Журнал «Вокруг Света» №02 за 1986 год - Вокруг Света

Значит, золото останется нетронутым.

Я пишу эти строки в море, севернее Гренады, самого южного из Наветренных островов, в ста сорока милях к юго-западу от Барбадоса, проплыв от Пунто-Гальо через залив Парии и пролив Драконова Пасть восемьдесят пять миль на север от Тринидада.

Но о самом скверном я еще не сказал... Сегодня, шестого марта, когда мы бойко шли, подгоняемые свежим добрым ветром, мимо острова Гренада, капитан Уитни и капитан Уолластон сбежали со своими кораблями. Удрали. Предали. Ясно, что они давно замышляли стать пиратами.

Больно. Горько, как во рту от полыни. И особенно тяжек удар, что нанес Уитни. Когда мы готовились к отплытию из Плимута, он пришел ко мне и сказал, что из-за нехватки денег не может нанять достаточно людей и снарядить должным образом свой корабль, и я так его ценил, что продал свое серебро, лишь бы оплатить расходы и обеспечить его участие в нашем походе.

Я доверял Томасу Уитни. Я доверял Ричарду Уолластону.

А они, став пиратами, плюнули мне в мое доверчивое лицо.

У меня осталось только восемь кораблей.

Мальчишкой я очень любил списки. Первое, что я написал в жизни, когда мне было лет шесть, это список лодок и участков земли в Сидмуте, сданных отцом в аренду за десятину. Позднее я восхищался списками кораблей и городов у Гомера.

А вот список моих оставшихся кораблей и их капитанов:

1. «Судьба», 500 тонн, после смерти Уота капитаном стал я.

2. «Гром», 150 тонн, капитан сэр Уорхэм Сент-Леджер.

3. «Ясон», 240 тонн, капитан Чарльз Паркер.

4. «Летучая Иоанна», 120 тонн, капитан Джон Чадли.

5. «Храбрец», 160 тонн, капитан Сэмюэл Кинг.

6. «Саутгемптон», 80 тонн, капитан Роджер Норт.

7. «Звезда», 240 тонн, капитан сэр Джон Ферн.

8. «Паж», шхуна, 25 тонн, капитан Джеймс Баркер.

А что касается команд этих кораблей, моей душе противно считать их или даже просто упоминать. Негодяй на негодяе. Те, что уплыли с Уитни и Уолластоном, наверняка кончат свои дни на виселице. Те, что остались — и солдаты и матросы, — тоже мерзавцы, только и ждут удобного момента перерезать глотки своим капитанам, если те, конечно, не дадут им знать, что при первой возможности сами готовы превратиться в флибустьеров.

Я командую флотилией висельников.

12 марта

Я предложил индейцу каюту Кеймиса. Где-то ему спать надо, и лучше уж пусть спит здесь, чем внизу, вместе с командой, в гамаке, подвешенном между стволами орудий. По правде говоря, истинные дикари — это мои матросы, а не Кристобаль Гуаякунда.

Все же сомневаюсь, что он оценил мой добрый жест. Он погружен в себя, хотя ни угрюмым, ни застенчивым его не назовешь. Его невозмутимость одновременно и занимает и раздражает меня. Я ожидал, что чем дальше мы будем уплывать от его родных мест, тем больше он будет подчиняться моему авторитету. Но вышло не так. Меня это тем более огорчает, что я все еще надеюсь выведать у него сведения о золоте.

Но сегодня вечером, например, спустившись в поисках индейца вниз и имея намерение поговорить с ним о золоте, я нашел его у пушек — он внимательно рассматривал их цапфы и стволы, — и прежде чем я завел разговор об интересующем меня предмете, мне пришлось назвать ему все наши артиллерийские орудия и приспособления, когда он молча указывал на них, требуя ответа. Конечно, можно было поручить это «обучение» нашему главному оружейному мастеру Уильяму Гердену, но мне очень хотелось расположить индейца к себе.

Мои усилия пропали даром. Закончив перечисление пушек, которое я сопроводил скучными объяснениями об артиллерийской стрельбе и уходе за орудиями, я несколькими хитрыми маневрами подвел беседу к Гвиане как хранилищу редких металлов. Индеец хмыкнул и, сев на корточки, заметил:

— Гуоттарол просчитался.

— О чем ты говоришь? В чем я просчитался? Индеец щелкнул по кольцу, вдетому в нос.

— Я говорю о золоте.

— Но ведь там есть золото?

— Возможно. Это неважно.

Меня бесило его спокойствие.

— Это важно, — сказал я.— Я поставил честь на карту, утверждая, что в Гвиане есть золото. В поисках этого золота я потерял сына.

Он не ответил. Лишь погладил ствол бастарды.

— Так где же прииск? — спросил я.

— Я не знаю.

— Разве Паломеке не искал золото?

— Возможно.

— К черту «возможно»! Что это значит: «возможно»?

— Это значит, что, может быть, и искал. Я не знаю. Он ничего не нашел.

Я не выдержал.

— Клянусь кровью Христовой! Я мог бы повесить тебя вниз головой над морем, пока ты не провопишь все, что знаешь, или пока твои мозги не вылетят из башки.

Индеец улыбнулся и пожал плечами. Взгляд его был непроницаем.

— Жизнь без смерти несовершенна, — сказал он ровным голосом.

Мне стало стыдно.

— У меня нет намерения ни убивать, ни пытать тебя. Но ради бога, для чего же ты тогда приплыл с Кеймисом, если не собираешься показать мне дорогу к проклятому золоту?

Индеец ответил не сразу. Наконец он сказал:

— Потому что мне нужно быть с Гуоттаролом. Идти за ним повсюду. Видеть, как он живет и умирает.

Я ударил тростью по стволу бастарды.

— Дурак! — закричал я.— Я не собираюсь умирать!

Индеец посмотрел на меня не то с изумлением, не то с недоверием.

— Значит, ты будешь первым, кто не умрет.

16 марта

Чадли сбежал. Вместе с «Летучей Иоанной». Джон Чадли из Девона, кто первым из капитанов отверг мое предложение вернуться на Ориноко после пополнения запасов и ремонта кораблей. Я никогда не узнаю, что вынудило его бежать: страх ли перед тем, что мне в конце концов удастся убедить их вернуться за золотом, или что-либо другое. Но, проснувшись утром, я увидел, что в бухте не хватает одного корабля. Чадли уплыл ночью вместе со всей командой. (Мы потеряли Уильяма Торна — хорошего и опытного штурмана, двадцать пять матросов и четырнадцать орудийных стволов.)

Кажется, побег он готовил втайне. Во всяком случае, никто из оставшихся не скажет, что знает, куда он отправился.

Я предполагаю, что Чадли и «Летучая Иоанна» плывут сейчас к одному из пиратских островов — скорее всего к Тортуге — для встречи с Уитни, Уолластоном и другими грязными пиратами.

Мы избавились от этих подонков. Но их дезертирство не облегчает мою задачу.

Что делать дальше?

Я только что узнал, что индеец не спит в каюте Кеймиса. Мой паж Робин говорит, что белье там не тронуто. Я нашел индейца на юте и спросил его, в чем дело. Он не ответил. Только показал на бушприт. Оказывается, ночами он лежит на нем, вытянувшись во весь рост. В плавании, конечно, там не поотдыхаешь. Разве что по ночам он совсем не спит или же задумал утонуть. Я начинаю сомневаться, в своем ли уме этот Кристобаль Гуаякунда.

17 марта

Полночь. Ко мне только что пришел племянник Джордж и рассказал невероятную историю об индейце.

Оказывается, что наутро после захвата Сан-Томе, когда Кеймис пытался выяснить у него местоположение испанских золотых приисков, этот Кристобаль Гуаякунда умышленно навлекал на себя смерть: он не только не хотел говорить о приисках, но преднамеренно и бессмысленно лгал. Он искал смерти, сказав, что он наполовину испанец. Солдаты поверили и уже собрались его казнить, но двое чернокожих рабов, служивших испанцам, а теперь перешедших на нашу сторону, заявили, что никакой он не метис, а чистокровный индеец. А Кеймис все грозил ему виселицей, если он не расскажет о приисках. Он приказал накинуть индейцу веревку на шею и посадить его верхом на коня, которого поставили под деревом на городской площади. Когда наконец стало ясно, что индеец не заговорит, Кеймис приказал (по-английски) отпустить его. И в этот момент Кристобаль предпринял попытку самоубийства. Вонзив коню пятки в бока, он на мгновение, пока Кеймис не обрезал веревку, повис на дереве. Все подумали, что индеец сломал себе шею, но не тут-то было. Открыв глаза и увидев их изумление, он рассмеялся им в лицо.

Эту историю сегодня вечером рассказал моему племяннику один из солдат, очевидцев этого случая.

Впоследствии, говорит Джордж, индеец держался замкнуто. Он не пытался убежать, но и не вызывался сообщить Кеймису что-либо полезное. И когда наш отряд покидал Сан-Томе, его появление на берегу реки и просьба взять его с собой явились для всех полнейшей неожиданностью. Джордж говорит, он не доверял (и не доверяет) индейцу и не хотел брать его с собой, но Кеймис раздраженно кивнул, и в ту же секунду — никто не успел рта раскрыть — индеец был уже в лодке.

Я спросил у племянника, что он думает обо всем этом.

— Не знаю, — ответил он.— Но мне это не нравится. Зачем человеку пытаться покончить с собой, а затем идти за врагами, которые чуть не убили его?

— Может, он спятил? — предположил я.

— Скорее мы спятили, — заметил Джордж, — если держим его на корабле.