Время огня - Пол Андерсон

Хейвиг был доволен. Культурный, чувствительный, наблюдательный человек может найти радость в любом времени. На какой-то срок исполняемое им поручение утратило свои кошмарные свойства.

На самом деле он просто переносился ненамного в будущее. Ему нужны постоянные появления, чтобы не устарели первоначальные данные наблюдений. Одновременно он может заводить больше связей, задавать больше вопросов, чем это возможно при единственном посещении.

Но, подумал он через несколько календарных лет, не больше ли он проводит здесь времени, чем необходимо? Неужели действительно нужно так часто навещать семью Манассеса, стать своим в ней человеком, проводить с ними праздники, бывать на пикниках, приглашать на обед или на день на специально нанятую баржу? Он явно превышает намеченные расходы… К дьяволу все это! Он может и сам снабжать себя, например, играя на ипподроме. Ведь результат известен ему заранее. У агента, работающего в одиночестве, большие возможности.

Он чувствовал себя виноватым, когда лгал друзьям. Но тут ничего не поделаешь. В конце концов его цель — спасти их.

Голос у Ксении высокий и звонкий; слыша его или вспоминая, Хейвиг всегда думал о певчих птицах. Так было с того времени, когда она преодолела робость и впервые рассмеялась в его присутствии. С тех пор она болтала с ним, сколько позволяли родители, и даже больше, когда они этого не видели.

Она была стройна, как тростинка. Он не видел, чтобы двигались с такой грацией; и когда не требовалась сдержанность, ноги ее танцевали. Волосы ее цвета полуночи массой громоздились на голове и, казалось, сгибали своей тяжестью стройную шею. Кожа чистая и бледная, лицо овальное, губы всегда чуть раскрыты. На лице господствовали глаза, огромные, с густыми ресницами, светящиеся и черные. Такие глаза постоянно видны в мозаике Равенны, у императрицы Феодоры Великой; их невозможно забыть.

Странно было встречать ее с интервалами в месяцы, которые для Хейвига были только днями и часами. Каждый раз она казалась поразительно выросшей. Он испытывал ощущение безмерности реки, которую он может переплыть, но которая несет ее из тьмы во тьму.

Дом окружал двор, в котором росли цветы и апельсины и играли фонтаны. Лукас с гордостью показывал Хейвигу свое последнее приобретение: в углу на пьедестале бюст Константина, который крестил римлян и в честь которого был назван Новый Рим.

— Я уверен, бюст сделан с натуры, — сказал он. — Сейчас скульпторы потеряли прежнее мастерство. Посмотри на его величественно сжатый рот…

Девятилетняя Ксения хихикнула.

— В чем дело, дорогая? — спросил ее отец.

— Ничего, — ответила она, не переставая смеяться.

— Скажи нам. Я не рассержусь.

— Он… он… он произносит очень важную речь, но ему хочется пукнуть…

— Клянусь Вакхом, она права! — воскликнул Хейвиг.

Лукас некоторое время боролся с собой, потом сдался и присоединился к их смеху.

— О, пожалуйста, пойдем с нами в церковь, Хаук! — просила она. — Ты не знаешь, как это прекрасно, когда молитва, и аромат, и огонь свечей устремляются вверх, к Христу Пантократору (Властитель, греч. Икона с поясным изображением Христа. — Прим. перев.) — Ей одиннадцать лет, и она полна любви к Богу.

— Прости, — ответил Хейвиг. — Ты ведь знаешь, я католик.

— Святые не рассердятся. Я спрашивала папу и маму, они тоже согласны. Мы скажем, что ты русский, если потребуется. Я тебе покажу службу. — Она потянула его за руку. — Идем!

Он уступил, не зная, то ли она надеется обратить его, то ли просто хочет показать своему почетному дядюшке замечательное зрелище.

— Как это прекрасно! — Она прижала к груди подарок на свой тринадцатый день рождения, прежде чем показать его. — Папа, мама, посмотрите, что подарил мне Хаук! Это книга, все п…п…пьесы Эврипида, все, и это мне!

Когда она пошла переодеваться для праздничного обеда, Лукас сказал:

— Королевский подарок. Не только из-за цены книги и переплета. Это подарок от души.

— Я знаю, что она, как и ты, любит древних авторов, — ответил путешественник.

— Простите меня, — сказала Анна, мать, — но в ее возрасте… может, Эврипид слишком труден?

— Времена у нас трудные, — ответил Хейвиг и больше не смог изображать веселье. — Трагедии могут облегчить ей встречу с судьбой. — Он повернулся к ювелиру. — Лукас, я опять тебе говорю. Клянусь тебе, через свои связи я знаю, что венецианцы именно сейчас договариваются с другими франкскими лордами…

— Ты уже говорил об этом. — Ювелир кивнул. Волосы его и борода стали почти совершенно седыми.

— Еще не поздно тебе с семьей переселиться в безопасное место. Я помогу.

— Где более безопасное место, чем за этими стенами, которые не сумел преодолеть ни один захватчик? Или где найти спасение от нищеты и голода, если я брошу свою мастерскую? Что будут делать мои подмастерья и слуги? Они не смогут переселиться. Нет, мой добрый старый друг, и благоразумие, и долг говорят мне, что я должен остаться и довериться Господу. — Лукас слегка усмехнулся. — «Старый», я сказал? Но ты не меняешься. Сейчас ты в самом расцвете сил.

Хейвиг с трудом глотнул.

— Не думаю, чтобы я скоро снова появился в Константинополе. Мои хозяева в нынешних обстоятельствах… Будь осторожен. Старайся держаться незаметно, прячь свое богатство, не выходи на улицы, когда этого можно избежать, и особенно по ночам. Я знаю франков.

— Хорошо. Я буду иметь это в виду, Хаук. Но ты чересчур опасаешься. Ведь это же Новый Рим.

Анна взяла их обоих под руки, неуверенно улыбаясь:

— Может хватит политики, мужчины? — сказала она, — Украсьте улыбками свои постные лица. Сегодня же день рождения Ксении. Разве вы забыли?

Хэйвиг вышел от Манассиса весьма озабоченный.

Он вернулся назад, в более счастливое время, снял комнату в гостинице и, плотно поужинав, лег спать. Утром он хорошо позавтракал. Это было нелишне для человека, которому скоро предстоит сражаться.

Он переместился вперед, в 12 апреля 1204 года.

Он мог быть только наблюдателем в эти дни и ночи грабежа. Приказы, полученные им, были вполне определенными и разумными: «Если возможно, избегай опасностей. Ни при каких обстоятельствах не пытайся вмешиваться и изменять ход событий. И никогда, это строжайше запрещено и нарушение приказа вызовет самое строгое наказание, — никогда не заходи в дом, в котором происходит действие. Нам нужен твой доклад, и ты нам нужен живым».