Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек - Алоиз Качановский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очевидно, выступление Франка произвело определенный эффект.
— Монти, какая была концовка? — тихо спрашивает Ванда.
— Не знаю, — признаюсь я, — я уснул.
— Уснул?
— Я пил несколько предыдущих ночей подряд и страшно устал, а повесть была безнадежна. Я уснул именно тогда, когда Густав приближался к концовке. Разбудила меня сигарета. Я держал в руке сигарету, которая догорела до конца и обожгла мне палец — вот, посмотри!
Показываю Ванде средний палец правой руки и с огорчением замечаю, что след от ожога прошел, палец чистый, как слеза. Ванда кивает головой и воздерживается от комментариев. Не верит мне, это ясно. Пумс внимательно наблюдает эту сцену и, очевидно, тоже борется с подозрением. Интересно, поверит ли она, что я убийца. Мне бы хотелось, чтобы не поверила. Не очень мне это поможет, но все-таки. Пока хоть кто-нибудь будет убежден в моей непричастности к убийству, мне хватит сил отпираться от этих двух трупов до последнего дыхания. Франк был прав — это лучший способ обороны.
Пумс морщит лобик в чрезмерном умственном напряжении и неожиданно светлеет.
— Но ведь это невозможно! Вы никак не могли убить! Ведь госпожа Поляк разговаривала с черной через полчаса после того, как вы вышли из дома. В это время вы были уже у господина Шмидта. Господин Шмидт пошутил, правда?
— Согласно концепции Франка, Майка солгала, — говорю я, — солгала, чтобы спасти меня. Когда она пришла сюда, черная уже была мертва. Майка отнесла труп черной наверх в квартиру и инсценировала самоубийство. Она заметила Гильдегарду на лестнице и решила использовать ее в роли свидетеля. Потом положила на край шкафа что-то тяжелое, привязала к этому шнурок и вышла из квартиры, зажав конец шнурка в руке. Когда убедилась, что Гильдегарда видит ее, она потянула за шнурок, раздался грохот, так как этот предмет свалился со шкафа. Майка вернулась в квартиру, отвязала шнурок, положила тяжелый предмет на свое место и снова вышла. Ведь Гильдегарда сказала, что этот отзвук был слишком тихим для выстрела. Ну и действительно, потому что это совсем не было выстрелом. Так думает Франк.
— А зачем госпожа Поляк стала бы спасать вас? Впрочем, в любом случае, она даст показания, что застала черную еще живой.
— Показания она даст, но ей не поверят. Видишь ли, Пумс, этой ночью я совершил одну глупость: спьяну я объяснился Майке. Это слышал Франк, и слышали соседи, которые были там с нами, Я сделал это в бесчувственном состоянии и черт знает зачем. Но суд решит, что нас, действительно, что-то связывало. А свидетельство невесты не будет иметь для суда никакой цены.
— Ну тогда поверят кельнерше. С ней-то вы, надеюсь, не обручались? — спрашивает Пумс.
— Нет. Ну а чем это поможет?
— Кельнерша признает, что черная вышла из бара только после девяти, а вы в это время были уже у господина Шмидта.
— Кельнерша не сможет точно назвать время. Черная звонила около половины девятого, это мы знаем. Потом она ела что-то в баре, но недоела, а поднялась наверх. Все вместе — от разговора по телефону до того момента, когда она покинула бар, — могло длиться не больше пятнадцати минут. Возможно, черная уже была в канцелярии, когда я выходил из дома. Это мало правдоподобно, но все-таки возможно.
— А, все равно! Самое главное, что это не вы ее убили. Готова дать голову на отсечение, — говорит Пумс.
— Но это не будет доказательством, — говорю я. — И все же я благодарен тебе за хорошее отношение. Ты славная девчонка, и я прощаю тебе то, что ты грохнула шедевр Торвальдсена, — говорю я, указывая на опустевшую этажерку.
— Кановы, — поправляет Ванда, — меня смущает одна вещь: если черная ожидала тебя в канцелярии и в течение какого-то времени была здесь одна, каким образом она не заметила рукопись на этом кресле и не забрала ее, ведь она бы ее легко узнала.
— Да она просто не обратила внимания, — говорю я. — Она смотрела на рукопись, не замечая ее, как все мы не замечали несколько лет. Она была уверена, что рукопись находится в сейфе, и черной даже в голову не приходило высматривать ее где-то здесь, на кресле.
— А черная действительно не совершала самоубийства? — спрашивает Ванда. — Может быть, Майка все-таки права? В конечном счете можно как-то выстрелить себе в спину, правда?
— А какого черта она стала бы стрелять себе в спину?
— Что ты будешь делать со всем этим, Монти?
— Позвоню сейчас Роберту, пускай он ломает, голову. Пумс, выйди на балкон и посмотри — этот полицейский еще прогуливается внизу.
Пумс выходит на балкон и через минуту возвращается.
— Его не видно, но, может быть, он под навесом? Зато я видела кельнершу, минуту назад она вошла в бар.
— Ее отпустили, это хорошо. Теперь я хотел бы сделать еще одну попытку. Ванда, поможешь мне?
— Что мне делать? — спрашивает Ванда.
— Вот тебе ключ от моей квартиры. Поднимайся наверх, войди туда и подожди меня. Я на минутку спущусь вниз. Ты, Пумс, остаешься здесь и ожидаешь Роберта, все понятно?
Я беру револьвер, выхожу на улицу, замечаю, что полицейский стоит в дверях бара и прислушивается к рассказу кельнерши об ее переживаниях в отделении полиции. Обхожу угол дома, открываю дверцу от наружной лестницы, поднимаюсь на третий этаж, по галерее пробираюсь к окну моей кухни.
— Ванда! — кричу я. И Ванда мгновенно показывается в дверях между комнатой и прихожей. Проходит через прихожую, входит в кухню, приближается к окну.
— Ты проверил, можно ли попасть в квартиру таким образом? Наверное, это невозможно, — говорит она, хватаясь за вделанную в стену решетку.
— Невозможно, — подтверждаю я, — но об этом я знал уже и раньше, а сейчас я тебе продемонстрирую кое-что другое. Иди в комнату и сядь на боковую спинку дивана.
Ванда удаляется, входит в комнату, садится боком на диван.
— Так хорошо? — спрашивает она, поворачиваясь в мою сторону.
— Замечательно! Теперь слушай: когда я скажу «паф», соскользни с дивана на пол.
Громко говорю: «Паф»! Ванда соскальзывает со спинки и садится на ковре около дивана. Я просовываю руку через решетку и изо всех сил "бросаю револьвер, который перелетает прихожую, кухню и падает на ковер рядом с Вандой.
— Вот как погибла черная, — говорю я, — если бы пуля не попала ей в спину, без сомнения, это можно было бы принять за самоубийство.
— Ловко, — говорит Ванда, берет в руки револьвер, рассматривает его, встает, входит в кухню, садится на стол неподалеку от окна.
— Остается только вопрос: кто именно оказался таким сообразительным? — говорит она. — Я предполагаю, что ты уже догадался?
— Подозреваемых осталось не так уж много, правда? — говорю я. — Я не убивал. Кельнерша тоже. Она не выходила из бара ни на минуту. Франк тоже не убивал и Майка не убивала. Остается только одна персона.
— Умираю от любопытства, — говорит Ванда.
Я вынимаю из кармана фотографию, найденную в сумочке черной и пальцем подзываю Ванду. Ванда передвигается по столу в направлении окна, она теперь совсем рядом со мною, только решетка разделяет нас.
— Узнаешь эту особу? — спрашиваю я, показывая ей фотографию. Ванда берет ее в руку, разглядывает фотографию и возвращает ее мне.
— Эта фотография имеет какое-нибудь отношение к делу? — спрашивает она.
— Да, имеет: на ней изображена моя покойница во время отпуска в Монфлер. Но важно не это. Гораздо важнее, кто ее фотографировал.
— А кто ее фотографировал? — спрашивает Ванда.
— Иди в комнату, открой верхний ящик секретера и принеси оттуда лупу.
Ванда удаляется, через минуту возвращается с лупой, подает ее мне. Я смотрю через увеличительное стекло на фотографию, после чего подаю обе вещи Ванде.
— Посмотри-ка, что лежит на соседнем шезлонге, — говорю я. Ванда кладет на стол револьвер, который до этого держала в руке и углубляется в изучение фотографии.
— Вязание, — говорит она через минуту.
— Ты права. Вязание. Видны спицы, правда? А что это за вещь?
— Да, пожалуй… свитер, — говорит Ванда.
— Именно. Сначала я думал, это детский свитерок, потому что он короткий. Но через лупу отчетливо видно, что это нормальный мужской свитер, только незаконченный, связанный до половины. Но узор в норвежском стиле уже готов, он отлично виден.
— Ну и что из этого? — спрашивает Ванда, возвращая мне фотографию и лупу.
— Эту фотографию делала ты. Ты сидела на соседнем шезлонге и вязала для меня свитер, болтая с Кларой Виксель. В определенный момент ты встала и щелкнула ее. Потом ты сдала пленку для проявления в местное ателье, получила снимки и один из них отдала Кларе. Я нашел его в ее сумочке.
— Я была в Бандо, а не в Монфлер, — говорит Ванда. — Любой может вязать свитер с норвежским узором, ты так не считаешь?
— Может быть, ты и была в Бандо, но перебралась в Монфлер. Почему, этого я не знаю. Во всяком случае, в Монфлер ты познакомилась с Кларой. Возможно, даже пригласила ее в кино на «Черную лестницу».