, через которую нам предстояло пройти: он показался мне самым африканским из всего, что я до сих пор видел.

Когда опасность миновала, мы продолжили странствие. Небо на востоке уже светлело, и в некотором отдалении появилась группа конусообразных построек. Поначалу мы приняли их за хижины, однако, с опаской приблизившись, разглядели, что это особого рода стога: солома, сложенная в грушевидные груды вокруг высоких жердей. Очевидно, когда крестьянам требовалась солома для подстилок либо соломенная сечка, нужное количество просто отрезали острым ножом: мы видели, что от одних стогов остался, так сказать, один остов, тогда как другие были лишь слегка повреждены или вообще нетронуты.

Эта находка доставила нам немалое удовольствие; мы поздравили себя, что нашли такое замечательное пристанище. Теперь, казалось, авантюра наконец начала соответствовать моим ожиданиям. Мы выбрали себе один из самых больших стогов и там, где он касался земли, повыдергали из него столько соломы, что внутри получилась похожая на пещеру выемка. Бенуа предложил мне первому забраться туда, и я сообщил ему, что чувствую себя превосходно — словно нежусь в кровати с балдахином. Тогда он тоже заполз в «пещеру» и изнутри тщательно заделал отверстие, оставив лишь маленькую дырочку, чтобы поступал свежий воздух.

Внутри в самом деле было хоть и немного пыльно, зато тепло и уютно, даже просторно, поскольку нору мы себе сделали длинную, рассчитывая лежать в ней долго. Свод же нависал над нами на расстоянии вытянутой руки.

Удобно подложив под голову мешки с плодами, мы еще какое-то время поболтали, жуя зеленый инжир. Переход получился утомительным, однако я радовался, что мы шли по камням и, главное, через дикие заросли. Кроме того, теперь мы могли отсыпаться вволю — отдыхать до самого захода солнца.

— Слушай, Шарль, — пробормотал я напоследок, — правда, шикарное убежище?

И услышал, как он, уже в полудреме, ответил:

— Здесь нас ни черт, ни его бабушка не найдет!

Я, должно быть, проспал до позднего утра, и тут меня начал мучить тягостный сон.

Сперва мне показалось, будто я слышу неприятный шум, вроде бы шорохи воды и ветра, и я, как если бы лежал в постели, подтянул к подбородку — вместо одеяла — ворох соломы. Потом довольно долго до меня доносился разноголосый гул, как бывает на рынке. Постоянно повторялось одно и то же: на голос взывающего отвечала толпа, однако не возгласами одобрения, а издевательским хохотом.

Наполовину проснувшись, наполовину еще пребывая во сне, я обшарил руками наше логово и спросил себя, что за странного зверя сюда занесло… Мне не долго пришлось гадать, ибо я все отчетливей слышал голос, который, как я думал, мне снился, — и наконец понял, что принадлежит он Шарлю Бенуа. Мой товарищ — снаружи — извергал потоки ругательств, которым научился на трех континентах и запас которых казался неиссякаемым. Быстро, словно ныряльщик, всплывающий к освещенной поверхности моря, я раздвинул руками солому и выбрался наружу, где меня ждал настоящий сюрприз.

Есть особый вид мучительных снов, которые снятся очень робким людям: что тебя внезапно выдергивают из теплой постели и выставляют на открытой рыночной площади или посреди многолюдного зала, где ты тщетно пытаешься прикрыть наготу… Так вот, я подумал, что грежу наяву и воображаю себе нечто подобное; этой мысли способствовало и сиявшее снаружи яркое солнце, которое на какие-то мгновения меня ослепило. Дело в том, что, когда я выбрался из норы, меня встретили возгласы бурного ликования, какие можно услышать в провинциальном театре при внезапном появлении на подмостках комического персонажа.

Подобные вещи пугают тем больше, чем меньше ты понимаешь их причину, однако как раз в нашем случае ничего сверхъестественного не было. Пока мы уютно спали, из грязной деревушки, расположенной неподалеку, пришел владелец стога, чтобы нарезать соломы, и ему сразу бросилось в глаза, что прежний порядок нарушен. Предположив, что в стог забрался какой-то зверь, он ткнул в наше логово вилами с длинными зубцами, и нам еще крупно повезло, что вилы проткнули только фуражку Бенуа — с этой добычей хозяин стога удрал и предъявил ее на ближайшем фельдъегерском посту.