Призрак джазмена на падающей станции «Мир» - Морис Дантек

Мы все одинаковым движением посмотрели на шар золотого света, который только что появился над головой Карен. Наши органы чувств воспринимали и голубое ультрафиолетовое свечение, исходившее от ее тела, однако его сила не шла ни в какое сравнение с яркостью миниатюрного звездного скопления, озарявшего все окружающее подобно восходящему солнцу.

— Я распределю жертвы, я восстановлю гармонию. И тем не менее я должна буду вызвать хаос.

Полагаю, мы и в самом деле терпеливо ждали, когда ее слова воплотятся в жизнь, когда они породят новые феномены и новые сущности, когда они зададут структуру для ситуаций и явлений. Мне кажется, все мы прекрасно поняли, что именно возникало в ту самую секунду. Карен указала нам на это рукой, протянутой с края пристани в сторону постепенно распадающейся станции «Мир».

— Сейчас, в тот самый момент, когда я говорю с вами, я и мой спутник находимся внутри этой станции — там, над Ист-Ривер. И мы будем там до самого конца, пока наши тела не сгорят дотла. Посредством антенны, которую мы образуем, эта реальность напрямую связана с другой — со станцией, что летает по орбите вокруг Земли. Когда эта станция полностью прекратит свое существование здесь, в дело вступит принцип обратного действия. Во мне возникнет точка пересечения бесконечностей, я сведу воедино куски разных пространственно-временных континуумов, которые я сейчас протягиваю через все существующие бесконечности. Станция, где мы заживо сгораем сейчас, содержит в себе три плана бесконечности — три синхронных, синтетически разобщенных, не пересекающихся слоя, имеющих одну и ту же связь со всеми измерениями Вселенной. И каждая бесконечность открывается нам в соответствии с характером распределения жертв. Реальность Альберта в 1970 году, наш собственный слой бесконечности, коль скоро наша физическая смерть удостоверена в этом отдельно взятом измерении, оторванном от Космоса, и ваш план, господа.

На этот раз люди заволновались. Люди всегда начинают волноваться, когда речь заходит об их выживании, даже если уже слишком поздно.

— Что вы хотите этим сказать? Нам не суждено выжить в ходе выполнения миссии? — выдохнул один из мужчин, облаченных в оранжевые скафандры.

Тому, кто никогда не слышал смеха Карен, не понять, что значит быть парализованным радостью исключительной чистоты — прозрачной, как кристалл, и прочной, как сплав титана с метеоритным железом; что значит столкнуться с этим весельем, приводящим вас в состояние, близкое к отупению, к гипнотическому трансу.

— Ну конечно, вы выживете, — сказала девушка, широко улыбнувшись, — иначе зачем бы я согласилась принести в жертву саму себя?

— Вы жертвуете собой в параллельном измерении, но при этом без тени сожаления собираетесь послать нас в реальную Вселенную — туда, где нас ждет верная гибель.

— Все вселенные реальны, но некоторые из них не оказались в числе избранных, вот и все.

— Что вы с нами сделаете? — с большей тревогой в голосе спросил второй космонавт.

Альберт Эйлер с умеренным интересом следил за ходом беседы, он не сводил глаз с горящей станции, он не сводил глаз с места своей смерти, он нацелил мозг на мгновение своей смерти.

— Вы будете принесены в жертву, как и каждый из нас, а вы на что надеялись? Только ваша жертва будет заключаться в том, что вы выживете в катастрофе, станция уцелеет, вы вернетесь на Землю, вы станете там героями.

— Ты говоришь о жертве, — сказал я. — О широкомасштабном Искуплении, а нет ли у тебя в запасе еще одного искупления — для меня?

Мое замечание не заставило Карен насторожиться, ее глаза — сосуды пламени — были устремлены на трех космонавтов, стоявших у края пристани.

— Считайте, что вам повезло, когда Эйлер пожалел вас и призвал нас — на свой лад, — чтобы мы сыграли роль физических заступников. Вы выживете, вы вернетесь героями, но вашей заслуги в том не будет ни капли, и вы никогда не сможете объяснить, откуда взялись странные кадры, которые увидят по телевизору миллиарды людей. Вы вернетесь, но будете вынуждены лгать или молчать. Такова цена, которую вы должны заплатить. Согласитесь, она не слишком велика в сравнении с тем, что очень скоро предстоит вынести нам.

Я подумал только: «На этот раз точно, шутки в сторону — мы сейчас умрем, сгорим заживо».

Я совсем не был уверен в том, что сумею оценить данную перспективу по достоинству.

Перемещение оказалось столь же отчетливым, сколь и внезапным. Квантовый переход. Прыжок на орбиту. Разрыв в цифровом коде.

Мы больше не находились в лимбической зоне, которую мозг Карен создал, смешав различные куски Вселенной; станция продолжала гореть, но теперь она уже не летела над Ист-Ривер, она погружалась в верхние слои атмосферы со скоростью около 28 000 километров в час, а мы находились внутри этого орбитального комплекса.

Мультиплексирование: OFF.

Мы находимся на станции. ON. Один путь, один мир, одна жизнь, одна смерть. Сейчас мы сгорим, сейчас мы погибнем.

Карен повернулась ко мне:

— Жертвоприношение окажется бессмысленным, если мы на самом деле его не переживем. Впрочем, я должна признаться тебе, что наши настоящие телесные структуры виртуально горят в космическом корабле, летящем над Ист-Ривер.

Хорошенькое утешение. Мы все-таки подохнем в раскаленном газе и плазме.

— Не бойся, — сказала мне Карен, — как я тебе только что объяснила, нам нечего страшиться, ведь мы и так уже мертвы.

Вот так я и умер в верхних слоях атмосферы, чтобы космонавты могли выжить, а убитый саксофонист — отыскать дорогу в горний мир. Мне в голову пришла следующая мысль: в последние мгновения нашей «второй жизни», прямо перед тем, как все вокруг вспыхнуло, достигнув температуры в 5000 градусов по Цельсию, Карен хотела сказать именно о том, что мы мертвы уже давно. Давно умерли для людей, для мира и, без сомнения, для самих себя.

Мы умерли. Мы свершили то, ради чего были созданы. И если серьезно, нам больше не оставалось ничего другого, кроме как жить.

Когда мы вновь очутились в гостиничном номере, изображения, передаваемые по телевизору, без сомнения, выглядели гораздо более четкими: станция возвращалась на свою орбиту, на экране почти не осталось электромагнитных помех, а музыка саксофона-тенора продолжала звучать. Разве что мелодия доносилась не из динамиков телеприемника. Скорее это больше походило на своего рода эхо.

Эйлер сидел на кровати рядом с нами, музыкальный инструмент цвета тусклого золота торчал из его рта подобно какому-нибудь светящемуся животному.

На улице в воды абиджанского порта падали последние частицы пепла и остатков станции «Мир», мы могли любоваться этим зрелищем через окно комнаты. Благодаря нашему дару — способности становиться биологическими антеннами — в радиоэфире всего мира прозвучало каждое из произведений джазмена, а правда об обстоятельствах его смерти, как говорили, потоком хлынула в редакции СМИ.

Теперь наконец он имел возможность уйти — воссоединиться с бесконечной сущностью, которую мы называем Богом. Эйлер повернулся к нам, прервав монотонную протяжную мелодию, в которой чувствовалось странное влияние аллюзий на ирландско-шотландскую музыку.

— Мы все еще пребываем в одном из отделов коры моего головного мозга, — объяснила Карен. — Мы находимся на обратной стороне точек начала и конца вашей смерти. Именно здесь благодаря мощи нейровируса я смогла добиться абсолютной обратимости. Именно здесь сошлись воедино все жертвы. Вы умерли в Нью-Йорке, но ваша музыка родилась здесь, в Африке. Вы жили в Нью-Йорке, но именно отсюда вы наконец сможете по-настоящему выйти за пределы смерти.

Проклятый саксофонист поочередно посмотрел на каждого из нас, в его взгляде сквозила неподдельная грусть. Саксофон действительно был самым непосредственным продолжением всего его существа, и вам не удалось бы представить себе что-либо, лучше выражающее суть джазмена.

— Что ж, я пойду, — сказал музыкант.

— Да, ваши произведения теперь прозвучали opera mundi.[104] Правда о вашей смерти в ближайшие часы будет опубликована в СМИ, выходящих на всем протяжении Восточного побережья США. Вы вырветесь из лимба Ист-Ривер. Когда вы будете осуществлять переход, поблагодарите «Мир» и советские технологии.

— Полагаю, бесполезно спрашивать у вас о том, как это произойдет? Ведь именно вам ведомы все решения, все ключи и замочные скважины.

— Ничего не произойдет, — только и ответила Карен. — На самом деле все уже случилось. Вы уже ушли, Альберт. Счастливого пути.

Теперь он был всего лишь эхом. Подобно изображениям на экране телевизора, мы, Карен и я, по косой приближались к линии «нормального» течения времени, если только такая существует.

Эйлер успел сделать последнее движение — своим саксофоном. Однако джазмен не поднес инструмент ко рту и не взял его с собой, как мы ожидали, а протянул его в нашу сторону, так что мне не оставалось ничего другого, как схватить этот подарок, тогда как сам даритель обернулся ворохом вспышек, которые постепенно рассеялись в жарком воздухе отеля.