Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля - Иоганнес Бехер

СМЕРТЬ КОМИССАРА{28}

Шли в Петроград, покинув корабли,Прославленные моряки-кронштадтцы.Их белые схватили. ПовелиК скале над морем. Пробил час прощатьсяС землею, с небом, с жизнью и с борьбой…Со связанными за спиной рукамиОни стоят. Внизу гремит прибой.Легли на грудь привязанные камни.И комиссар подумал: «Как давноПромчалась юность…» И шагнул к обрыву.На миг закрыл глаза — и, как в кино,Мелькнула жизнь так ярко, шумно, живо…,Внизу клубится сероватый дым.Здесь — жизнь. Там — смерть. А он стоит на грани.Сегодня в вечность канут вместе с нимКартины дорогих воспоминаний.…За школьной партой в шумном классе он.Он учится, зря времени не тратя.Он в азбуку веселую влюблен,Выписывает буквы он в тетради.…Одесса. Забастовка… ПрискакалОтряд казаков. Темная квартира…В брошюрах запрещенных он искалПричин и следствий сложной жизни мира.…Война. Тоска по родине. Любовь.Любовных писем медленное тленье.…А небосвод, как в детстве, голубой.…Листовка. И под нею подпись — Ленин……Восстание. Вновь боевая жизнь…Вдруг от воспоминаний слезы брызнут!Теперь бы лишь не сплоховать, держись!Так вот он — край его короткой жизни…Он видит чаек. Жадно дышит грудь.Последние секунды, словно искры,Летят и гаснут… Море, не забудьО моряке, чья жизнь прошла так быстро.Сейчас бы полететь за чайкой вследПоближе к солнцу над безбрежным морем,Пожить еще хотя б немного лет,Чтобы помочь в несчастье людям многим.Вернуться б снова к жизни и потомПродолжить прерванную вдруг атаку,И жить в полете трудном и крутом,Бросаясь в бой по первому же знаку.Еще он молод. И пока что жив.Еще наполнен силою весенней.А перед ним неотвратим обрыв.Он должен умереть. И нет спасенья.Но кажется ему — в лучах зариОн и друзья его выходят снова,Как легендарные богатыри,На берег золотой со дна морского.О, море! Выпить бы его до дна,Как чашу богатырскую из сказок…Земная жизнь, как хороша она…Но он шагнул. И прыгнул. Молча. Сразу.

ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ ЛЕНИН

Тысяча лет пройдет, как проходит день,Но и тогдаНе устанут повторять имя «Ленин».Из сотен тысяч ленинских уголковСкладывается мир.Тысяча лет пройдет, как проходит день.Над всеми кремлями мираБудет реять красное знамяИ по ночам освещаться огнем.Тысяча лет пройдет, как проходит день.Покроются мохом забвеньяИмена многих, кто был прославлен когда-то,Не донесут их ни книги, ни преданья, —Но его, Ленина, все будут помнить,Имя его станет насущным словом,Именем его, как знаменем красным,Украшать будут мир.Тысяча лет пройдет, как проходит день.Он же прорастет сквозь времена и поколенья,Будет расти и расти,Как дерево, что разветвляетсяС каждым годом все большеИ чьи корни уходят под землю,Разбегаясь по всем направленьям.Тысячелетний Ленин!

ЛЕНИН В МЮНХЕНЕ

Мне кажется, его тогда я встретил.На берегу реки была скамья.Читая, он сидел, и день был светел…Командовал «разбойниками» я.Мы позабыли всякие границы.Мы берегом носились, гомоня.И глянул человек поверх страницы,Как будто видеть мог он сквозь меня.Вдруг в незнакомца камни полетели,Но мигом дал я сорванцу отпор:«Кончай сейчас же! Что ты, в самом деле!Читает он… а ты… Какой позор!»Как подобает благородным людям,Я шапку снял, и смолк ребячий гам:«Мы, сударь, в вас камней бросать не будем.Простите, если помешал я вам».Он улыбнулся. День был очень светел.Потом я видел: что-то пишет он…Наверное, его тогда я встретил,Улыбкою его преображен.

ДЕРЕВЯННЫЙ ДОМИК

Дай в доме деревянном этим летомПожить нам! Среди всех домов на светеЛишь дом такой — как существо живое.Он дышит, пахнет! О происхожденьеСвоем твердит он внятно: он кускомОстался леса. В домике такомДревесном, как ладья приставшем здесьК безмолвной бухте бора, на себяВзгляни построже. Как все это сталось?Откуда б это? Старые загадкиЖивут в тебе, и в час, когда лунаГорит на лапах неподвижных елей,Луч пробуждает скрытое.Встает Со дна былое!Прошлого не сдержишь.

Я в доме деревянном под МосквоюЖиву, где родину нашла вторуюПоэзия. О, как просторен мир,Где человек завладевает счастьем,Где року он не брошен на добычу!..Что ж, выйди на опушку и взгляни:Там поезда бегут по гулким рельсамИз Самарканда или на Ташкент,С аэродрома самолеты в небоСрываются. Сумей и ты мечтойПодняться в небо и чертить крыломПо неизвестному. Тебе везде просторыОткрыты. Дело только за тобой:Измерить неизмеренные выси.

Я в доме деревянном улетаюВ Германию, спускаюсь там, где Урах,Где сузилась долина, — словно мирЗамкнулся вдруг пологими холмами…Там у крыльца сижу я против ЭрмсаНа старенькой скамье и размышляю:Как горек путь! Как необычно все,Что с нами сталось! Мыслью не обнимешь!Вот год, второй и третий! Я считаю,Считаю все часы, — лета изгнаньяЯ день за днем еще раз прохожу,Слова к ответу требую и многоВ них наложу случайного и многоУпущенного мною ненароком.

Не дай себя в забвение толкнутьИ навсегда запомни, где ты был,С чем породнился. Все ты предприми,Чтоб не утратить связей! ПереулкомБроди знакомым, площадь посети,Взгляни в окно украдкой, к старым лавкамНаправься медленно, запомни ценыИ вывеску прочти — все тот же самыйВладелец?! А потом пойди к знакомым,За словом слово — и сплетется сетьБеседы неразрывной! Ты покрепчее свяжи заветными словами —И вдруг свое же слово повстречаешь,Вернувшимся к тебе из уст других.

Ты слишком с почвой сросся, чтоб тебеМежа отрезала границы, — пустьНадрез глубок… О связанность с былым:Телеги у «Охотничьей сторожки»И тары-бары под дымок махорки…На рынке шум и гам! А у дантистаСидят в приемной скулы в пухлом флюсе.«Позвольте, сударь!» — зубу козья ножка…А поле в васильках да в редких брызгахБагряно-красных маков; в ручейкеФорель всплеснула — близится гроза,Над «Альпами суровыми» сгущаясь…А имена селений — сплошь на «енье»,Как пенье, зренье, рвенье, как боренье.

Хвала борьбе! Но кто-то должен быть,Кто сохранит и дали, дав приютИм в песне.Ведь и слово хочет зретьИ ждет ухода. Мост воспоминанья!Дай по нему спасти, что любо намИ дорого: нетленные богатстваНарода. Лишь от них вкушая, можемМы жить и впредь. Борьба жалка была бИ немощна, когда бы день за днемОна лишь с тем возилась, что за часЛюбой чужак измыслит на досуге.А так — война священна! В ней и честь,И доблести народные живут,И вся тоска великого былого.

Ни звука вам не уступлю! Ни краски,Хотя б одной, не дам по доброй воле!Ни звона кос востримых, ни бренчаньяКоровьих колокольцев — ничего здесьНет вашего. И луч зари не ваш!Не ваши звезды, грозы, долы!Стрекот Цикад не ваш! И бабочка не ваша,К цветку прильнувшая! Тропу лесную —И ту мы оттягаем, каждый куст,Травинку и букашку, даже вкусСъестного! Наше пьете вы виноИ нашим хлебом кормитесь! Так было.Все это мы возьмем у вас — и большеТого: наш воздух, вам дышать дающий.

Да, каждый, хоть единый раз зрачкомВ себя вобравший это, никогдаРаз найденного не утратит. В немОно живет стократно: брезжут горы,Как в прошлом, и Дунай обходит УльмПрозрачным легким обручем, в то времяКак там, повыше, где стоит обитель,Еще меж скал он бьется (мнишь порой:Их не прорвет он!) и кружным путемОбходит холм, повсюду оттесняем,И иногда отпрянувшие водыВбирает вспять, дохнув на нас стоялым,Пока другой поток не подоспеет,Не понесет его в триумфе к устью.

Вот что непреходяще: эти скалыКрутые, что, держась за корни сосен,Грозят сорваться, и над ними — сквозьЛиству дерев — блеск синевы бездонной…Непреходяще: дым, прозрачной прядьюВплетенный в воздух над селом знакомым,Пред тем как сгинуть в мгле, наперерезЛучам вечерним легший в зыбку ветра…Непреходяще: крик сычей тревожных,И всюду ночь, и всюду мерный шорох,А звезды низки так, что нас, быть может,Их луч достанет. Но внезапно в мирВошла луна, как дикое светило.Полночный лес блестит, как в лак окунут.

Сижу я перед домом. Много старыхЗнакомых вижу, проходящих мимо.И многие, меня узнав, спешатПо мостику ко мне, дивятся встрече:— Откуда ты? Ну как? — О, что за ласкаВ рукопожатьях! Как нежны объятья,Улыбки, взоры, речи! Как близкиМы снова. Ни крупинки отчужденья.Беспечный смех! Но вдруг встает молчаньеВкруг нас. «Евгений Шёнгар тоже (тот,Из Эслингена. Помнишь?)». По долинеВдруг тишина проходит, словно в нейДыханье ветра затерялось; травыСгибаются, как под незримым шагом.

Да, мало мы любили! ПотомуИ терпим. Разве я вступал в беседуС тем мужичком, подвязывавшим лозыПод Кресбронном? Нет, он с своей лозоюБыл мне не нужен. Потому-то яИ должен — на чужбине — с ним беседуНаверстывать. Я чуждый проходилИ гордый знаньем, а другой, меняЧуждаясь, шел сторонкой с «лучшим знаньем»И все-то с «лучшим знаньем» этим! КаждыйБыл умудрен. Любви ж недоставало,Терпенья, чуткости. И дружных сборищ.И обсуждений — вплоть до дел мельчайших! —Всего, что жжет, томит и мучит душу.

Все это от гордыни, столь знакомойПо суетной возне пустых ничтожеств!Я легкий знал исход, когда со мнойНе соглашались: гордый превосходством,Я умолкал, терпенья не имеяУпорствовать, как праотцы велят:«Не отступлю, коль не благословишь!»Должно быть, лишь поверхностно я былПоранен новой правдой! Разве яИначе так осмелился б забыться:«Или я сторож брату своему?…»Жестоко я позволил им поддатьсяРечам блудливым, и в потоке словИ на меня, как вал, свалилась немощь.

Нет, говорить «люблю» нам не поможет.От повторений клятва докучает,И ей никто не верит. Потому,Коль любишь лес, лелей его словамиНесказанными. Делает любовьИзобретательным: и слышишь ты и видишьНемое и незримое; и мыслишьЧуждавшееся мысли. Все, что любить,С тобой общаться хочет: лист лепечет,Чуть шепчет мох, и не безмолвны камни.Как с лесом здесь, так и со всем на свете.Вещам и людям дать язык — любовьюЯ называю. Жить любовью — значит:Дать неосознанному ключ к сознанью.

И о зверье подумай! Плохо тыСо зверем обращался, хоть в лесахТы и внимал щебечущим аккордам,И светлякам дивился, вдоль дорогиМерцающим, и в бабочкиных крыльяхНемого счастья трепет различал…Но слишком чуждо ты держался. Близость —И та была чужда до содроганья!..«Я» тяготеет к «ты» — и к «ты» животных,И к «ты» растений. «Ты», лишившись «я», —Само себе чужое. Только в «ты»Себя постигнем. Давняя загадка —Твоя лишь отчужденность. Всюду тыВ глухом лесу с самим собой столкнешься.

Черты ландшафта врезались глубокоМне в сердце. Кажется, слова и теХотят по ним ложиться: с мягким спускомОбвал кремнистый часто здесь соседит.Да и сравненья все от них идут.Строй речи и мечта — украсить склоныВесельем жизни. О, когда б и людиЦвели, как ты, огромный сад природы!А так — тут горе мыкают. НуждаШныряет по дворам. Помещик едетВ далекий город; а вернется — новыйЗакон объявит, и еще тяжелеСтал барский гнет! По всем трактирам сходки!Грозит набат! Скрежещет гнев в молитвах!

Обману не поддайся в час, когдаДолиной бродишь и ручей, как прежде,В ней ропщет. Не подсчитан сонм убитых,Но ты — как будто грозный ряд гробовСтоит вдоль лога — их забыть не смеешь.В ветвях дерев висит их крик предсмертный.Зеленый скат души не утешает,И взор уходит вдаль, пока егоКолючки не удержат, ближний лагерьОбвившие. От них весь край в крови,Любой цветок шипами порастает —И ранит сердце мне. Пускай и здесьЦветы цветут, но запах их до насНе долетает сквозь зловонье рабства.

Здесь копит мощь война! На МюнзингенИдут войска пересеченным логом.Круша деревья, с гор, покрытых хвоей,Сползает пестрый танк. Земля разверзласьОт нас невдалеке, и огнеметы,Забивши ввысь, шуршат гремучим змеем.Недавний куст стальным поводит глазом…Тут в небо выплыл легкий треугольник,И бомбы на условные мишениПопадали!.. Но, в точку обратись,Вдруг сгинул треугольник, как виденьеГрядущего… Как примириться с мыслью,Что это явью станет?! Много сил,Казалось мертвых, властвует над миром.

Как мне собрать и высказать все то,Что мучит сердце, так, чтоб речь былаЯсна еще? Дорога, вся в извивах,На Тюбинген вниз к Неккару кружит,Отвесный брег, когда мотор, ворча,Летит аллеей к мосту, под которым,Вобравши весла, лодки быстрой стайкойСкользят неслышно… Вы, долины, в мягкойЗеленой замше, с вашей вечной грустью!..Я плохо вас благодарил за ласку.Всех лучше тем воздам вам, что примуВас в песнь мою! Взрастет, воспоминаньемО вас томим, мой ненасытный гнев.О, ярость гнева! Плодотворный дар!

В траве высокой лежа, глядя в небоСквозь сумрак елей, тонко окропленныйЛетучей мошкарой, пока не канешьСам в синь небес, не бойся снам отдаться,Живи высоким сном, богатым, светлым,И знай, как он ни смел, наплыв видений,Он все же слабый оттиск по сравненьюС тем будущим, немыслимо прекраснымИ полным мощи. Так и со стихами.Чрезмерно долго песнь томилась, чтобУже сегодня отыскались строфыТой радости под стать! Едва рожденныйПоэтом, стих закружит, зашумитВ народе… Запевает хор за хором.

Весь в яблочном цветенье Нюртинген!В саду харчевни, сердце расплавляя,Гармошка заливается. ЦветеньеДеревьев и протяжный ветерокНам весть приносят: занялась она,Та вечная весна, которой пелКогда-то Гёльдерлин святые гимны.Звук слов его, сведенных в чистый строй, —Как будто знал он радостный закон,Которым люди жить в грядущем станут, —Пусть вольно льется! Ибо вторит им Народ.Да, нам опять доступны чувства Священные!И вновь звучат слова Светло и внятно.Держат обещанья.

Ведь в Шварцвальде и Страсбургский соборБывает виден. Отовсюду далиНас кличут. По волнам холмов лесистыхМы, вглубь нырнув, опять уходим ввысь —Полета легкость и одновременноВесомость глуби… Вот и ветер к намДоносит песни. По крутым вершинамКостры мерцают. Прожитое здесьСошлось с грядущим, чтобы с ним вступитьВ союз ненарушимый. Чудно намПоет народ на старый лад, и чудноГрядущее поет нам. В наших песняхМы человека из страны великойПомянем, славя в нем вождя и друга.

Все это лишь начало. Много в сердцеОт прошлого! Я обрываю, чтобыВсе сызнова начать, — и нет покоя,Нет отдыха… Когда же одержимостьСтихает и спадает жар познанья —Мутит от лучших рифм, строфа бессильнаВзметнуть нас к высям и в дурную гладкостьВпадает вялый стих. Будь неподкупенВ борьбе с собой! Не дай себя увлечьРукоплесканьям! Похвалу сбивает.Не вправе ты содеянным кичиться.Ведь все — лишь ожиданье, все ещеТы сделать должен… О, как далекоТвоим твореньям до твоих героев!

Ты, возвращенье в грезах, мне готовишьВеселье лучшей встречи! Разве яНе ускоритель сроков ожиданья,Не завершитель дней тоски, когдаМне удается завладеть словами,Рожденными из гнева и из мук,И образ дать — необоримой силы! —Боев геройских, столь призывный, чтоНа место каждого, кто пал, десятокВступает в строй?… Слова плодотворятСтрадание и слезы, безнадежностьЛишают яда, устремляя мощьДуши туда, где все, теснясь, толпится,Что хочет стать, деяньем исцелясь.

И сгинет он, как в сказке, серый сумрак,Лежавший на земле. И если сынуНачнет о прежнем мать: «Давным-давно,…» —Ей чуждым будет собственный рассказО том, что в прошлом было: броненосцыИ бой на небесах — орда чудовищ,По прихоти безумца жечь народы Летевшая…И тут с улыбкой матьПосмотрит в глубь столетий, ибо ейЛицо того привидится, кто ихСумел смирить, — орду кровавых чудищ.Она поет. Про Ленина. В дитяЕго впевает имя, учит сынаМахать ему ручонкой в глубь столетий.

Мать и дитя. Что с алтарей взиралоТак недоступно чуждо, все же бывшиДостойным почитанья, ибо в немДышало то, что в каждом было светуИ благости… Давно воспряли людиОт преклоненья чуду, и давноЗабыт народом гнет порабощенья.Всемощь, всеведенье, все, что людьмиПриписывалось в прошлом вышним силам, —Все это с бою взято, небесаБогов для них открыты: изваяньяКрасы высокой смелым поколеньемПревзойдены, воздвигшим этот мир;Ему же имя — Царство Человека.

У ДНЕПРА