Территория памяти - Марсель Гафуров

Правда, когда заходил разговор о книгах, Фарит скучал, он не был начитан, как мы с Женей, к тому же русским языком владел по школьной мерке на «троечку», говорил замедленно, тщательно подбирая слова. Фарит, оказалось, тоже редкостный, как Женя, мастер в своем деле, столяр высшего разряда, даже удивительно, что они приняли меня, неумеху, в свою компанию как равного себе. Но из-за недостаточной начитанности Фарит, видимо, испытывал неловкость и для самоутверждения, преодоления чувства неполноценности принимался хвастаться своими былыми знакомствами в высоких сферах.

Его, как лучшего столяра треста, послали однажды наладить дверь в кабинете первого секретаря обкома КПСС Шакирова. Шакиров Фарита запомнил и затребовал потом на отделку своей квартиры.

— Строгий, скажу я вам, был человек, но с рабочими разговаривал вежливо, — ударился как-то в воспоминания Фарит. — И Королев такой же был…

— Какой Королев?

— Который главный конструктор космоса. Я с ним, братцы, вот как с вами, лицом к лицу разговаривал.

— Иди ты! И где же ты с ним встретился?

— А я в армии, до того как отправили в ГДР, служил под Москвой. Там, зная, что я столяр, послали меня с несколькими ребятами подремонтировать одну дачу. Ну, хозяин там по-простецки поздоровался с нами, спросил, кто из нас откуда призван, какие на гражданке были у нас специальности. Мы не знали, кто он, потом уж, когда начали печатать его портреты в газетах и показывать по телевизору, я его узнал, и городок тот теперь называется Королев… Так что с ба-альшими людьми я встречался…

— Ладно уж тебе хвастаться, — сказал, усмехнувшись, Женя. — И у меня были знакомые не хуже. Вот работал со мной один еврей, Ароном звать, редкий для их нации простой работяга, тоже строгий товарищ. Когда приходил к нему с просьбой неприятный ему человек, Арон говорил: «А сумочка у тебя есть? Хрен тебе в сумочку!» Кто твоего Шакирова теперь добрым словом помянет? А Арона в нашем управлении все помнят и жалеют, что он уехал в Израиль. И я по его примеру нет-нет да насчет сумочки спрошу…

Это уж точно. Был такой случай. Зашла к моей жене соседка, попросила одолжить пакетик черного перца горошком, надо было ей что-то замариновать. У нас перца не нашлось, хозяйка моя посоветовала обратиться к Неле, Жениной жене, мол, у них всегда все в запасе есть. Неля одолжила, соседка пообещала вернуть долг через несколько дней, но не вернула. Недели через три узнал об этом Женя и взвился. Сказал мне:

— Что за люди твои соседи?! Придут еще ко мне, так хрен им в сумочку! Не подумай, что мне этого несчастного пакетика жаль, — ненавижу необязательных людей. Необязательный человек — он и непорядочный. Почему я наши власти и прежде не любил, а теперь тем более не люблю? Потому что там сидят непорядочные люди…

В наших разговорах за чаепитием в Женином предбаннике часто затрагивалась политика нынешних властей.

— В России всегда воровали, но чтоб так нагло, как теперь, никогда еще не было, — сердился Женя. — В верхах совесть начисто потеряли, не краснеют, даже когда за руку их схватят. Плюнь им в глаза — скажут: божья роса…

— Сталина на них нет, — сказал Фарит.

— Или маршала Жукова, — поддержал его я. — Я слышал, Жуков за несколько ночей очистил Одессу от жулья. С согласия Сталина приказал расстреливать застигнутых на месте преступления жуликов без суда и следствия…

У Жени вдруг зрачки сузились, кольнули нас оттуда острые лучики.

— Вы, ребята, о Сталине при мне лучше не упоминайте, — выдохнул он. — Я бы его самого — без суда и следствия, как он моего отца…

Отец Жени, политэмигрант, каким-то образом попал в Уфу, женился и осел здесь. В 37-м был расстрелян как враг народа, реабилитирован двадцать два года спустя. Женя отца не помнил в том смысле, что в памяти его черты не запечатлелись, но образ в сердце сына жил, и Женя не простил Сталину своего сиротства.

Я тоже рос без отца, но мой погиб в бою, на Калининском, полагаю, фронте. Оттуда пришло его последнее письмо. Где его могила — не знаю. Получила мать извещение, что он пропал без вести. Я безумно тосковал о нем, пытался выяснить, где, при каких обстоятельствах погиб, — безуспешно. Может быть, в его минометный расчет угодил вражеский снаряд. Или лежит он среди тысяч солдат, до сих пор не преданных по-человечески земле… Вину за свое сиротство я возложил на Гитлера. Каких только казней для этого нелюдя мы, ребятня, не придумывали, но никакая воображаемая казнь не могла погасить нашу ненависть к нему, утолить жажду мести. А имя Сталина утвердилось в нашем сознании рядом со словом «победа». Поэтому мое мнение о Сталине несколько расходилось с мнением Жени.

Но Женя был безусловным лидером в нашем триумвирате, и коль он сказал — не упоминать при нем имя генералиссимуса, мы больше не упоминали. Если Женя решал, что завтра пойдем рыбачить, значит, шли рыбачить, а если в лес заготавливать дрова на зиму — значит, в лес.

В окрестных дубравах, медленно, но неотвратимо гибнущих то ли из-за перезрелости, то ли под воздействием экологического неблагополучия близ большого города, сухостойных и поваленных ветрами деревьев не счесть. Местный народ смотрит на это пока что спокойно, как тот беспечный хозяин в башкирской пословице, у которого арба сломается, так на дрова пойдет. Упавшие деревья подъедает гнил ь, но на дрова они годятся, пили да пили, конечно, с разрешения лесника. Лесник наш, добрый человек по имени Алмас, впоследствии уволенный с этой должности за доброту, познакомившись с Женей, сильно зауважал его и препятствий в заготовке дров нам не чинил.

Мы с Фаритом распиливали «Дружбой» стволы валежника, а Женя вывозил чурбаки на своем «Муравье» и для себя, и для нас. В последний раз навозил он мне дров на три зимы вперед. Да не понадобились они, до сих пор лежат в поленницах.

Потерял я друзей своих незаменимых, честных и бескорыстных, готовых прийти на помощь в любой час дня и ночи, и стало мне несносно зимовать в своем саду. Раньше хоть малая, да забота была, приглядывал за хозяйством Жени, к его приходу на выходные дни затапливал у него печь, согревал дом…

Болезнь подкралась к Жене, как всегда это случается, нежданно-негаданно. Заболело у него в паху, решил, что невзначай ушибся и сам не заметил, ладно, пройдет. Но боль не проходила. Пришлось обратиться в районную поликлинику. Поводили его по кабинетам врачей, причину боли не смогли определить, дали направление в онкологический диспансер. Там после долгого обследования назначили операцию, вырезали распухший лимфоузел. Женя в волнении ждал, каков будет результат лабораторного анализа опухоли.

— Результат нехороший, — сказал врач, пряча глаза. — Будем лечиться…

— Рак? — спросил Женя.

— Не будем терять надежду…

Значит, рак…

Какая несправедливость судьбы! Как ни посмотри, образ жизни у Жени был здоровый, не курил, не пил по-черному, ну, рюмку-другую выпить в праздничный день или вот иногда с нами не отказывался, и вдруг — смертный приговор!

Хотел было я рассказать, как долго и мучительно таял он на наших глазах, но зачем? Зачем травить душу себе и другим? Скажу только, что не терял он мужества, не жаловался, не ныл, сохранял достоинство. Несколько раз выписывали его из больницы и вновь укладывали на курс химиотерапии. Мы с Фаритом, конечно, навещали его, и не одни мы. Натаскали ему люди, знавшие его, гору фруктов и пакетов с соками, он протестовал: куда столько! Я задумался, чем бы таким особенным его обрадовать, и отнес пару подлещиков, приготовленных способом горячего копчения. Женя в самом деле обрадовался, глаза его заблестели.

— Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? Посидеть на берегу с удочкой, — сказал он.

И посидел месяца за полтора до кончины, когда отпустили его ненадолго из больницы, пожелтевшего, облысевшего, — выпали его красивые курчавые волосы из-за этой самой химиотерапии. Дело было в августе. Женя тепло оделся, надел валенки с галошами, чтобы не промочить ноги, и пошел на берег реки, взяв кроме удилища небольшую скамеечку. Просидел полдня, надергал сколько-то баклешек — так себе рыбешка, щучий корм — и вернулся в сад со счастливым лицом.

Женя умер в начале октября у себя в городской квартире. Поздно вечером позвонили Неле из больницы:

— Встретьте, пожалуйста, вашего мужа, мы его выписываем. Машину предоставим…

Видели врачи, что близок конец, и выпихнули его из больницы за час до смерти, чтобы не у них, а дома умер и не попал летальный исход в их больничную статистику…

Еще не успел я оправиться от этого горя — случилась новая беда: свалил Фарита инсульт.

Он остался жив, следующим летом несколько раз побывал в своем саду и все пытался подшутить надо мной. Пришел с предложением:

— Я в лесу присмотрел несколько упавших дубов, айда-ка сходим, распилим.