Тени исчезают в полдень - Анатолий Иванов

— Вот и все.

— Филимон это Колесников, — сообщил Юргин.

— Знаю, что не Захар! А только если бы он со мной так, я бы не поленом в окно. Я бы дом его поджег. Припер ломиком двери, облил керосином — и поджег.

Повернулся и ушел в боковушку, прямо в сапогах завалился на кровать. Через минуту туда же зашла Стешка, остановилась у стены, не зная, что делать. Наконец прошептала:

— Фролушка... Все равно теперь уж... нету обратно дороги... ни мне, ни тебе.

Фрол еще помолчал и сунул ей в лицо пахнущий дегтем сапог:

— Стаскивай! Р-разувай мужа, говорю!

Стешка, не говоря ни слова, прижала сапог с груди, откинувшись назад всем телом, потащила его с ноги.

Так кончилась его «свадьба» со Стешкой...

... Стоя на вершине увала без движения, Фрол Курганов почувствовал, что замерз. Однако не тронулся с места, не пошевелился, даже не переступил с ноги на ногу. Он стоял, уперев в грудь обе лыжные палки, и смотрел вниз. А внизу, покачиваясь, полз на деревню с речки Светлихи вечерний туман. Крайние дома уже тонули в нем, как прошлым летом стога в сеногнойной мороси.

«Так кончилась „свадьба“ и началась семейная жизнь со Стешкой, — вернулся Фрол к своим мыслям. — Как она началась?»

Все следующее утро до обеда просидели в избе молча. В обед вылез из-за стола с проломленной головой Антип, стоя на коленях, посмотрел на разбитое окно, на валявшееся в углу полено, пощупал свой череп и спросил:

— Кто это меня, а?

Фрол выпил стакан водки, поманил Антипа:

— Ну-ка встань.

Когда Антип встал, Курганов взял его за шиворот и, не говоря ни слова больше, выбросил за дверь.

До вечера опять молчали. Стешка несмело принялась убирать со стола.

Ночью Фрол застеклил окно и сказал, как вчера:

— Я бы не только окно вышиб — дом поджег.

И снова молчали несколько дней.

Когда, почти через неделю, вышел на улицу, деревня стояла тихой и белой. Люди на улицах появлялись редко, ходили бесшумно. Фролу никто ничего не сказал, никто с ним не поздоровался, никто его не заметил, словно он был невидимкой. И на второй, и на третий день, и через неделю никто его не замечал. «Вон что...» — догадался он.

— Общественное презрение. Передовая форма наказания, — усмехнулся однажды Устин Морозов.

— А ты не смейся, гад! — крикнул Фрол.

Морозов дернул ноздрями, но проговорил ровно, чуть суше:

— Понимать надо, над чем я смеюсь... А ругаться друзьям — последнее дело. И наплевать на всех. Тебя и до этого не особенно любили.

Не особенно, верно. И Фрол знал за что — за замкнутость, за угрюмость.

— Захар приказал всем — ни тебя, ни Стешку чтоб не трогали. На остальное плюнь, говорю.

— Он знает, что страшнее смерти...

— Да что ты, в самом деле, как баба?! У тебя друзья есть... не бросим.

— Вот что... друг, — повернулся к нему Фрол всем телом, — желаю тебе когда-нибудь попасть... в тюрьму без решеток.

С этого дня Фрол Курганов еще больше ушел в себя.

Из рассказов Юргина Фрол знал, что случилось на квартире у Захара после того, как он увез Стешку. Собственно, там ничего не случилось, если не считать, что самому Юргину Филимон Колесников раздробил переносицу. Едва «Купи-продай» с кнутом зашел в комнату, Филимон, словно ждал его, поднялся, схватил за грудки и рванул от дверей на середину избы.

— Что это за фокус ишшо! — еле удержался на ногах Илья. — Я... хе-хе... с добрым словом, с приглашением.

— Ну? — бледнея, спросил Захар и поднялся со скамейки. Его всего трясло.

Юргин не торопясь оглядел оставшихся в темноте гостей, сказал поклонившись:

— Приглашаем теперича на свадьбу... на настоящую свадьбу... по поводу законного бракосочетания девицы... то есть... хе-хе... бывшей девицы Стешки с Фролом Петровичем Кургановым...

Разогнуться сам Илюшка не успел — ему помог Филимон. Помог и, не отпуская, тяжело, как железной болванкой, ткнул ему дважды в лицо. Юргин не почувствовал еще боли, а Филимон замахнулся в третий раз. Но между ними встал Захар.

— Убью паразитов! — хрипел Колесников. — Дом Фролки по щепке разнесу!!

Захар оттолкнул Филимона, пошатываясь, добрел до скамейки, почти упал на нее. И только тогда сказал шепотом:

— Не надо. Я знал... чувствовал...

— Нет, это не вы, Илья, делаете, а? — удивленно крутя шеей, спросил Устин Морозов. И повернулся к людям: — Что это они, а?

— А-а-а! — снова ринулся Филимон к Юргину. Илья, пятясь, выскочил в сени.

— Р-разнесу! По щепке! — ревел Филимон сзади, гулко топая по мерзлому снегу. Он, может, настиг бы Юргина, но его догнали выскочившие из избы люди, повисли на нем. — Пустите, говорю! Пустите, дьяволы! — вырвался Филимон.

«Купи-продай» сдернул вожжи с плетня, огрел жеребца и на ходу, боком, упал в сани...

С Захаром Большаковым Фрол встречаться долгое время избегал, почти до весны ходил без работы.

— Жизня... Гуляй себе! Хоть тросточку заведи, — усмехнулся Морозов.

Залечивший нос Илья Юргин жирно хохотал:

— На племя, должно, выделил тебя Захарка! Ишь, в работу не впрягает, как жеребца-производителя!

— Шутки вам! — угрюмо ронял Курганов. — А мне жрать скоро нечего будет.

— Пососи на ночь Стешкину губу — да спать, — посоветовал однажды Юргин.

Фрол опешил даже, быстро вынул затяжелевшие руки из карманов:

— Ах ты слизь зеленая!..

— А что? Раз ты не требуешь работы у председателя... — поддержал вдруг Юргина Устин Морозов. — Он тебя не только в тюрьму посадил... без решеток этих, но еще и голодом морит. Тюремникам-то хоть баланды наливают...

Фрол, и без того бывший на взводе, сорвался и побежал в конторку к председателю.

Захар встретил его спокойно, только выпрямился за столом да покатал желваком на худой скуле. Выслушав несвязные выкрики Фрола, сказал:

— Скотники нам требуются.

— Скотники?! — воскликнул Фрол. Ему вдруг показалось, что неспроста Большаков предлагает ему эту работу. — В отместку, значит? Быкам хвосты крутить?

— Не хочешь быкам — крути лошадям. Конюхи тоже нужны. Вся работа в колхозе такая...

— Л-ладно! — зловеще произнес Фрол. — Посмотрим еще, кто кому больнее мстить будет...

— Мне больнее уже не сделаешь...

— Это посмотрим. Во всяком случае, постараемся, — пообещал Фрол на прощание.

На другой день с утра пошел на конюшню.

Со Стешкой по-прежнему жил как чужой. Завтракал, глядя в чашку, уходил молча на работу. Редко-редко скажет разве слово-другое за ужином. Сапоги снимать ее не заставлял больше, разувался сам, но спать с ней ложился как с бревном.

— Фролушка... Долго ли... — начала было она как-то зимой. Но он бросил ей коротко:

— Не вой.

— Думала ли я о такой жизни, когда от Захара...

— О чем думала, того и добилась.

Это был у них первый, самый продолжительный после свадьбы разговор.

Конец зимы и весну прожили по-старому. Стешка иногда начинала прежнюю песню, что не на такую жизнь надеялась, что в доме ничего нет. Но Фрол или отвечал прежним «не вой», или ничего не отвечал.

Летом Стешка развела полный двор цыплят и гусей. Фрол, проходя по двору, со злостью пинал неповоротливых, распаренных квохтушек и шипящих, как змеи, гусынь. Но когда Стешка принесла откуда-то поздней осенью четырех розовых поросят, он спросил:

— А это зачем?

— К весне выкормлю, лето погуляют, а к следующей зиме деньжат огребем...

Фрол ничего не сказал. Но, выбрав время, когда Стешки не было дома, перерезал всех поросят, а заодно всех кур во главе с петухом, всех гусей, оставленных на расплод. Поросячий визг и ошалелые куриные крики стояли над всей деревней. Когда прибежала побледневшая Стешка, он объяснил ей коротко:

— Чтоб не слыхал я больше хрюканья да кудахтанья. Развела тут вонищи!

Стешка как стояла, так и села на заснеженное крылечко, опустив чуть не до земли руки, словно и их надрезал Фрол.

Месяца два после этого ходила как прибитая. Он молчком — и она молчком. Наконец разжала свои резиновые губы:

— Ну что же... Так-то вроде и лучше. Не как иные-некоторые. Охозяйствовались, словно прежние кулаки. А ты — бедняк-пролетар.

Удивленно глянул Фрол на жену, хотел вроде спросить, что, мол, сие значит — «бедняк-пролетар», да махнул рукой. А назавтра и вовсе забыл об этом разговоре.

Перед Новым годом объявили, что скоро будет отчетно-выборное колхозное собрание. На собрания Фрол ходил, слушал, о чем спорят, но сам в споры никогда не вступал.

— Нынче осенью-то перестояла полоса пшеницы за глинистым буераком, — сказала вдруг Стешка утром того дня, на которое назначено было собрание.

Фрол громко и сердито фыркнул у рукомойника, выгнув горбом широкую спину.

— Намолотили с той полосы, говорят, всего шестьсот пудов. А ежели на недельку бы раньше, всю тыщу взяли бы, — продолжала Стешка, подавая ему завтрак.

— Тебе-то откуда знать? Счетовод выискался!

— Так ураган повыбил пшеницу. Сам Захар говорил — тыщу пудов худо-бедно уродило. И коли бы не проворонили недельку-то, до бури управились бы... Лишних четыреста пудов колхознику плечи не оттянули бы, сусеки бы тоже не развалились, выдержали.